— спросил наконец Роджер, вытирая перепачканные жиром губы. Он вовсе не думал, что могавки просто позаботились о том, чтобы священнику не было скучно. Подобного рода размышления не были свойственны индейцам, насколько он успел заметить.
— Я и сам не знаю. Я был просто изумлен, увидев здесь белого человека.
Роджер посмотрел на кожаную завесу, закрывавшую вход в хижину. Она слегка качнулась, снаружи кто-то стоял.
— А вы тоже пленник? — задал он следующий вопрос, недоумевая. Священник помолчал, потом пожал плечами и едва заметно улыбнулся.
— И этого я не знаю. Для могавков что один Kahnyen kehaka, что другой… мы все для них «другие». И грань между положением гостя и положением пленника может в одно мгновение переместиться. Можно жить рядом с ними, как я… а я живу среди могавков уже несколько лет, — но так и не стать полноправным членом племени. Я все равно «другой» для них. — Он слегка откашлялся и сменил тему. — Но как вы оказались в плену?
Роджер замялся, не зная, как все это объяснить.
— Меня предали, — сказал он наконец. — И продали.
Священник сочувственно кивнул.
— А найдется кто-нибудь, готовый заплатить за вас выкуп? Они бы постарались сохранить вам жизнь и даже здоровье, если бы рассчитывали на плату.
Роджер покачал головой, чувствуя себя пустым внутри, как барабан.
— Нет, никого нет, — ответил он.
Беседа сама собой затихла, когда свет, сочившийся сквозь дымовое отверстие, начал тускнеть, и в хижине стало совсем темно.
Дрова закончились; от костра остались одни угли. Хижина казалась абсолютно нежилой; здесь был, правда, лежак для сна, стоявший на невысоких столбиках, но больше — ничего, кроме пары потертых оленьих шкур и небольшой груды домашней утвари в одном из углов.
— Вам уже приходилось жить здесь… в этой хижине… прежде? — спросил наконец Роджер, прерывая затянувшееся молчание. Он почти не видел своего собеседника, хотя сквозь дымовую дыру еще сочились слабые отсветы умирающего дня.
— Нет. Они привели меня сюда только сегодня… незадолго до вашего прихода. — Священник кашлянул и неловко передвинулся на покрытом грязью полу.
Это показалось Роджеру довольно зловещим, однако он решил промолчать, чтобы не пугать священника. Впрочем, Роджер не сомневался, что священник так же хорошо, как и он сам, понимает, что разница между понятиями «гость» и «пленник» уже стерта. Но что мог совершить этот человек?
— Вы христианин? — Теперь уже вопрос задал Александр.
— Да. Мой отец был священником.
— А! Могу ли я вас попросить… если они уведут меня, вы не помолитесь о моей душе?
Роджера пробрало холодом.
— Да, — неловко ответил он. — Конечно, если вы хотите…
Священник встал и принялся тревожно шагать по хижине, не в силах оставаться в неподвижности.
— Может быть, все и обойдется, — сказал он, однако это был тон человека, пытающегося убедить в чем-то самого себя. — Они ведь все еще обсуждают…
— Обсуждают что?
Роджер не видел священника, но ощутил, как тот вздрогнул всем телом.
— Оставить ли меня в живых.
На это ответить было нечего, и они вновь погрузились в молчание. Роджер, сгорбившись, сидел возле угасшего костра, поудобнее устроив больную ногу, а священник долго еще продолжал шагать взад-вперед, но наконец сел рядом с Роджером. Не говоря ни слова, мужчины придвинулись поближе друг к другу, стараясь сберечь тепло; ночью, похоже, в хижине должно было стать довольно холодно.
Роджер совсем было задремал, натянув на себя одну из оленьих шкур, как вдруг у входа раздался громкий шум. Он сел — и тут же зажмурился, ослепленный ярким светом.
В хижину вошли четыре индейца-воина Один из них бросил на огороженное для костра место несколько поленьев и сунул в кучу горящую ветку, которую держал в руке.
Не обращая внимания на Роджера, остальные трое рывком подняли на ноги преподобного отца Фериго и грубо сорвали с него одежду.
Роджер инстинктивно дернулся, привстал, — и тут же получил пинок, от которого растянулся плашмя. Священник бросил на Роджера быстрый взгляд, молча умоляя не вмешиваться в ход событий.
Один из индейцев поднес свой факел почти вплотную к лицу преподобного Фериго. Он сказал что-то, прозвучавшее как вопрос, но, не получив ответа, опустил горящую ветку вниз, и огонь вспыхнул так близко от тела священника, что белая кожа на мгновение показалась Роджеру красной.
По лицу отца Александра потек обильный пот, когда горящая ветка приблизилась к его гениталиям, но ни единая его черта не дрогнула. Воин, державший ветку, внезапно ткнул ею в священника, и тот невольно отшатнулся. Индеец засмеялся и повторил жест. Но на этот раз преподобный был готов; Роджер почуял запах тлеющих волос, однако священник даже не вздрогнул.
Решив, видимо, что на данный момент с пленника довольно, двое воинов схватили его за руки и выволокли из хижины.
Если они уведут меня, помолитесь за мою душу…
Роджер медленно сел, чувствуя, как все волоски на его теле шевелятся от ужаса. До него еще какое-то время доносились голоса индейцев, говоривших о чем-то между собой, но постепенно они затихли вдали; но священник не произнес ни звука.
Одежда Александра была разбросана по всей хижине; Роджер принялся аккуратно собирать вещи, тщательно стряхивая с каждой пыль, складывая все. Руки у него дрожали.
Он пытался молиться, но понял, что не в состоянии сосредоточиться на произносимых словах. Молитву заглушал непрерывно звучавший в его уме негромкий холодный голос, повторявший: А когда они придут, чтобы увести меня, — кто помолится обо мне?
Они оставили ему огонь; Роджер старался убедить себя, что это может значить только одно — они не собираются убить его прямо сейчас. В конце концов, не в характере могавков было ублажать осужденного пленника теплом. И он завернулся в оленью шкуру, лег на бок и стал смотреть на огонь… а потом уснул, измученный страхом.
Из неглубокого, тревожного сна его вырвал звук шагов и множества голосов. Он мгновенно вскочил, отбежал от костра и скорчился в углу, яростно оглядываясь по сторонам, ища что-нибудь, чем можно было бы отбиться…
Дверная завеса поднялась рывком — и обнаженное тело священника упало на грязный пол. Те, кто принес отца Александра, ушли, шум затих.
Александр слегка пошевелился и застонал. Роджер стремительно бросился к нему, опустился на колени. Он почувствовал запах свежей крови, горячий медный запах… лишь несколько часов назад так пахло от убитого индейцами лося.
— Вы ранены? Что они с вами сделали?
Ответ пришел сам собой, и быстро. Когда Роджер перевернул почти ничего не сознающего священника на спину, он увидел кровь, льющуюся по его лицу и горлу сверкающим алым потоком. Он схватил сутану священника, чтобы перевязать рану, отвел слипшиеся от крови светлые волосы — и увидел… Правого уха священника не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191
— Я и сам не знаю. Я был просто изумлен, увидев здесь белого человека.
Роджер посмотрел на кожаную завесу, закрывавшую вход в хижину. Она слегка качнулась, снаружи кто-то стоял.
— А вы тоже пленник? — задал он следующий вопрос, недоумевая. Священник помолчал, потом пожал плечами и едва заметно улыбнулся.
— И этого я не знаю. Для могавков что один Kahnyen kehaka, что другой… мы все для них «другие». И грань между положением гостя и положением пленника может в одно мгновение переместиться. Можно жить рядом с ними, как я… а я живу среди могавков уже несколько лет, — но так и не стать полноправным членом племени. Я все равно «другой» для них. — Он слегка откашлялся и сменил тему. — Но как вы оказались в плену?
Роджер замялся, не зная, как все это объяснить.
— Меня предали, — сказал он наконец. — И продали.
Священник сочувственно кивнул.
— А найдется кто-нибудь, готовый заплатить за вас выкуп? Они бы постарались сохранить вам жизнь и даже здоровье, если бы рассчитывали на плату.
Роджер покачал головой, чувствуя себя пустым внутри, как барабан.
— Нет, никого нет, — ответил он.
Беседа сама собой затихла, когда свет, сочившийся сквозь дымовое отверстие, начал тускнеть, и в хижине стало совсем темно.
Дрова закончились; от костра остались одни угли. Хижина казалась абсолютно нежилой; здесь был, правда, лежак для сна, стоявший на невысоких столбиках, но больше — ничего, кроме пары потертых оленьих шкур и небольшой груды домашней утвари в одном из углов.
— Вам уже приходилось жить здесь… в этой хижине… прежде? — спросил наконец Роджер, прерывая затянувшееся молчание. Он почти не видел своего собеседника, хотя сквозь дымовую дыру еще сочились слабые отсветы умирающего дня.
— Нет. Они привели меня сюда только сегодня… незадолго до вашего прихода. — Священник кашлянул и неловко передвинулся на покрытом грязью полу.
Это показалось Роджеру довольно зловещим, однако он решил промолчать, чтобы не пугать священника. Впрочем, Роджер не сомневался, что священник так же хорошо, как и он сам, понимает, что разница между понятиями «гость» и «пленник» уже стерта. Но что мог совершить этот человек?
— Вы христианин? — Теперь уже вопрос задал Александр.
— Да. Мой отец был священником.
— А! Могу ли я вас попросить… если они уведут меня, вы не помолитесь о моей душе?
Роджера пробрало холодом.
— Да, — неловко ответил он. — Конечно, если вы хотите…
Священник встал и принялся тревожно шагать по хижине, не в силах оставаться в неподвижности.
— Может быть, все и обойдется, — сказал он, однако это был тон человека, пытающегося убедить в чем-то самого себя. — Они ведь все еще обсуждают…
— Обсуждают что?
Роджер не видел священника, но ощутил, как тот вздрогнул всем телом.
— Оставить ли меня в живых.
На это ответить было нечего, и они вновь погрузились в молчание. Роджер, сгорбившись, сидел возле угасшего костра, поудобнее устроив больную ногу, а священник долго еще продолжал шагать взад-вперед, но наконец сел рядом с Роджером. Не говоря ни слова, мужчины придвинулись поближе друг к другу, стараясь сберечь тепло; ночью, похоже, в хижине должно было стать довольно холодно.
Роджер совсем было задремал, натянув на себя одну из оленьих шкур, как вдруг у входа раздался громкий шум. Он сел — и тут же зажмурился, ослепленный ярким светом.
В хижину вошли четыре индейца-воина Один из них бросил на огороженное для костра место несколько поленьев и сунул в кучу горящую ветку, которую держал в руке.
Не обращая внимания на Роджера, остальные трое рывком подняли на ноги преподобного отца Фериго и грубо сорвали с него одежду.
Роджер инстинктивно дернулся, привстал, — и тут же получил пинок, от которого растянулся плашмя. Священник бросил на Роджера быстрый взгляд, молча умоляя не вмешиваться в ход событий.
Один из индейцев поднес свой факел почти вплотную к лицу преподобного Фериго. Он сказал что-то, прозвучавшее как вопрос, но, не получив ответа, опустил горящую ветку вниз, и огонь вспыхнул так близко от тела священника, что белая кожа на мгновение показалась Роджеру красной.
По лицу отца Александра потек обильный пот, когда горящая ветка приблизилась к его гениталиям, но ни единая его черта не дрогнула. Воин, державший ветку, внезапно ткнул ею в священника, и тот невольно отшатнулся. Индеец засмеялся и повторил жест. Но на этот раз преподобный был готов; Роджер почуял запах тлеющих волос, однако священник даже не вздрогнул.
Решив, видимо, что на данный момент с пленника довольно, двое воинов схватили его за руки и выволокли из хижины.
Если они уведут меня, помолитесь за мою душу…
Роджер медленно сел, чувствуя, как все волоски на его теле шевелятся от ужаса. До него еще какое-то время доносились голоса индейцев, говоривших о чем-то между собой, но постепенно они затихли вдали; но священник не произнес ни звука.
Одежда Александра была разбросана по всей хижине; Роджер принялся аккуратно собирать вещи, тщательно стряхивая с каждой пыль, складывая все. Руки у него дрожали.
Он пытался молиться, но понял, что не в состоянии сосредоточиться на произносимых словах. Молитву заглушал непрерывно звучавший в его уме негромкий холодный голос, повторявший: А когда они придут, чтобы увести меня, — кто помолится обо мне?
Они оставили ему огонь; Роджер старался убедить себя, что это может значить только одно — они не собираются убить его прямо сейчас. В конце концов, не в характере могавков было ублажать осужденного пленника теплом. И он завернулся в оленью шкуру, лег на бок и стал смотреть на огонь… а потом уснул, измученный страхом.
Из неглубокого, тревожного сна его вырвал звук шагов и множества голосов. Он мгновенно вскочил, отбежал от костра и скорчился в углу, яростно оглядываясь по сторонам, ища что-нибудь, чем можно было бы отбиться…
Дверная завеса поднялась рывком — и обнаженное тело священника упало на грязный пол. Те, кто принес отца Александра, ушли, шум затих.
Александр слегка пошевелился и застонал. Роджер стремительно бросился к нему, опустился на колени. Он почувствовал запах свежей крови, горячий медный запах… лишь несколько часов назад так пахло от убитого индейцами лося.
— Вы ранены? Что они с вами сделали?
Ответ пришел сам собой, и быстро. Когда Роджер перевернул почти ничего не сознающего священника на спину, он увидел кровь, льющуюся по его лицу и горлу сверкающим алым потоком. Он схватил сутану священника, чтобы перевязать рану, отвел слипшиеся от крови светлые волосы — и увидел… Правого уха священника не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191