— Вон оно что! — промолвил Николино, решивший не отступать ни перед чем. — Кажется, весьма любопытная коллекция. Можно взглянуть поближе?
— Сейчас вы раскаетесь, что увидели ее слишком близко, несчастный закоренелый грешник!
— Ошибаетесь, маркиз, — возразил Николино, тряхнув своей прекрасной благородной головой, — я не раскаиваюсь ни в чем, я ограничиваюсь презрением.
— Донато, Донато! — крикнул фискальный прокурор. — Возьмите подсудимого.
Решетка заскрипела на петлях и распахнулась, соединив комнату допроса с камерой пыток. Донато подошел к узнику.
— Вы чичероне? — спросил юноша.
— Я палач, — ответил маэстро Донато.
— Маркиз Ванни, — сказал Николино, чуть побледнев, но с улыбкой на губах и ничем не выдавая своего волнения, — представьте меня господину; по законам английского этикета он не может ни разговаривать со мною, ни дотронуться до меня, пока я не буду ему представлен, а мы, как вам известно, с момента прибытия ко двору супруги английского посла живем по английским законам.
— Пытать его! Пытать его! — взревел Ванни.
— Маркиз, — заметил Николино, — мне кажется, своей поспешностью вы лишаете себя большого удовольствия.
— Какого? — прошипел Ванни, задыхаясь.
— Удовольствия самолично объяснить мне применение всех этих мудреных машин; как знать — может быть, такого объяснения окажется достаточно, чтобы сломить то, что вы именуете моим упорством?
— Ты прав. Но тем самым тебе удастся отсрочить час, которого ты страшишься.
— Предпочитаете приступить немедленно? — спросил Николино, пристально глядя на Ванни. — Что касается меня — мне безразлично.
Ванни потупился.
— Нет, — ответил он, — пусть не говорят, что я отказал обвиняемому — как бы ни был он преступен — в отсрочке, о которой он просил.
На самом деле Ванни понимал, что описание мук, которым он собирается подвергнуть свою жертву, сулит ему ядовитую радость, сладкое предвкушение мести, ведь он предварит физическую пытку пыткой душевной, которая, быть может, хуже первой.
— Я так и думал, — сказал Николино, усмехнувшись, — что разумным рассуждением можно от вас добиться всего. Начнем же, господин фискальный прокурор, с каната, прикрепленного к потолку и намотанного на блок.
— С него-то мы и начинаем.
— Как совпадают наши мысли! Вы говорили, что этот канат…
— Это, мой юный друг, так называемая дыба. Николино поклонился.
— Руки жертвы связывают за спиной, к ногам привязывают более или менее увесистый груз, канатом поднимают человека к потолку, потом постепенно, рывками, опускают, пока он не окажется на фут от земли.
— От этого рост людей, вероятно, сразу увеличивается… А что это за каска, висящая у стены? Как она называется?
— Это cuffia del silenzio — очень удачно названная так, ибо чем сильнее боль, тем меньше преступник может кричать. На голову подсудимого надевают эту железную коробку, а с помощью винта она делается все теснее; на третьем обороте глаза у пытаемого вылезают из орбит и язык — изо рта.
— Бог мой! Что же должно происходить при шестом обороте? — все так же насмешливо спросил Николино. — А это железное кресло с торчащими гвоздями и с жаровней под ним тоже идет в дело?
— Сейчас увидите. На него сажают раздетого донага заключенного, крепко привязывают его к ручкам кресла, а в жаровне разводят огонь.
— Это не так удобно, как решетка святого Лаврентия: вы не можете переворачивать пытаемого с боку на бок. А эти клинья, колотушки и доски?
— Это «сапог»: ноги заключенного помещают между четырьмя досками, связывают их веревкой, а затем с помощью колотушки между досками вбивают клинья.
— А почему бы сразу не вбить их между большой берцовой костью и малой? Вышло бы скорее… А эти козлы и котелки около них?
— Здесь производится пытка водой; человека укладывают на козлы так, чтобы голова и ноги его находились ниже желудка, и вливают ему в рот пять-шесть пинт воды.
— Сомневаюсь, маркиз, чтобы тосты, которые провозглашаются в вашу честь в таком положении, приносили вам благополучие.
— Желаете продолжать осмотр?
— Скажу по совести — нет, не хочу; я начинаю слишком презирать изобретателей всех этих приспособлений и еще больше тех, кто ими пользуется. Я решительно предпочитаю быть обвиняемым, чем обвинителем; жертвой, чем палачом.
— Вы отказываетесь признаться в своих преступлениях?
— Более чем когда-либо.
— Примите во внимание, что сейчас не время шутить.
— С какого рода пытки вам желательно начать, сударь?
— С дыбы, — ответил Ванни, выведенный из себя хладнокровием Николино. — Палач, разденьте заключенного.
— Постойте! Если позволите, я разденусь сам. Я очень боюсь щекотки.
И Николино преспокойно снял с себя сюртук, жилет и рубашку, обнажив белый юношеский торс, быть может излишне худощавый, но все же прекрасный.
— Спрашиваю в последний раз — угодно ли вам признаться? — закричал Ванни, отчаянно потрясая табакеркой.
— Бросьте! — ответил Николино. — Возможно ли, чтобы у дворянина было два слова? Правда, — добавил он презрительно, — вы-то этого знать не можете.
— Свяжите ему руки за спиной, свяжите руки! — взревел Ванни. — Привяжите ему по сто фунтов к ногам и вздерните под потолок.
Подручные палача бросились к Николино, чтобы исполнить распоряжение фискального прокурора.
— Минуту, минуту! — крикнул Донато. — Осторожнее! Бережнее! Чтобы длилось подольше! Старайтесь вывихнуть, но не сломать; это аристократическая roba .
И он собственными руками, очень осторожно, как и наказывал своим подручным, связал узнику руки за спиной, а те двое стали подвешивать груз к его ногам.
— Не хочешь сознаться? Не хочешь? — крикнул Ванни, подойдя к Николино.
— Хочу, — ответил Николино, — подойдите поближе. Ванни подошел; Николино плюнул ему в лицо.
— Черт побери! — воскликнул Ванни. — Вверх его, вверх! Палач и его подручные уже взялись за дело, как вдруг к фискальному прокурору подскочил запыхавшийся комендант Роберто Бранди.
— Спешная записка от князя де Кастельчикала, — сказал он.
Ванни взял записку и жестом приказал палачам подождать, пока он не кончит чтения.
Он развернул бумагу, но едва бросил на нее взгляд, как сильно побледнел.
Прочитал еще раз — и его бледность стала мертвенной.
Потом, чуть помолчав, отер залитый потом лоб и сказал;
— Развяжите обвиняемого и отведите в тюрьму.
— А как же пытка? — спросил маэстро Донато.
— Отложим на время, — ответил Ванни.
И он бросился вон из застенка, даже не приказав секретарю следовать за ним.
— А ваша тень, господин фискальный прокурор? — крикнул ему вслед Николино. — Вы забыли свою тень!
Николино развязали, и он облачился в рубашку, жилет и сюртук так же спокойно, как до того снял их.
— Чертово ремесло! — вздохнул маэстро Донато.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291