мешок был не гордый. Но сборщик пожертвований заметил, что вся снедь, которую приносят обитатели домов, отдаленных от торговых улиц, — не первого сорта, это главным образом и побудило его настаивать на покупке осла. А когда осел был приобретен, фра Пачифико расширил поле деятельности и стал доходить до таких мест, где рассчитывал получить самую лучшую провизию, а от той, что предлагали ему по пути, мог отказываться.
Мы не решаемся утверждать, что огородники со Старого рынка, мясники переулка Ротто, рыбаки с Маринеллы и садоводы из Санта Лючии, у которых фра Пачифико забирал самый лучший товар, не предпочли бы, чтобы монах начинал сбор сразу же по выходе из монастырских стен и чтобы его корзины прибывали к ним не совершенно пустыми, а уже наполненными на две трети или хотя бы наполовину. Не раз случалось, что, завидев его, торговцы пытались утаить какой-нибудь отменный кусочек, чтобы приберечь его для богатых покупателей, но фра Пачифико обладал на этот счет изумительным нюхом и раскрывал любое надувательство. Он устремлялся прямо к товару, который пытались от него скрыть, и, если означенный товар не отдавали по доброй воле, веревка святого Франциска решала дело. Чтобы избегать этих мелких ссор, фра Пачифико в конце концов не стал ждать, пока ему что-то пожертвуют: он клал на товар свою веревку и брал его — вот и все. И торговцы, еще во времена Мазаньелло взбунтовавшиеся против налога, которым герцог д'Аркос вздумал обложить торговлю фруктами, если не охотно, так, во всяком случае, терпеливо мирились с десятиной, что посланец монастыря святого Ефрема взимал со всех их товаров, и никому в голову не приходило восстать против этой повинности. Если фра Пачифико, выбрав какой-нибудь товар, замечал на лице того, кого он удостоил своим вниманием, некоторое неудовольствие, он вынимал из кармана роговую табакерку, узкую и глубокую, как ружейный патрон, и предлагал пострадавшему тоговцу понюшку табака, и редко случалось, чтоб эта особая милость не возвращала улыбку на лицо обиженного. Когда же этого оказывалось недостаточно, физиономия фра Пачифико, оставшегося таким же вспыльчивым, как прежде, вопреки его имени, из загорелой становилась серой, как зола; взор его начинал метать молнии, лавровая дубинка колотила по lastrico, и никогда не бывало, чтобы при виде этих трех грозных явлений к дурному католику не вернулось миролюбивое настроение и чтобы он с великой радостью не почтил бы святого Франциска самым упитанным своим гусем, самой душистой дыней, самым нежным мясом или самой свежей рыбой.
В тот день фра Пачифико, по обыкновению, углубился в лабиринт улочек, тянувшихся от Викариа до улицы Эджициака а Форчелла, останавливаясь лишь для того, чтобы одного благословить, другому дать возможность приложиться к рукаву своей рясы, а кому — назвать амбы, терны, кватерны и квины в предстоящей лотерее; затем он двинулся по виа Гранде, переулку Барретари и вышел на площадь Старого рынка как раз позади церквушки Святого Креста: причт ее хранит — не из благоговения, просто чтобы показывать любопытным — плаху с гербом, на которой герцог Анжуйский, смуглый монарх, по словам Виллани «мало спавший и никогда не смеявшийся», отрубил головы Конрадину и герцогу Австрийскому.
Миновав эту церквушку, фра Пачифико оказывался в совсем иной стране. Это истинный край молочных рек и кисельных берегов, где царство животное и царство растительное сливаются воедино, где хрюкают свиньи, кудахчут куры, гогочут гуси, поют петухи, кулдыкают индюки, крякают утки, воркуют голуби, где разложены золотисто-коричневые фазаны из Каподимонте, зайцы из Персано, перепелки с Мизенского мыса, куропатки из Ачерры, дрозды из Баньоли, а рядом с ними лежат на земле бекасы с болот Линколы и нырки с озера Аньяно, груды пунцового перца, темно-красных помидоров, корзины лиловой смоквы с Позиллипо и Поццуоли, изображение которой неаполитанцы в течение года выбивали на монетах как символ своей призрачной свободы; а над всем этим высились горы цветной капусты и брокколи, пирамиды арбузов и разных сортов дынь, башенки укропа и сельдерея.
Среди этих-то богатств фра Пачифико через каждые два дня и собирал урожай целыми корзинами.
И в тот день он собрал свою привычную десятину, но ему показалось, что над базаром нависла какая-то тревога. Торговцы что-то обсуждали, женщины перешептывались, дети собирали кучки из камней; к какому бы торговцу фра Пачифико ни подходил, тот, против обыкновения, не обращал особого внимания на снедь, овощи, дичь, фрукты, птицу, которые монах облюбовывал и складывал в свои корзины. Когда же корзины были уже на две трети полны, фра Пачифико подумал, что пора перейти к мясным рядам, и направился к Сан Джованни а Маре, где по преимуществу держали свои товары macellai и beccai, то есть мясники и убойщики баранов и козлов, — люди соприкасающихся профессий, однако в Неаполе обособленные одни от других. Итак, он направился к улице Сан Джованни а Маре, но и здесь народ почему-то не обращал на него никакого внимания. С самого его появления на Старом рынке ни одна женщина не обратилась к нему за благословением, ни один мужчина не попросил предсказать номера, на которые падут выигрыши в предстоящей лотерее.
Что же могло так занимать население старого Неаполя?
Фра Пачифико предстояло скоро узнать это, ибо со стороны улочки Меркато, выходящей одним концом на Старый рынок, а другим — на набережную, доносился сильный гул. Улочка эта в то время носила поэтичное название — переулок Соспири делл'Абиссо , но современный муниципалитет счел нужным лишить ее этого имени, которое объяснялось тем, что именно здесь проходили приговоренные к смерти, направляясь к обычному месту казни — Старому рынку; появляясь в этом переулке и впервые завидев плаху, они почти всегда испускали столь глубокий вздох, будто он исходил из бездны.
Путь фра Пачифико волей-неволей лежал именно по этому переулку, не говоря уже о том, что монах рассчитывал прихватить баранью ножку у одного мясника, чья лавочка находилась тут же на углу улицы Сант'Элиджио.
Таким образом, он неизбежно должен был узнать, что тут произошло.
А было это, по-видимому, нечто важное, ибо, по мере того как он приближался к улице Сант'Элиджио, толпа становилась все многочисленнее и выглядела все более взбудораженной; ему показалось, будто всюду слышатся произносимые с ненавистью слова «французы» и «якобинцы». Но толпа расступалась перед монахом с обычной почтительностью, а потому он довольно скоро добрался до лавки, где намеревался, как мы уже сказали, получить одну из семи или восьми бараньих ножек, которые на другой день должны были быть поданы к столу братии.
Лавочка оказалась полной мужчин и женщин, и все они вопили как одержимые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291