— засмеялся он.
— А когда мы переезжаем, генерал? — спросил секретарь.
— О, не так скоро; нужна, по крайней мере, неделя, чтобы парижане освоились с мыслью о моем переселении из Люксембургского дворца в Тюильри.
— Что ж, неделю можно и подождать, — улыбнулся Бурьенн.
— Особенно, если мы сразу примемся за дело. Скорее, Бурьенн, едемте в Люксембургский дворец!
И с необычайной быстротой, свойственной ему в решительные минуты, Бонапарт снова промчался по анфиладе комнат, сбежал по лестнице и, вскочив в коляску, приказал кучеру:
— В Люксембургский дворец!
— Стойте, стойте! — крикнул ему вслед Бурьенн, едва успевший спуститься в вестибюль. — Разве вы не подождете меня, генерал?
— Долго копаешься! — проворчал первый консул. Лошади помчались галопом с той же быстротой, как и по пути в Тюильри.
Войдя в кабинет, Бонапарт увидел, что его ожидает министр полиции.
— Ну, что стряслось, гражданин Фуше? — спросил он. — На вас лица нет! Может быть, меня уже убили?
— Гражданин первый консул, — сказал министр, — насколько я знаю, вы считаете важнейшей задачей уничтожение разбойничьих банд, именующих себя Соратниками Иегу?
— Еще бы, раз я отправил в погоню за ними самого Ролана! У вас есть какие-то новости?
— Есть.
— От кого?
— От их главаря.
— Как, от самого главаря?
— Он имел наглость прислать мне отчет о их последнем нападении.
— Каком нападении?
— Они похитили пятьдесят тысяч франков, которые вы отправили монахам монастыря святого Бернара.
— И что с ними стало?
— С деньгами?
— Да.
— Деньги в руках грабителей, и их главарь сообщает мне, что вскоре передаст их Кадудалю.
— Значит, Ролан убит?..
— Нет.
— Как так?
— Один из моих полицейских убит, убит и командир бригады Сен-Морис, но ваш адъютант цел и невредим.
— Тогда он повесится… — решил Бонапарт.
— К чему? Все равно веревка оборвется: вы же знаете, ему поразительно везет!
— Или отчаянно не везет… Где же рапорт?
— Вы хотите сказать, письмо?
— Письмо, рапорт, что угодно — словом, то, откуда вы узнали эту новость.
Министр полиции протянул первому консулу изящно сложенную бумагу в надушенном конверте.
— Что это такое?
— То, что вы спрашивали.
Бонапарт прочел на конверте: «Гражданину Фуше, министру полиции. Париж, собственный дом».
Он развернул письмо; оно гласило следующее:
«Гражданин министр, имею честь уведомить Вас, что пятьдесят тысяч франков, предназначенных монахам монастыря святого Бернара, попали к нам в руки вечером 25 февраля 1800 года (старого стиля) и что ровно через неделю они перейдут в руки гражданина Кадудаля.
Операция прошла вполне успешно, если не считать прискорбной гибели Вашего полицейского и командира бригады Сен-Мориса. Что же касается г-на Ролана де Монтревеля, то имею удовольствие Вам сообщить, что с ним ничего дурного не случилось. Яне забыл, что именно он в свое время провел меня в Люксембургский дворец.
Я только потому беру на себя смелость писать Вам, гражданин министр, что г-н Ролан де Монтревель, по моим предположениям, слишком занят сейчас и так рьяно преследует нас, что не может известить Вас лично.
Но я убежден, что в первую же свободную минуту он пошлет Вам обстоятельный доклад со всеми подробностями, которых я не имею ни времени, ни возможности Вам сообщить.
В обмен на услугу, которую я Вам оказываю, прошу Вас, гражданин министр, не откажите в любезности без промедления известить г-жу де Монтревель, что сын ее жив и здоров.
Морган.
Белый Дом, дорога из Макона в Лион. Суббота, девять часов вечера».
— Черт побери! — вскричал Бонапарт. — Экая наглая бестия! — И прибавил со вздохом: — Какие храбрые командиры, какие полковники вышли бы из этих молодцов!
— Будут ли приказания, гражданин первый консул? — осведомился министр полиции.
— Никаких. Это уж дело Ролана: здесь затронута его честь. Раз его не убили, он сумеет им отомстить!
— Значит, вы больше не намерены заниматься этим делом?
— Нет, по крайней мере, сейчас.
И Бонапарт обернулся к своему секретарю.
— У нас есть дела поважнее! — заявил он. — Не правда ли, Бурьенн? Бурьенн утвердительно кивнул головой.
— Когда вы прикажете явиться к вам, гражданин первый консул? — спросил министр.
— Будьте здесь сегодня вечером, ровно в десять. Через неделю мы переезжаем.
— Куда вы изволите направляться?
— В Тюильри.
Фуше невольно вздрогнул.
— Я знаю, это не вяжется с вашими убеждениями, — продолжал первый консул. — Но я все беру на себя, вам остается только повиноваться.
Поклонившись, Фуше направился к выходу.
— Погодите! — крикнул Бонапарт. Фуше обернулся.
— Не забудьте сообщить госпоже де Монтревель, что сын ее цел и невредим! Это самое меньшее, чем вы можете отплатить гражданину Моргану за оказанную вам услугу.
И он повернулся спиной к министру полиции, а тот вышел из кабинета, кусая себе губы до крови.
XLIV. ПЕРЕСЕЛЕНИЕ
В тот же день, оставшись с Бурьенном, первый консул продиктовал ему следующий приказ, обращенный к консульской гвардии и ко всей армии:
«Вашингтон скончался! Этот великий человек боролся против тирании, он установил в Америке свободу. Его память всегда будет священна для французского народа, для всех свободных людей Старого и Нового Света, в особенности для французских солдат, которые, подобно ему и американским солдатам, сражались за свободу и равенство. Поэтому первый консул приказывает в течение десяти дней вывешивать траурные ленты на всех знаменах и на всех вымпелах Республики».
Первый консул отнюдь не собирался ограничиться этим приказом по армии. Обдумывая способы облегчить свой переезд из Люксембургского дворца в Тюильри, он решил устроить одно из тех пышных празднеств, которыми так хорошо умел не только услаждать взоры, но и воспламенять сердца. Церемония должна была состояться в Доме инвалидов, или, как тогда говорили, в храме Марса. Там он намеревался торжественно открыть памятник Вашингтону и принять из рук генерала Ланна боевые знамена Абукира.
То был излюбленный маневр Бонапарта: столкнув две противоположные идеи, вызвать молнию.
Он чествовал одновременно великого человека Нового Света и военные победы Старого Света, осеняя юную Америку боевыми трофеями Фив и Мемфиса.
В назначенный день от Люксембургского дворца до Дома инвалидов были выстроены конные отряды в шесть тысяч человек.
В восемь часов утра Бонапарт вскочил на коня в большом дворе консульского дворца и по улице Турнон проследовал к набережным в сопровождении генералов своего штаба, из которых самому старшему не было и тридцати пяти лет.
Процессию возглавлял Ланн; за ним шестьдесят гренадеров несли шестьдесят трофейных знамен; далее, на два Лошадиных корпуса впереди штаба, гарцевал на коне Бонапарт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196
— А когда мы переезжаем, генерал? — спросил секретарь.
— О, не так скоро; нужна, по крайней мере, неделя, чтобы парижане освоились с мыслью о моем переселении из Люксембургского дворца в Тюильри.
— Что ж, неделю можно и подождать, — улыбнулся Бурьенн.
— Особенно, если мы сразу примемся за дело. Скорее, Бурьенн, едемте в Люксембургский дворец!
И с необычайной быстротой, свойственной ему в решительные минуты, Бонапарт снова промчался по анфиладе комнат, сбежал по лестнице и, вскочив в коляску, приказал кучеру:
— В Люксембургский дворец!
— Стойте, стойте! — крикнул ему вслед Бурьенн, едва успевший спуститься в вестибюль. — Разве вы не подождете меня, генерал?
— Долго копаешься! — проворчал первый консул. Лошади помчались галопом с той же быстротой, как и по пути в Тюильри.
Войдя в кабинет, Бонапарт увидел, что его ожидает министр полиции.
— Ну, что стряслось, гражданин Фуше? — спросил он. — На вас лица нет! Может быть, меня уже убили?
— Гражданин первый консул, — сказал министр, — насколько я знаю, вы считаете важнейшей задачей уничтожение разбойничьих банд, именующих себя Соратниками Иегу?
— Еще бы, раз я отправил в погоню за ними самого Ролана! У вас есть какие-то новости?
— Есть.
— От кого?
— От их главаря.
— Как, от самого главаря?
— Он имел наглость прислать мне отчет о их последнем нападении.
— Каком нападении?
— Они похитили пятьдесят тысяч франков, которые вы отправили монахам монастыря святого Бернара.
— И что с ними стало?
— С деньгами?
— Да.
— Деньги в руках грабителей, и их главарь сообщает мне, что вскоре передаст их Кадудалю.
— Значит, Ролан убит?..
— Нет.
— Как так?
— Один из моих полицейских убит, убит и командир бригады Сен-Морис, но ваш адъютант цел и невредим.
— Тогда он повесится… — решил Бонапарт.
— К чему? Все равно веревка оборвется: вы же знаете, ему поразительно везет!
— Или отчаянно не везет… Где же рапорт?
— Вы хотите сказать, письмо?
— Письмо, рапорт, что угодно — словом, то, откуда вы узнали эту новость.
Министр полиции протянул первому консулу изящно сложенную бумагу в надушенном конверте.
— Что это такое?
— То, что вы спрашивали.
Бонапарт прочел на конверте: «Гражданину Фуше, министру полиции. Париж, собственный дом».
Он развернул письмо; оно гласило следующее:
«Гражданин министр, имею честь уведомить Вас, что пятьдесят тысяч франков, предназначенных монахам монастыря святого Бернара, попали к нам в руки вечером 25 февраля 1800 года (старого стиля) и что ровно через неделю они перейдут в руки гражданина Кадудаля.
Операция прошла вполне успешно, если не считать прискорбной гибели Вашего полицейского и командира бригады Сен-Мориса. Что же касается г-на Ролана де Монтревеля, то имею удовольствие Вам сообщить, что с ним ничего дурного не случилось. Яне забыл, что именно он в свое время провел меня в Люксембургский дворец.
Я только потому беру на себя смелость писать Вам, гражданин министр, что г-н Ролан де Монтревель, по моим предположениям, слишком занят сейчас и так рьяно преследует нас, что не может известить Вас лично.
Но я убежден, что в первую же свободную минуту он пошлет Вам обстоятельный доклад со всеми подробностями, которых я не имею ни времени, ни возможности Вам сообщить.
В обмен на услугу, которую я Вам оказываю, прошу Вас, гражданин министр, не откажите в любезности без промедления известить г-жу де Монтревель, что сын ее жив и здоров.
Морган.
Белый Дом, дорога из Макона в Лион. Суббота, девять часов вечера».
— Черт побери! — вскричал Бонапарт. — Экая наглая бестия! — И прибавил со вздохом: — Какие храбрые командиры, какие полковники вышли бы из этих молодцов!
— Будут ли приказания, гражданин первый консул? — осведомился министр полиции.
— Никаких. Это уж дело Ролана: здесь затронута его честь. Раз его не убили, он сумеет им отомстить!
— Значит, вы больше не намерены заниматься этим делом?
— Нет, по крайней мере, сейчас.
И Бонапарт обернулся к своему секретарю.
— У нас есть дела поважнее! — заявил он. — Не правда ли, Бурьенн? Бурьенн утвердительно кивнул головой.
— Когда вы прикажете явиться к вам, гражданин первый консул? — спросил министр.
— Будьте здесь сегодня вечером, ровно в десять. Через неделю мы переезжаем.
— Куда вы изволите направляться?
— В Тюильри.
Фуше невольно вздрогнул.
— Я знаю, это не вяжется с вашими убеждениями, — продолжал первый консул. — Но я все беру на себя, вам остается только повиноваться.
Поклонившись, Фуше направился к выходу.
— Погодите! — крикнул Бонапарт. Фуше обернулся.
— Не забудьте сообщить госпоже де Монтревель, что сын ее цел и невредим! Это самое меньшее, чем вы можете отплатить гражданину Моргану за оказанную вам услугу.
И он повернулся спиной к министру полиции, а тот вышел из кабинета, кусая себе губы до крови.
XLIV. ПЕРЕСЕЛЕНИЕ
В тот же день, оставшись с Бурьенном, первый консул продиктовал ему следующий приказ, обращенный к консульской гвардии и ко всей армии:
«Вашингтон скончался! Этот великий человек боролся против тирании, он установил в Америке свободу. Его память всегда будет священна для французского народа, для всех свободных людей Старого и Нового Света, в особенности для французских солдат, которые, подобно ему и американским солдатам, сражались за свободу и равенство. Поэтому первый консул приказывает в течение десяти дней вывешивать траурные ленты на всех знаменах и на всех вымпелах Республики».
Первый консул отнюдь не собирался ограничиться этим приказом по армии. Обдумывая способы облегчить свой переезд из Люксембургского дворца в Тюильри, он решил устроить одно из тех пышных празднеств, которыми так хорошо умел не только услаждать взоры, но и воспламенять сердца. Церемония должна была состояться в Доме инвалидов, или, как тогда говорили, в храме Марса. Там он намеревался торжественно открыть памятник Вашингтону и принять из рук генерала Ланна боевые знамена Абукира.
То был излюбленный маневр Бонапарта: столкнув две противоположные идеи, вызвать молнию.
Он чествовал одновременно великого человека Нового Света и военные победы Старого Света, осеняя юную Америку боевыми трофеями Фив и Мемфиса.
В назначенный день от Люксембургского дворца до Дома инвалидов были выстроены конные отряды в шесть тысяч человек.
В восемь часов утра Бонапарт вскочил на коня в большом дворе консульского дворца и по улице Турнон проследовал к набережным в сопровождении генералов своего штаба, из которых самому старшему не было и тридцати пяти лет.
Процессию возглавлял Ланн; за ним шестьдесят гренадеров несли шестьдесят трофейных знамен; далее, на два Лошадиных корпуса впереди штаба, гарцевал на коне Бонапарт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196