Наступило мертвое молчание, потом раздался чей-то жалобный стон.
— Пристав! — возмутился председатель суда. — Вы предупредили публику, что выражать одобрение или порицание строго запрещено?
Судебный пристав бросился выяснять, кто посмел проявить подобное неуважение к правосудию.
То была женщина в одежде бресанки, которую только что унесли в обмороке к смотрителю тюрьмы.
После этого опознания подсудимые уже ничего не пытались отрицать. Но подобно тому как Морган при аресте присоединился к ним, так теперь они присоединились к нему.
Четыре головы должны были уцелеть или скатиться с плеч все вместе.
В тот же вечер, в десять часов, присяжные признали подсудимых виновными, и суд вынес им смертный приговор.
Три дня спустя, после долгих уговоров, адвокаты убедили осужденных подать кассационную жалобу.
Но подать просьбу о помиловании они так и не согласились.
LIII. АМЕЛИ СДЕРЖАЛА СЛОВО
Обвинительный приговор, вынесенный судом присяжных Бурка, произвел удручающее впечатление не только в зале заседаний, но и во всем городе.
Четверо осужденных проявили такую истинно рыцарскую, братскую сплоченность, такое благородство манер, такую преданность своим идеям, что даже их врагов восхищало поразительное самоотвержение, побудившее этих знатных дворян с громкими именами стать разбойниками с большой дороги.
Госпожа де Монтревель, в отчаянии от своего выступления на процессе и от роли, которую она невольно сыграла в этой драме со смертельным исходом, видела один лишь способ исправить беду: немедленно возвратиться в Париж, броситься к ногам первого консула и умолять о помиловании четырех осужденных.
Она даже не успела посетить замок Черных Ключей, чтобы обнять Амели; ей было известно, что Бонапарт должен уехать в первых числах месяца, а наступало уже 6 мая.
Когда она покидала Париж, все приготовления к отъезду были закончены. Госпожа де Монтревель послала записку дочери, объяснив ей, по какому роковому наущению она, пытаясь спасти одного из подсудимых, содействовала тому, что приговорили к смерти всех четверых.
После этого, мучаясь раскаянием, что не сдержала слова, данного Амели и, главное, себе самой, она велела перепрячь лошадей, села в карету и поспешила в Париж.
Она приехала туда утром 8 мая.
Бонапарт отбыл 6-го вечером.
Перед отъездом он заявил, что отправляется в Дижон, оттуда, может быть, в Женеву, во всяком случае, пробудет в отсутствии не дольше трех недель.
Ответ на кассационную жалобу осужденных, скорее всего отрицательный, последует не раньше, чем через пять-шесть недель.
Значит, время еще оставалось.
Но всякая надежда рухнула, когда стало известно, что смотр войскам в Дижоне оказался лишь предлогом, что в Женеве Бонапарт пробыл недолго и вместо Швейцарии неожиданно направился в Италию.
Госпожа де Монтревель не хотела обращаться к сыну, помня, какую клятву он дал, когда чуть не убили лорда Тенли, и какое участие принял в аресте Соратников Иегу, поэтому она обратилась к Жозефине, которая обещала написать Бонапарту и сделала это в тот же вечер.
Однако процесс в Бурке наделал много шума; кассационный суд отнесся к осужденным иначе, чем к рядовым преступникам, дело было рассмотрено в срочном порядке, и уже на тридцать пятый день после приговора кассация была отклонена.
Отказ был немедленно отправлен в Бурк вместе с предписанием казнить осужденных в течение двадцати четырех часов.
Но как ни спешило министерство юстиции, местные власти получили это известие отнюдь не первыми.
В то время как заключенные прогуливались по внутреннему тюремному двору, через стену перелетел камень и упал к их ногам.
К камню была привязана записка.
Морган, который и в тюрьме оставался главарем своих соратников, поднял камень, развернул письмо и прочел его.
Потом он обратился к товарищам.
— Господа! — объявил он. — Как и следовало ожидать, наше ходатайство отклонено и, по всей вероятности, церемония состоится завтра.
Валансоль и Рибье, которые играли в пале экю в шесть ливров и луидорами, прервали партию, чтобы узнать новость.
Выслушав сообщение Моргана, они возобновили игру, не сказав ни слова.
Жайа, читавший «Новую Элоизу», продолжал чтение, заметив:
— Вероятно, я не успею одолеть до конца знаменитое произведение господина Жан Жака Руссо, но, честное слово, не жалею об этом: это самая лживая и самая скучная книга, какую я держал в руках в своей жизни.
Сент-Эрмин, проведя рукой по лбу, прошептал:
— Бедняжка Амели!
Затем, увидев Шарлотту в окне комнаты смотрителя, выходившем в тюремный двор, он подошел к ней.
— Передайте Амели, — сказал он, — что сегодня ночью она должна исполнить обещание, которое мне дала.
Дочка тюремщика затворила окошко и, обняв своего отца, пообещала, что, вероятно, вечером еще раз заглянет к нему.
Потом она поспешила к замку Черных Ключей; последние два месяца она проходила этой дорогой по два раза в день: сначала около полудня, направляясь в тюрьму, затем вечером, возвращаясь в замок.
Каждый раз, придя домой, она находила Амели на том же месте, у окна, где в прежние счастливые дни девушка поджидала своего возлюбленного Шарля.
С тех пор как Амели упала без чувств, услышав приговор суда присяжных, она не пролила ни одной слезы, и мы могли бы, пожалуй, сказать — не проронила ни единого слова.
В противоположность мраморной античной статуе, оживающей, чтобы стать женщиной, тут могло показаться, будто живое существо постепенно превращается в камень.
С каждым днем она становилась все бледнее, неподвижнее.
Шарлотта глядела на нее с удивлением; простые люди, привыкшие к бурным проявлениям чувств, к воплям и слезам, не могут понять немых страданий.
В их представлении молчание означает равнодушие.
Шарлотту поразило, с каким спокойствием Амели выслушала просьбу Моргана, которую ей велено было передать.
В вечернем полумраке она не видела, как лицо девушки стало мертвенно-бледным, не поняла, что смертельная тоска словно тисками сжала ей сердце, не заметила, какими напряженными, скованными стали ее движения.
Шарлотта собралась было следовать за ней.
Но у самых дверей Амели остановила ее.
— Подожди меня здесь, — сказала она. Шарлотта повиновалась.
Затворив за собою двери, Амели поднялась в спальню Ролана.
То была просто обставленная комната солдата и охотника, главным украшением которой служили щиты с набором оружия и трофеи. Тут было собрано оружие всякого рода, французское и иностранное, от версальских пистолетов с лазурным стволом до каирских с серебряной рукоятью, от каталонского ножа до турецкого канджара.
Амели сняла со стены четыре кинжала с остро отточенным лезвием и выбрала в коллекции восемь пистолетов разного образца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196