И вот теперь made animo изменило великодушному молодому человеку; наградой за вынесенные им тяготы и достойную всяческого уважения решимость стало пренебрежительное равнодушие, с каким Андре всегда относилась к Жильберу в Таверне.
Более того, она рассердилась, узнав, что он посмел заглянуть в ее сольфеджио. Если бы он хоть пальцем дотронулся до ее учебника, его, без сомнения, оставалось бы после этого бросить в печку.
Для слабых духом людей разочарование, обманутая надежда – не что иное, как удар, под которым любовь сгибается, чтобы потом подняться окрепшей. Они не скрывают своих страданий, жалуются, рыдают; они бездействуют, словно агнцы при виде ножа. Кроме того, любовь этих мучеников часто растет в страданиях, которые, казалось бы, должны были бы ее убить. Они убеждают себя в том, что их кротость будет вознаграждена, и стремятся к этому вознаграждению, не обращая внимания на трудности дороги; они полагают, что если путь окажется слишком тернист, они достигнут цели позже, но непременно получат свое.
Не то – сильные духом, волевые натуры, властные сердца. Они испытывают раздражение при виде своей крови, их воодушевление при этом так возрастает, что они скорее напоминают кипящего от ненависти человека, чем влюбленного. В том не их вина, любовь и ненависть столь тесно переплетаются в их сердце, что они и сами не чувствуют между ними разницы.
Знал ли Жильбер, любит он или ненавидит Андре, катаясь по земле от боли? Нет, он страдал – и только. Но он был не способен набраться терпения и ждать. Он превозмог упадок духа, решившись чем-нибудь заняться.
«Она меня не любит, – подумал он, – это верно. Но ведь и я был не прав, надеясь на ее любовь. Все, на что я мог рассчитывать, – это скоропреходящий интерес к несчастному, у которого хватает сил бороться со своим несчастьем. Что понял ее брат, то оказалось не доступным ее пониманию. Он мне сказал: „Как знать? Может быть, тебе суждено стать Кольбером или Вобаном!“ И если бы я стал тем или другим, он воздал бы мне должное и готов был бы отдать за меня сестру в награду за добытую мной славу, как отдал бы мне ее, будь я потомственным аристократом, если бы со дня своего рождения я был ему ровней. Но что я для нее!.. Да, я чувствую, что.., стань я хоть Кольбером или даже Вобаном, для нее я навсегда останусь презренным Жильбером: то, что есть во мне и что вызывает ее презрение, невозможно ни стереть, ни позолотить, ни скрыть – мое низкое происхождение. Если даже предположить, что я когда-нибудь добьюсь своего, я все равно не смогу занять в ее глазах положение, которое могло бы мне принадлежать по праву рождения. Что за глупость! Так потерять голову!.. О женщина, женщина! Какое несовершенство!
Остерегайтесь прелестных глаз, высокого лба, лукавой улыбки, величавой осанки. Вот, к примеру, мадмуазель де Таверне, женщина красивая, достойная править миром… Ошибаетесь: это чопорная провинциалка, опутанная аристократическими предрассудками. Пустоголовые красавцы, имеющие возможность учиться, но не желающие ничего знать – вот кто ей ровня! Вот кто ее интересует… А Жильбер для нее – пес, даже хуже, чем пес: о Маоне она хоть позаботилась, а о Жильбере даже не спросила!
Так она не знает, что я не менее силен, чем все они; стоит мне одеться в такое же платье, и я стану так же привлекателен; но я имею нечто большее, чем они: несгибаемую волю! И если только я захочу…»
Страшная улыбка заиграла на устах Жильбера, не дав ему закончить мысль.
Нахмурившись, он медленно склонил голову на грудь.
Что происходило в эту минуту в его темной душе? Какая ужасная мысль заставила склониться его бледное чело, рано пожелтевшее от бессонных ночей и изборожденное преждевременными морщинами? Кто знает!
Должно быть, моряк, спускавшийся по реке на пароме, напевая песенку Генриха IV, да веселая прачка, возвращавшаяся из Сен-Дени с праздника и опасливо обошедшая Жильбера стороной, приняли за вора юного бездельника, растянувшегося на траве среди жердей с бельем.
Около получаса Жильбер оставался погруженным в глубокие размышления, затем решительно поднялся, спустился к Сене, напился воды, огляделся и заметил слева от себя удалявшиеся толпы людей, покидавших Сен-Дени.
Среди людского моря выделялись впереди медленно двигавшиеся кареты, сдавленные толпой; они ехали по дороге на Сент-Уан.
Ее высочество выразила пожелание, чтобы ее прибытие было отпраздновано в тесном семейном кругу И вот теперь эта самая семья пользовалась своими привилегиями: она так близко оказалась к толпе, что многие парижане взбирались на запятки и без труда цеплялись за тяжелые антресоли карет.
Жильбер скоро узнал карету Андре: конь Филиппа гарцевал, вернее, приплясывал возле ее дверцы.
– Вот и прекрасно, – сказал Жильбер, – должен же я знать, куда она направляется, а чтобы узнать, я должен последовать за ней.
И Жильбер устремился за каретой.
Ее высочество должна была ужинать в Ла Мюэтт в обществе короля, дофина, графа де Прованс, графа д'Артуа. Король до такой степени забыл о приличиях, что в Сен-Дени подал ее высочеству список своих приближенных и карандаш и предложил ей вычеркнуть имена тех, кого она не желала видеть за ужином.
Дойдя до стоявшего в списке последним имени г-жи Дю Барри, ее высочество почувствовала, как у нее побелели и задрожали губы. Однако, памятуя о наставлениях императрицы-матери, она призвала на помощь все свои силы, с очаровательной улыбкой возвратила список королю и сказала, что будет счастлива познакомиться с ближайшим окружением короля.
Жильбер этого не знал и только в Ла Мюэтт увидал экипаж Дю Барри и Замора, сидевшего верхом на огромном коне белой масти.
К счастью, было уже темно. Жильбер бросился в заросли, лег в траву ничком и стал ждать.
Усадив невестку за один стол с любовницей, король пребывал в веселом расположении духа, особенно когда убедился, что ее высочество принимает Дю Барри еще лучше, чем в Компьене.
Нахмуренный и озабоченный дофин сослался на невыносимую головную боль и ушел прежде, чем все сели за стол.
Ужин продолжался до одиннадцати часов.
Свитские, среди которых была и гордая Андре, ужинали во флигеле под звуки музыки, о чем позаботился король. Так как флигели не могли вместить всю свиту, для пятидесяти человек столы были накрыты прямо на траве, за этими столами прислуживали пятьдесят лакеев в королевских ливреях.
Лежа в кустарнике, Жильбер ничего не упускал из виду. Он достал из кармана кусок хлеба, купленного в Клиши-ла-Гаренн, и тоже поужинал, следя глазами за отъезжавшими каретами.
После ужина ее высочество вышла на балкон, извинившись перед гостями. Король последовал за ней. Дю Барри с тактом, поразившим даже ее недругов, осталась в глубине залы, так, чтобы ее не было видно с улицы Придворные подходили по одному к балкону, чтобы поприветствовать короля и принцессу, она успела запомнить многих из тех, кто ее сопровождал, король представлял ей тех, с кем она еще не была знакома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181
Более того, она рассердилась, узнав, что он посмел заглянуть в ее сольфеджио. Если бы он хоть пальцем дотронулся до ее учебника, его, без сомнения, оставалось бы после этого бросить в печку.
Для слабых духом людей разочарование, обманутая надежда – не что иное, как удар, под которым любовь сгибается, чтобы потом подняться окрепшей. Они не скрывают своих страданий, жалуются, рыдают; они бездействуют, словно агнцы при виде ножа. Кроме того, любовь этих мучеников часто растет в страданиях, которые, казалось бы, должны были бы ее убить. Они убеждают себя в том, что их кротость будет вознаграждена, и стремятся к этому вознаграждению, не обращая внимания на трудности дороги; они полагают, что если путь окажется слишком тернист, они достигнут цели позже, но непременно получат свое.
Не то – сильные духом, волевые натуры, властные сердца. Они испытывают раздражение при виде своей крови, их воодушевление при этом так возрастает, что они скорее напоминают кипящего от ненависти человека, чем влюбленного. В том не их вина, любовь и ненависть столь тесно переплетаются в их сердце, что они и сами не чувствуют между ними разницы.
Знал ли Жильбер, любит он или ненавидит Андре, катаясь по земле от боли? Нет, он страдал – и только. Но он был не способен набраться терпения и ждать. Он превозмог упадок духа, решившись чем-нибудь заняться.
«Она меня не любит, – подумал он, – это верно. Но ведь и я был не прав, надеясь на ее любовь. Все, на что я мог рассчитывать, – это скоропреходящий интерес к несчастному, у которого хватает сил бороться со своим несчастьем. Что понял ее брат, то оказалось не доступным ее пониманию. Он мне сказал: „Как знать? Может быть, тебе суждено стать Кольбером или Вобаном!“ И если бы я стал тем или другим, он воздал бы мне должное и готов был бы отдать за меня сестру в награду за добытую мной славу, как отдал бы мне ее, будь я потомственным аристократом, если бы со дня своего рождения я был ему ровней. Но что я для нее!.. Да, я чувствую, что.., стань я хоть Кольбером или даже Вобаном, для нее я навсегда останусь презренным Жильбером: то, что есть во мне и что вызывает ее презрение, невозможно ни стереть, ни позолотить, ни скрыть – мое низкое происхождение. Если даже предположить, что я когда-нибудь добьюсь своего, я все равно не смогу занять в ее глазах положение, которое могло бы мне принадлежать по праву рождения. Что за глупость! Так потерять голову!.. О женщина, женщина! Какое несовершенство!
Остерегайтесь прелестных глаз, высокого лба, лукавой улыбки, величавой осанки. Вот, к примеру, мадмуазель де Таверне, женщина красивая, достойная править миром… Ошибаетесь: это чопорная провинциалка, опутанная аристократическими предрассудками. Пустоголовые красавцы, имеющие возможность учиться, но не желающие ничего знать – вот кто ей ровня! Вот кто ее интересует… А Жильбер для нее – пес, даже хуже, чем пес: о Маоне она хоть позаботилась, а о Жильбере даже не спросила!
Так она не знает, что я не менее силен, чем все они; стоит мне одеться в такое же платье, и я стану так же привлекателен; но я имею нечто большее, чем они: несгибаемую волю! И если только я захочу…»
Страшная улыбка заиграла на устах Жильбера, не дав ему закончить мысль.
Нахмурившись, он медленно склонил голову на грудь.
Что происходило в эту минуту в его темной душе? Какая ужасная мысль заставила склониться его бледное чело, рано пожелтевшее от бессонных ночей и изборожденное преждевременными морщинами? Кто знает!
Должно быть, моряк, спускавшийся по реке на пароме, напевая песенку Генриха IV, да веселая прачка, возвращавшаяся из Сен-Дени с праздника и опасливо обошедшая Жильбера стороной, приняли за вора юного бездельника, растянувшегося на траве среди жердей с бельем.
Около получаса Жильбер оставался погруженным в глубокие размышления, затем решительно поднялся, спустился к Сене, напился воды, огляделся и заметил слева от себя удалявшиеся толпы людей, покидавших Сен-Дени.
Среди людского моря выделялись впереди медленно двигавшиеся кареты, сдавленные толпой; они ехали по дороге на Сент-Уан.
Ее высочество выразила пожелание, чтобы ее прибытие было отпраздновано в тесном семейном кругу И вот теперь эта самая семья пользовалась своими привилегиями: она так близко оказалась к толпе, что многие парижане взбирались на запятки и без труда цеплялись за тяжелые антресоли карет.
Жильбер скоро узнал карету Андре: конь Филиппа гарцевал, вернее, приплясывал возле ее дверцы.
– Вот и прекрасно, – сказал Жильбер, – должен же я знать, куда она направляется, а чтобы узнать, я должен последовать за ней.
И Жильбер устремился за каретой.
Ее высочество должна была ужинать в Ла Мюэтт в обществе короля, дофина, графа де Прованс, графа д'Артуа. Король до такой степени забыл о приличиях, что в Сен-Дени подал ее высочеству список своих приближенных и карандаш и предложил ей вычеркнуть имена тех, кого она не желала видеть за ужином.
Дойдя до стоявшего в списке последним имени г-жи Дю Барри, ее высочество почувствовала, как у нее побелели и задрожали губы. Однако, памятуя о наставлениях императрицы-матери, она призвала на помощь все свои силы, с очаровательной улыбкой возвратила список королю и сказала, что будет счастлива познакомиться с ближайшим окружением короля.
Жильбер этого не знал и только в Ла Мюэтт увидал экипаж Дю Барри и Замора, сидевшего верхом на огромном коне белой масти.
К счастью, было уже темно. Жильбер бросился в заросли, лег в траву ничком и стал ждать.
Усадив невестку за один стол с любовницей, король пребывал в веселом расположении духа, особенно когда убедился, что ее высочество принимает Дю Барри еще лучше, чем в Компьене.
Нахмуренный и озабоченный дофин сослался на невыносимую головную боль и ушел прежде, чем все сели за стол.
Ужин продолжался до одиннадцати часов.
Свитские, среди которых была и гордая Андре, ужинали во флигеле под звуки музыки, о чем позаботился король. Так как флигели не могли вместить всю свиту, для пятидесяти человек столы были накрыты прямо на траве, за этими столами прислуживали пятьдесят лакеев в королевских ливреях.
Лежа в кустарнике, Жильбер ничего не упускал из виду. Он достал из кармана кусок хлеба, купленного в Клиши-ла-Гаренн, и тоже поужинал, следя глазами за отъезжавшими каретами.
После ужина ее высочество вышла на балкон, извинившись перед гостями. Король последовал за ней. Дю Барри с тактом, поразившим даже ее недругов, осталась в глубине залы, так, чтобы ее не было видно с улицы Придворные подходили по одному к балкону, чтобы поприветствовать короля и принцессу, она успела запомнить многих из тех, кто ее сопровождал, король представлял ей тех, с кем она еще не была знакома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181