слезы струились рекой, я будто слышала крики матерей; последние стоны рвались с этой пророческой стены; чем больше я ее разглядывала, тем больше она казалась мне живой. Объятая ужасом, я так и не заснула… Скажите, разве это не зловещее предзнаменование?
– Возможно, так могло показаться эллинке, но не принцессе наших дней.
– Наше время чревато несчастьями, – говаривала моя мать, – как небо, разгорающееся у нас над головами, переполнено серой, огнем и скорбью. Вот почему мне так страшно, вот почему в любом предзнаменовании мне чудится предостережение.
– Никакая опасность не угрожает трону, на который мы поднимаемся; царствующие особы словно живут в другом, заоблачном мире. Молния дремлет у наших ног, а если она и опускается на землю, то только с нашего ведома.
– К сожалению, мне предсказывали совсем иное!
– Что же вам предсказывали?
– Нечто ужасное, отвратительное!
– Вам так сказали?
– Нет, скорее, показали.
– Показали?
– Да, я видела, сама видела! И это видение отпечаталось в моем сердце. Оно так глубоко запало, что не проходит дня без того, чтобы я о нем не подумала, а подумав – не содрогнулась; каждую ночь оно вновь и вновь встает у меня перед глазами.
– А вы не могли бы описать то, что видели? Или с вас взяли слово молчать?
– Нет, с меня не брали никакого слова.
– Тогда скажите!
– Слушайте! Это невозможно описать: огромная машина, приподнятая над землей, словно эшафот, и к этому эшафоту будто приставлены две лестницы, а между ними – огромный нож, или лезвие, или гигантский топор. Я все это видела и, странное дело, в то же время я видела под ножом свою голову. Нож скользнул и отделил мою голову от тела; голова упала и покатилась по земле. Вот что я видела!
– Чистейшая галлюцинация, – заключил дофин. – Я знаю все орудия пыток и почти все механизмы умерщвления; такого, что вам привиделся, просто не существует. Успокойтесь, прошу вас!
– Увы, я не могу отогнать эту ужасную мысль, хотя стараюсь изо всех сил!
– Все будет хорошо, – сказал дофин, приблизившись к жене, – с этой минуты возле вас преданный друг и надежный защитник.
– Увы! – повторила Мария-Антуанетта, закрывая глаза и опускаясь в кресло.
Дофин подошел еще ближе, и она почувствовала на своей щеке его дыхание.
В этот момент дверь, в которую вошел дофин, тихонько приотворилась, и Людовик XV с неистощимым любопытством заглянул в просторную комнату, едва освещаемую двухрожковым подсвечником золоченого серебра.
Старый король раскрыл было рот, желая подбодрить внука, как вдруг оглушительный треск разорвал тишину дворца; вслед за ним сверкнула молния, хотя до этого она сверкала перед громовыми раскатами. В ту же секунду столб белого пламени с зеленоватыми искрами промчался мимо окна, после чего все стекла разом лопнули, а находившаяся на балконе статуя рассыпалась в пыль. С тем же оглушительным треском смерч поднялся в воздух и мгновенно исчез из виду.
В комнату ворвался ветер и погасил обе свечи. Испуганный, дрожащий, ослепленный дофин попятился, пока не уперся в стену и так и остался стоять.
Принцесса почти без сознания опустилась на скамеечку Для молитвы и оцепенела.
Задрожавший Людовик XV решил, что земля уходит У него из-под ног; в сопровождении Лебеля он поспешил вернуться в свои апартаменты.
А тем временем народ, напоминавший огромную стаю испуганных птиц, разбегался по дорогам, через леса и сады, подгоняемый градом; град обрушился на цветы в садах, па деревья, прибил рожь и пшеницу, повредил шифер на крышах и украшавшую здания изящную лепнину – это еще усилило всеобщее уныние.
Спрятав лицо в ладонях, принцесса молилась и плакала.
Дофин хмуро и безучастно смотрел на дождевые потоки, заливавшие комнату через разбитые стекла, а на паркете в голубоватых разводах отражались непрерывно следовавшие одна за другой несколько часов подряд вспышки молний.
Но вот настало утро, и ночному хаосу пришел конец. Первые лучи солнца пробились сквозь толщу свинцовых туч и открыли взгляду последствия ночного урагана.
Версаль невозможно было узнать.
Земля была затоплена водой точно так же, как деревья пострадали от огня. Всюду лежали в грязи деревья с изломанными ветвями, с обожженными молнией стволами в тех местах, где она пыталась, словно огненная змея, обвить дерево своими пылавшими кольцами.
Напуганный грозой Людовик XV так и не смог заснуть; на заре не покидавший его Лебель помог ему одеться, и король возвратился через ту же галерею, где в неясном свете занимавшейся зари стыдливо возникали уже знакомые нам картины среди цветов, хрусталя и горящих канделябров.
Уже в третий раз за последние сутки король толкнул дверь комнаты, где находилось брачное ложе, и содрогнулся, увидав на скамеечке будущую королеву Франции, лежавшую на спине, бледную, с запавшими веками, как у св. Мадлены Рубенса: сон избавил ее от мук, первые солнечные лучи озаряли белое платье, словно подчеркивая ее непорочность.
В глубине комнаты на прислоненном к стене стуле почивал дофин Франции, вытянув в луже ноги в шелковых чулках; он был столь же бледен, как и его супруга, на лбу его тоже блестела испарина – следствие пережитого ужаса.
Брачная постель оставалась в том виде, в каком король застал ее накануне.
Людовик XV нахмурился: неведомая ему доселе боль железным обручем сжала его голову. Только вакханалия могла бы в тот момент порадовать его, но он ее не увидел.
Он покачал головой, вздохнул и вернулся в свои апартаменты, еще более мрачный и напуганный, чем во время ночной грозы.
Глава 33.
АНДРЕ ДЕ ТАВЕРНЕ
30 мая, то есть на третий день после той ужасной ночи, ночи, полной, по словам Марии-Антуанетты, предзнаменований и предостережений, дошла очередь и до Парижа отпраздновать женитьбу своего будущего короля. Вот почему все парижане устремились в этот день к площади Людовика XV, где должен был состояться праздничный фейерверк, сопровождавший, как правило, всякое большое торжество; парижане – большие любители поглазеть и не могут без этого обойтись.
Место было выбрано прекрасно. Шестьсот тысяч зрителей могли спокойно перемещаться на площади. Вокруг конной статуи Людовика XV опоры конструкции были расположены кольцеобразно, чтобы фейерверк был виден всем зрителям с площади; с этой же целью вся конструкция возвышалась над землей на двенадцать футов.
Согласно обычаю, парижане прибывали группами и долго выбирали лучшие места, не занятые теми, кто пришел раньше.
Дети взбирались на деревья, мужчины карабкались на каменные тумбы, женщины располагались у поручней, на краю канав и около подмостков, построенных на скорую руку бродячими актерами, которых полным-полно бывает на любом парижском празднике: богатое воображение позволяет им менять тему хоть каждый день.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181
– Возможно, так могло показаться эллинке, но не принцессе наших дней.
– Наше время чревато несчастьями, – говаривала моя мать, – как небо, разгорающееся у нас над головами, переполнено серой, огнем и скорбью. Вот почему мне так страшно, вот почему в любом предзнаменовании мне чудится предостережение.
– Никакая опасность не угрожает трону, на который мы поднимаемся; царствующие особы словно живут в другом, заоблачном мире. Молния дремлет у наших ног, а если она и опускается на землю, то только с нашего ведома.
– К сожалению, мне предсказывали совсем иное!
– Что же вам предсказывали?
– Нечто ужасное, отвратительное!
– Вам так сказали?
– Нет, скорее, показали.
– Показали?
– Да, я видела, сама видела! И это видение отпечаталось в моем сердце. Оно так глубоко запало, что не проходит дня без того, чтобы я о нем не подумала, а подумав – не содрогнулась; каждую ночь оно вновь и вновь встает у меня перед глазами.
– А вы не могли бы описать то, что видели? Или с вас взяли слово молчать?
– Нет, с меня не брали никакого слова.
– Тогда скажите!
– Слушайте! Это невозможно описать: огромная машина, приподнятая над землей, словно эшафот, и к этому эшафоту будто приставлены две лестницы, а между ними – огромный нож, или лезвие, или гигантский топор. Я все это видела и, странное дело, в то же время я видела под ножом свою голову. Нож скользнул и отделил мою голову от тела; голова упала и покатилась по земле. Вот что я видела!
– Чистейшая галлюцинация, – заключил дофин. – Я знаю все орудия пыток и почти все механизмы умерщвления; такого, что вам привиделся, просто не существует. Успокойтесь, прошу вас!
– Увы, я не могу отогнать эту ужасную мысль, хотя стараюсь изо всех сил!
– Все будет хорошо, – сказал дофин, приблизившись к жене, – с этой минуты возле вас преданный друг и надежный защитник.
– Увы! – повторила Мария-Антуанетта, закрывая глаза и опускаясь в кресло.
Дофин подошел еще ближе, и она почувствовала на своей щеке его дыхание.
В этот момент дверь, в которую вошел дофин, тихонько приотворилась, и Людовик XV с неистощимым любопытством заглянул в просторную комнату, едва освещаемую двухрожковым подсвечником золоченого серебра.
Старый король раскрыл было рот, желая подбодрить внука, как вдруг оглушительный треск разорвал тишину дворца; вслед за ним сверкнула молния, хотя до этого она сверкала перед громовыми раскатами. В ту же секунду столб белого пламени с зеленоватыми искрами промчался мимо окна, после чего все стекла разом лопнули, а находившаяся на балконе статуя рассыпалась в пыль. С тем же оглушительным треском смерч поднялся в воздух и мгновенно исчез из виду.
В комнату ворвался ветер и погасил обе свечи. Испуганный, дрожащий, ослепленный дофин попятился, пока не уперся в стену и так и остался стоять.
Принцесса почти без сознания опустилась на скамеечку Для молитвы и оцепенела.
Задрожавший Людовик XV решил, что земля уходит У него из-под ног; в сопровождении Лебеля он поспешил вернуться в свои апартаменты.
А тем временем народ, напоминавший огромную стаю испуганных птиц, разбегался по дорогам, через леса и сады, подгоняемый градом; град обрушился на цветы в садах, па деревья, прибил рожь и пшеницу, повредил шифер на крышах и украшавшую здания изящную лепнину – это еще усилило всеобщее уныние.
Спрятав лицо в ладонях, принцесса молилась и плакала.
Дофин хмуро и безучастно смотрел на дождевые потоки, заливавшие комнату через разбитые стекла, а на паркете в голубоватых разводах отражались непрерывно следовавшие одна за другой несколько часов подряд вспышки молний.
Но вот настало утро, и ночному хаосу пришел конец. Первые лучи солнца пробились сквозь толщу свинцовых туч и открыли взгляду последствия ночного урагана.
Версаль невозможно было узнать.
Земля была затоплена водой точно так же, как деревья пострадали от огня. Всюду лежали в грязи деревья с изломанными ветвями, с обожженными молнией стволами в тех местах, где она пыталась, словно огненная змея, обвить дерево своими пылавшими кольцами.
Напуганный грозой Людовик XV так и не смог заснуть; на заре не покидавший его Лебель помог ему одеться, и король возвратился через ту же галерею, где в неясном свете занимавшейся зари стыдливо возникали уже знакомые нам картины среди цветов, хрусталя и горящих канделябров.
Уже в третий раз за последние сутки король толкнул дверь комнаты, где находилось брачное ложе, и содрогнулся, увидав на скамеечке будущую королеву Франции, лежавшую на спине, бледную, с запавшими веками, как у св. Мадлены Рубенса: сон избавил ее от мук, первые солнечные лучи озаряли белое платье, словно подчеркивая ее непорочность.
В глубине комнаты на прислоненном к стене стуле почивал дофин Франции, вытянув в луже ноги в шелковых чулках; он был столь же бледен, как и его супруга, на лбу его тоже блестела испарина – следствие пережитого ужаса.
Брачная постель оставалась в том виде, в каком король застал ее накануне.
Людовик XV нахмурился: неведомая ему доселе боль железным обручем сжала его голову. Только вакханалия могла бы в тот момент порадовать его, но он ее не увидел.
Он покачал головой, вздохнул и вернулся в свои апартаменты, еще более мрачный и напуганный, чем во время ночной грозы.
Глава 33.
АНДРЕ ДЕ ТАВЕРНЕ
30 мая, то есть на третий день после той ужасной ночи, ночи, полной, по словам Марии-Антуанетты, предзнаменований и предостережений, дошла очередь и до Парижа отпраздновать женитьбу своего будущего короля. Вот почему все парижане устремились в этот день к площади Людовика XV, где должен был состояться праздничный фейерверк, сопровождавший, как правило, всякое большое торжество; парижане – большие любители поглазеть и не могут без этого обойтись.
Место было выбрано прекрасно. Шестьсот тысяч зрителей могли спокойно перемещаться на площади. Вокруг конной статуи Людовика XV опоры конструкции были расположены кольцеобразно, чтобы фейерверк был виден всем зрителям с площади; с этой же целью вся конструкция возвышалась над землей на двенадцать футов.
Согласно обычаю, парижане прибывали группами и долго выбирали лучшие места, не занятые теми, кто пришел раньше.
Дети взбирались на деревья, мужчины карабкались на каменные тумбы, женщины располагались у поручней, на краю канав и около подмостков, построенных на скорую руку бродячими актерами, которых полным-полно бывает на любом парижском празднике: богатое воображение позволяет им менять тему хоть каждый день.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181