Эти доводы не преминули произвести впечатление на живописца, который тем не менее выдвинул два возражения, препятствовавших его согласию, а именно: унизительный характер наказания и страх перед женой. Пикль постарался устранить эти затруднения, заверив его, что приговор может быть приведен в исполнение секретно и, стало быть, останется неразглашенным и что жена его, после стольких лет сожительства, не окажется столь безрассудной, чтобы протестовать против меры, благодаря которой она будет наслаждаться не только обществом своего супруга, но и плодами тех талантов, какие столь усовершенствуются благодаря ножу.
В ответ на этот последний довод Пелит покачал головой, словно почитал его недостаточно убедительным для своей супруги, однако принял предложение, при условии, если удастся получить ее согласие. Как раз в тот момент, когда он пошел на такую уступку, явился тюремщик и, обращаясь к предполагаемой леди, заявил о своем удовольствии сообщить ей, что отныне она уже не пленница. Так как живописец ничего не понял из его слов, Перигрин взял на себя обязанности толмача и убедил своего приятеля, будто тюремщик говорит ни больше ни меньше как о том, что министерство прислало хирурга привести в исполнение приговор и что инструменты и бинты приготовлены в соседней комнате. Придя в ужас от сего внезапного постановления, живописец бросился в другой конец комнаты и, схватив глиняный ночной горшок - единственное находившееся здесь орудие защиты, - занял оборонительную позицию и, не скупясь на проклятья, пригрозил испытать прочность черепа цирюльника, если тот осмелится сунуть сюда нос.
Тюремщик, отнюдь не ожидавший такого приема, заключил, что бедная леди рехнулась всерьез, и стремительно отступил, оставив при этом дверь открытой. Тогда Пикль, поспешно подхватив принадлежности его туалета, сунул их в руки Пелита и, заметив, что путь свободен, предложил ему идти за ним к воротам, где стояла наемная карета, готовая его увезти. Так как времени для колебаний не было, живописец принял его совет и, не выпуская из рук посуды, которую второпях забыл поставить на место, побежал вслед за нашим героем вне себя от ужаса и нетерпения, каковые, разумеется, могут овладеть человеком, спасающимся от вечного заточения. Столь велико было его смятение, что рассудок его временно пришел в расстройство, и он не видел никого, кроме своего проводника, за коим следовал как бы инстинктивно, не замечая тюремщиков и часовых, которые, когда он пробегал мимо, держа подмышкой одежду и потрясая над головой ночным горшком, были смущены и даже испуганы сим странным видением.
Во время бегства он не переставал кричать во все горло: "Погоняйте, кучер, погоняйте, ради господа бога!" И карета проехала всю улицу, а он все еще не проявлял никаких признаков рассудительности, но с разинутым ртом таращил глаза, уподобляясь голове Горгоны, и каждый его волос топорщился и извивался, как живая змея. Наконец, он начал приходить в себя и осведомился, считает ли Перигрин, что ему уже не грозит опасность быть захваченным снова. Безжалостный шутник, не довольствуясь тем огорчением, какое уже причинил страдальцу, отвечал с видом нерешительным, и озабоченным, что, быть может, их не догонят, и молил бога о том, чтобы их не задержало скопление экипажей. Пелит с жаром подхватил эту мольбу, и они проехали еще несколько ярдов, как вдруг сзади донесся стук кареты, мчавшейся во весь опор, и Пикль, выглянув из окна, откинулся назад и воскликнул:
- Боже, сжалься над нами! Боюсь, что это стража, посланная за нами в погоню. Мне померещилось дуло мушкета, торчащее из окна кареты.
Услышав эту весть, живописец тотчас высунулся до пояса из окна и, все еще держа в руке свой шлем, заорал во всю силу легких:
- Погоняй, черт бы тебя побрал, погоняй! К воротам Иерихона, на край земли! Погоняй, оборванец, мошенник, исчадие ада! Вези нас в преисподнюю, только бы мы спаслись от погони!
Такое зрелище не могло не разжечь любопытства жителей, которыебросились к дверям и окнам, чтобы поглазеть на удивительную фигуру. По той же причине карета, которая якобы послана была за ним в погоню, остановилась как раз в тот момент, когда поровнялась с ними, и Пелит, оглянувшись и увидав на запятках трех человек, вооруженных палками, которые он в страхе своем принял за мушкеты, убедился в том, что подозрения его друга справедливы, и, грозя горшком воображаемой страже, поклялся, что скорее умрет, чем расстанется со своей драгоценной глиняной посудой. Владелец кареты - весьма знатная особа принял его за несчастную женщину, лишившуюся рассудка, и, приказав кучеру ехать дальше, тем самым доказал беглецу к бесконечной его радости, что это была лишь ложная тревога. Однако он продолжал беспокоиться и трепетать, но наш молодой джентльмен, опасаясь, что мозг его не вынесет повторения подобной шутки, позволил ему доехать до дому без дальнейших потрясений.
Хозяйка, встретив их на лестнице, была столь поражена видом живописца, что громко взвизгнула и обратилась в бегство, тогда как он, с горечью ее проклиная, ворвался в комнату доктора, который, вместо того чтобы принять его в свои объятия и поздравить с освобождением, проявил явные признаки досады и неудовольствия и даже напрямик поведал ему о своей надежде услышать, что он и мистер Пикль последуют славному примеру Катона, каковое событие послужило бы основанием для той доблестной борьбы, которая неизбежно приводит к счастью и свободе, и что он уже начал писать оду, долженствовавшую обессмертить их имена и разжечь пламя вольнолюбия во всех честных сердцах.
- Я хотел доказать, - сказал он, - что великие таланты и высокое чувство свободы взаимно порождают и поддерживают друг друга, и снабдил бы свои положения такими примерами и цитатами из греческих писателей, что прозрели бы самые слепые и неразумные и растрогались бы самые жестокие и черствые сердца: "Безумец! Знай, что человек умом широким должен постигать все то, над чем сияют звезды..." Скажите, мистер Пелит, каково ваше мнение об этом образе - ум, постигающий вселенную? Мне лично кажется, что это удачнейшая идея, когда-либо приходившая мне в голову.
Живописец, который отнюдь не был столь пламенным энтузиастом дела свободы, не мог вынести рассуждений доктора, каковые, по его мнению, чересчур отзывались равнодушием и отсутствием дружеских чувств: а посему он воспользовался случаем задеть его самолюбие замечанием, что образ, несомненно, превосходен и великолепен, но что этой идеей он обязан мистеру Байсу и его "Репетиции", который гордится такою же фигурой, звучавшей так: "Но эти облака, когда рассудка глаз их постигает" и т. д. При всяких других обстоятельствах живописец не преминул бы возликовать, сделав это открытие, но столь велики были его смятение и трепет, вызванные боязнью снова попасть в темницу, что, не тратя лишних слов, он удалился в свою комнату, дабы переодеться в свое собственное платье, которое, как он надеялся, столь сильно изменит его внешность, что помешает поискам и расследованиям, тогда как доктор остался пристыженным и сконфуженным, когда его уличил в похвальбе человек столь сомнительных дарований.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271