Кейс, со своей стороны, совершенно такой, каким и должен быть: худощавая, угловатая фигура, увы, некрасивое лицо при таких больших ушах, но самое привлекательное. Начальник штаба Брайтуайт — симпатичный профессионал, носит свою форму, как воин, и знает, где находится. Но все-таки внимание неизбежно вызывает Гамильтон. Все в нем не то и не так. У него почти жеманный вид, он в смущении наполовину отвернулся от камеры, одна рука как-то по-женски покоится на вертикальном брусе, а другая, кажется, прижимает к боку что-то вроде шарфа или куска ткани. Пальцы длинные, четко очерченные и весьма чувственные. Лицо патриция, но какое-то нервное, и ему как будто не по себе. Форма на нем сидит неважно — или, скорее, это он создает впечатление, что вообще не должен носить униформу. Его фуражка — настоящее несчастье. На Брайтуайте как раз то, что надо, и она хорошо сидит на нем. На Гамильтоне она сидит как блин, китель кондуктора автобуса, брюки слишком узки для его дугообразных ног. Физически никогда не подумаешь, что это главнокомандующий. Он просто не внушает доверия.
И все-таки по этой фотографии ясно без всяких сомнений, что перед нами исключительно интеллигентный человек — куда более интеллигентный, чем любой другой. Вглядываешься снова и замечаешь, что хочется, чтобы эта интеллигентность, эта чувствительность и быстрота, как у птицы, также содержали хоть какой-то микроб решительности, может, какой-то сорт утонченного мужества, которого мы не замечали ранее, и все равно остается неуверенность.
Остается только его записям разубедить нас. Когда была сделана эта фотография, генералу было шестьдесят два года. Ян Гамильтон родился в Средиземноморье на острове Корфу и всю свою взрослую жизнь провел в армии. В самом деле, его послужной список длиннее, чем почти у любого генерала. Он воевал с племенами на северо-западной границе Индии, прослужил в армии всю Англо-бурскую войну, был на стороне японцев в Маньчжурии в Русско-японской войне. Последние годы находился на постах главнокомандующего на Средиземном море и генерального инспектора заморских вооруженных сил. Как говорят его современники, Гамильтон был одним из тех необычных людей, которые внешне совсем безразличны к опасности. Его левая рука была разбита в начале карьеры, и его не раз рекомендовали к награждению Крестом Виктории.
Но была еще одна деталь, которая выделяет его из общего ряда: исключительный талант писателя. Он читал и написал много стихов и любил вести дневники в стиле французской скорописи, который он сам изобрел. Эти краткие записки, говорил он, очищают мозг и располагают события в перспективе. В ипостаси офицера штаба он был полон идей. Например, в его «Альбоме штабного офицера» предсказано отмирание кавалерии, которую сменит окопная война.
Через всю его жизнь красной нитью проходит одна тема: лорд Китченер. Китченер был звездой Гамильтона.
Пятнадцать лет назад Гамильтон служил начальником штаба фельдмаршала в Южной Африке, и близость, которая возникла между ними, переросла обычное восхищение младшего к своему начальнику. Тут сказывалась сила в Китченере, его массивность, которая, похоже, глубоко компенсировала что-то такое, чего недоставало в личной жизни Гамильтона. Он был достаточно умен, чтобы замечать слабости Китченера, и в своих дневниках изредка позволяет себе мучиться по этому поводу, как переживает женщина за своего мужа. Но стоило Китченеру заговорить громче, и Гамильтон тут же таял. Старик Китченер в любом случае был больше их всех. Надо было защищать его от дураков и критиков. Ни на один миг Гамильтон не оспаривал авторитет шефа. Всегда перед тем, как принять важное решение, он задумывался и спрашивал себя: «А что бы сделал Китченер?» И Китченер продвигал своего сторонника, доверяя ему, и вот сейчас отправил его в Константинополь.
Военный корреспондент Генри Невинсон сделал интересное замечание по поводу характера Гамильтона: «От перемешанной Шотландии и ирландских предков он унаследовал так называемые кельтские качества, которые истинные англичане рассматривают как с восхищением, так и с неприязнью. Его кровь одарила его столь заметным физическим мужеством, что после боев у Цезарь-Кемп и Дайамонд-Хилл автор этих строк, знавший его по тем местам, считает его образчиком редкого типа, который не только успешно скрывает страх, но и чувствует его. Несомненно, в нем был глубокий оттенок кельтского шарма — этого обаяния ума и безупречного поведения, которые вызывают подозрения у людей, не наделенных этими качествами».
После войны Гамильтона критиковали за то, что он находился под полным влиянием Китченера, за то, что оказался слабым командиром, комментатором сражений, а не действующим лицом. Но достаточно вспомнить, что его уважали и любили Уинстон Черчилль и многие другие влиятельные люди в Лондоне. В Галлиполи ни один из его коллег не высказывался против него — ни Кейс, ни любой из адмиралов, ни один из французов. Единственный, кто нападал на него, — один командир корпуса, которого Гамильтон отстранил от должности. При командовании Гамильтона не возникло ни единого спора между армией и флотом, а все союзные части служили ему с полной лояльностью.
Это само по себе было достижением, потому что группировка, формировавшаяся сейчас в Египте, на деле была сплошной мозаикой. Тут были французы, великолепно смотревшиеся на парадах, когда офицеры в черном и золоте, а солдаты в голубых бриджах и красных куртках. Были зуавы и Иностранный легион из Африки, сикхи и гурки из Индии, рабочие батальоны из ливанских евреев и греков. Были матросы британского и французского флотов, а также шотландские, английские и ирландские войска. И наконец, новозеландцы и австралийцы.
Последние были пока вещью в себе. Все они были добровольцами, им платили больше, чем каким-либо другим солдатам, и они проявляли дух, который не был похож ни на что, что можно было бы увидеть ранее на полях сражений в Европе. Странные изменения произошли в этой перенесенной британской крови. Едва ли сто лет прошло с тех пор, как их предки уплыли из пораженных депрессией районов Соединенного Королевства на другую сторону земного шара. Многие из них были смуглыми, невысокими и оголодавшими людьми. Сейчас их сыновья, которые вернулись, чтобы сражаться в первой для своей страны зарубежной войне, были ростом под сто восемьдесят сантиметров, лица их были худощавыми и жесткими, конечности — невероятно гибкими и сильными. В их голосах звучал грубый жаргон кокни, созданный ими самими, а их владение более простыми ругательствами и богохульством было просто ужасным даже с точки зрения самых либеральных армейских стандартов. Такие военные ритуалы, как приветствие, с большим трудом доходили до этих солдат, особенно в присутствии британских офицеров, которых они считали дегенератами, а их собственные офицеры временами, похоже, теряли над ними контроль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108