говорится с восхищением и даже с некоторым благоговением. «Будучи ребенком, — писал Маккензи, — я проводил часы за теми иллюстрациями Флаксмана к Гомеру и Вергилию, которые походили на изображения на древней глиняной посуде. Тут, среди этих славных парней, которых я тогда встретил, не было таких, чтобы не могли равняться с Аяксом или Диомедом, Гектором или Ахиллесом. Их почти полная обнаженность, высокий рост и величественная простота линий, розово-коричневая плоть, обожженная солнцем и очищенная всеми невзгодами этого ада, через который они шли, — все это вместе создавало нечто близкое к абсолютной красоте, которую я надеюсь когда-нибудь увидеть в этом мире». Сами солдаты могли вообще не задумываться над этими вещами, но здесь, возможно, в таком неподходящем месте было воплощение мечты Руперта Брука о войне, персонажа с греческого фриза, человека целиком героического и полностью прекрасного, наилучшего в присутствии смерти. Как раз в этот момент в конце мая и в последующие месяцы они были живыми воплощениями легенды, которую они же и создавали. Это был высочайший момент в короткой истории их страны, они воевали и выиграли свою первую великую битву, они были все еще в ее зареве, они познали страдания, и они не испытывали страха. Эту жалкую полоску чужой земли они превратили в крепость, на которую их так случайно занесло, и они были настроены держаться. Никогда потом в ходе всей кампании турки не пытались атаковать плацдарм АНЗАК значительными силами.
Глава 10
В течение первых нескольких недель кампании по Константинополю расходились самые дичайшие слухи. То будто бы при высадке десанта было убито 10 000 британцев, а еще 30 000 взято в плен. То в один момент заявлялось, будто союзники продвигаются к городу, а в другой — что их сбросили в море. Вновь пошли разговоры о специальных поездах, предназначенных для эвакуации правительства в глубь страны, об обстрелах и мятежах. И все же возбуждение было уже не то, что после морской атаки на Нэрроуз в марте. Тогда союзного флота опасались примерно так же, как боялись бомбардировщиков в начале Второй мировой войны, но военные действия на суше поддавались пониманию каждого, поскольку развиваются медленнее и более знакомы рядовому человеку. Тут не было угрозы гибели столицы в одну ночь.
С самого начала Энвер избрал жесткий курс. Он просто объявил, что союзники разбиты, и для празднования этого события в Святой Софии была организована церемония, на которой султану был присвоен титул Эль-Гази (Победителя), сбросившего союзников в море. На всех главных улицах и площадях были вывешены флаги.
Сомнительно, чтобы на кого-нибудь это произвело впечатление, но к концу первой недели стало, по крайней мере, ясно, что армия вторжения не особенно-то продвинулась. На улицах установилось равнодушное спокойствие, и город стал привыкать к ожиданию, нищете и случайным шокам в ходе долгой кампании. Начали появляться старые, знакомые символы войны: призывники маршируют по улицам в поношенных полевых серых мундирах и пирамидальных шляпах; армейские коммюнике, вновь и вновь извещающие о вчерашней победе; свирепые газетные публикации; флаги и парады; шпиономания и новые вспышки ксенофобии на государственном уровне.
Снова национальные меньшинства, армяне и греки, ушли в подполье со своими мыслями и, если было возможно, с личной собственностью. Начальник полиции Бедри преследовал их изо всех сил, выдавая бесполезные квитанции на товары и вещи, которые он изымал из их магазинов и домов, и вымогая деньги просто тем, что держал людей в темнице до тех пор, пока не откупались сами. Однажды его люди провели облаву на городском рынке и унесли все коробки с игрушечными солдатиками под предлогом, что они были изготовлены во Франции.
Первые налеты на банки и магазины привели к нехватке угля и бензина. «Базар мертв, — писал в своем дневнике один из иностранных дипломатов. — Ничего не продается и не покупается». В то же время немцам удалось ввести цензуру на новости, поскольку они контролировали печать, поступавшую в страну из-за рубежа, и разрешали хождение лишь тех газет, которые придерживались линии, четко дружественной Германии.
А в остальном ритм жизни города не очень изменился, и путешественники, прибывавшие Восточным экспрессом, удивлялись, насколько нормальной оставалась здесь жизнь. По ночам работало освещение, «Пера-Палас-отель» был открыт, в ресторанах был большой выбор блюд, и, по крайней мере, для богачей война грохотала где-то вдали, невидимая и лишь чуть слышимая, как отдаленная летняя гроза, которая может затихнуть сама по себе. Даже обстрелы Босфора российским Черноморским флотом не вызвали большого переполоха, потому что это были кратковременные операции, к тому же скоро вообще прекратившиеся. В Международном клубе, где собирались иностранные дипломаты, часто можно было видеть Талаата, который безмятежно играл в покер и засиживался далеко за полночь, а Энвер продолжал демонстрировать свою уверенность. Он любил показывать своим посетителям свой самый последний трофей с Дарданелл: неразорвавшийся снаряд с «Куин Элизабет», установленный на византийской колонне в его дворцовом саду.
В течение этих недель Вангенхайм был властной фигурой в Константинополе. По вечерам он приходил в клуб — огромный, словоохотливый и уверенный в себе, а когда вокруг него собирались дипломаты, пересказывал последние новости из Потсдама: взято в плен еще 100 000 русских, прорыв французской линии обороны на Марне, еще один британский крейсер потоплен в Северном море. Было известно, что у него в посольстве есть радиостанция и он напрямую связан с Берлином, если не с самим кайзером.
Другие члены клуба не были в состоянии опровергнуть или проверить рассказы Вангенхайма, у них не было своих радиостанций, а турецким газетам верить было нельзя. Без ежедневных сводок новостей от Вангенхайма им приходилось прибегать к местным слухам. В этих слухах удивительным было не то, что они были циничными, занимательными и пустыми сами по себе, но и то, что они бывали близки к истине. Кто-то, например, утверждает, что его привратник, или повар, или дворецкий имеет надежную информацию о том, что итальянский посол заказал спальные места в Восточном экспрессе, а это наверняка твердый признак, что Италия скоро объявит войну. Или какая-нибудь запутанная история о том, что Энвер опять поссорился с Лиманом фон Сандерсом и вот-вот заменит его на фронте. Много было разговоров о мире: говорили, что немцы тайно обратились к России с предложением отдать Константинополь, если она выйдет из Антанты. У многих в мыслях была, естественно, Болгария с ее 600-тысячным войском и традиционной ненавистью к Турции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Глава 10
В течение первых нескольких недель кампании по Константинополю расходились самые дичайшие слухи. То будто бы при высадке десанта было убито 10 000 британцев, а еще 30 000 взято в плен. То в один момент заявлялось, будто союзники продвигаются к городу, а в другой — что их сбросили в море. Вновь пошли разговоры о специальных поездах, предназначенных для эвакуации правительства в глубь страны, об обстрелах и мятежах. И все же возбуждение было уже не то, что после морской атаки на Нэрроуз в марте. Тогда союзного флота опасались примерно так же, как боялись бомбардировщиков в начале Второй мировой войны, но военные действия на суше поддавались пониманию каждого, поскольку развиваются медленнее и более знакомы рядовому человеку. Тут не было угрозы гибели столицы в одну ночь.
С самого начала Энвер избрал жесткий курс. Он просто объявил, что союзники разбиты, и для празднования этого события в Святой Софии была организована церемония, на которой султану был присвоен титул Эль-Гази (Победителя), сбросившего союзников в море. На всех главных улицах и площадях были вывешены флаги.
Сомнительно, чтобы на кого-нибудь это произвело впечатление, но к концу первой недели стало, по крайней мере, ясно, что армия вторжения не особенно-то продвинулась. На улицах установилось равнодушное спокойствие, и город стал привыкать к ожиданию, нищете и случайным шокам в ходе долгой кампании. Начали появляться старые, знакомые символы войны: призывники маршируют по улицам в поношенных полевых серых мундирах и пирамидальных шляпах; армейские коммюнике, вновь и вновь извещающие о вчерашней победе; свирепые газетные публикации; флаги и парады; шпиономания и новые вспышки ксенофобии на государственном уровне.
Снова национальные меньшинства, армяне и греки, ушли в подполье со своими мыслями и, если было возможно, с личной собственностью. Начальник полиции Бедри преследовал их изо всех сил, выдавая бесполезные квитанции на товары и вещи, которые он изымал из их магазинов и домов, и вымогая деньги просто тем, что держал людей в темнице до тех пор, пока не откупались сами. Однажды его люди провели облаву на городском рынке и унесли все коробки с игрушечными солдатиками под предлогом, что они были изготовлены во Франции.
Первые налеты на банки и магазины привели к нехватке угля и бензина. «Базар мертв, — писал в своем дневнике один из иностранных дипломатов. — Ничего не продается и не покупается». В то же время немцам удалось ввести цензуру на новости, поскольку они контролировали печать, поступавшую в страну из-за рубежа, и разрешали хождение лишь тех газет, которые придерживались линии, четко дружественной Германии.
А в остальном ритм жизни города не очень изменился, и путешественники, прибывавшие Восточным экспрессом, удивлялись, насколько нормальной оставалась здесь жизнь. По ночам работало освещение, «Пера-Палас-отель» был открыт, в ресторанах был большой выбор блюд, и, по крайней мере, для богачей война грохотала где-то вдали, невидимая и лишь чуть слышимая, как отдаленная летняя гроза, которая может затихнуть сама по себе. Даже обстрелы Босфора российским Черноморским флотом не вызвали большого переполоха, потому что это были кратковременные операции, к тому же скоро вообще прекратившиеся. В Международном клубе, где собирались иностранные дипломаты, часто можно было видеть Талаата, который безмятежно играл в покер и засиживался далеко за полночь, а Энвер продолжал демонстрировать свою уверенность. Он любил показывать своим посетителям свой самый последний трофей с Дарданелл: неразорвавшийся снаряд с «Куин Элизабет», установленный на византийской колонне в его дворцовом саду.
В течение этих недель Вангенхайм был властной фигурой в Константинополе. По вечерам он приходил в клуб — огромный, словоохотливый и уверенный в себе, а когда вокруг него собирались дипломаты, пересказывал последние новости из Потсдама: взято в плен еще 100 000 русских, прорыв французской линии обороны на Марне, еще один британский крейсер потоплен в Северном море. Было известно, что у него в посольстве есть радиостанция и он напрямую связан с Берлином, если не с самим кайзером.
Другие члены клуба не были в состоянии опровергнуть или проверить рассказы Вангенхайма, у них не было своих радиостанций, а турецким газетам верить было нельзя. Без ежедневных сводок новостей от Вангенхайма им приходилось прибегать к местным слухам. В этих слухах удивительным было не то, что они были циничными, занимательными и пустыми сами по себе, но и то, что они бывали близки к истине. Кто-то, например, утверждает, что его привратник, или повар, или дворецкий имеет надежную информацию о том, что итальянский посол заказал спальные места в Восточном экспрессе, а это наверняка твердый признак, что Италия скоро объявит войну. Или какая-нибудь запутанная история о том, что Энвер опять поссорился с Лиманом фон Сандерсом и вот-вот заменит его на фронте. Много было разговоров о мире: говорили, что немцы тайно обратились к России с предложением отдать Константинополь, если она выйдет из Антанты. У многих в мыслях была, естественно, Болгария с ее 600-тысячным войском и традиционной ненавистью к Турции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108