Я наделил полномочиями подполковника Фахреддина подписать договор от моего имени.
Имею честь заверить Вас в моем самом высоком уважении.
Лиман фон Сандерс,
Главнокомандующий 5-й османской армией».
От конференции, состоявшейся в штабе Бёдвуда 22 мая, отдает какой-то фантазией. Герберт под проливным дождем прошел по берегу у Габа-Тепе, и «страшного вида арабский офицер и смущенный турецкий лейтенант» вышли ему навстречу. Они уселись и закурили на поле из алых маков. Тут на лошади подскакал Кемаль с другими турецкими офицерами, им завязали глаза и повели пешком внутрь плацдарма АНЗАК. Офицеры британской разведки хотели создать впечатление, что на берегу воздвигнуто множество проволочных заграждений, поэтому заставляли Кемаля время от времени перешагивать через воображаемые препятствия. Потом турок посадили на запасных лошадей и доставили в блиндаж Бёдвуда на берегу.
Встреча в небольшой пещере проходила в напряженной атмосфере. Как турки со своими золотыми галунами, так и британские генералы в красных аксельбантах пытались создать впечатление, что как раз они не нуждаются в перемирии. Но атмосфера на момент разрядилась с помощью чистого фарса: какой-то австралийский солдат, не зная или не беспокоясь, что происходит в блиндаже, просунул голову из-за брезентового укрытия и требовательно спросил: «Кто из вас, сволочи, взял мой чайник?»
Тем временем Герберта оставили в турецких окопах в качестве заложника. Его посадили на лошадь, завязали глаза и затем водили кругами, чтобы он потерял ориентацию. В какой-то момент арабский офицер заорал на солдата, который вел лошадь на поводу: «Ты, старый дурак! Ты что, не видишь, он правит прямо через скалу?» Герберт решительно запротестовал, и они продолжали водить лошадь. Когда наконец с него сняли повязку, он очутился в палатке в оливковой роще, и арабский офицер произнес: «Это начало дружбы на всю жизнь». Он приказал принести сыр, чай и кофе и вызвался все попробовать сам, чтобы доказать, что пища не отравлена. У них состоялась дружеская беседа, а вечером, когда Кемаль и другие офицеры вернулись из штаба Бёдвуда, Герберту снова завязали глаза и вернули к британским окопам.
Условия перемирия были установлены с максимально возможной точностью: оно начнется 24 мая и продлится девять часов. Белыми флагами должны быть отмечены три зоны, отведенные для захоронения погибших, — одна турецкая, одна британская и одна смешанная для обеих сторон. Священники, врачи и солдаты, участвующие в захоронениях, должны носить белые нарукавные повязки и не должны пользоваться полевыми биноклями и заходить в окопы противника. Вся стрельба вдоль линии фронта, конечно, должна прекратиться, а солдаты в противостоящих траншеях во время перемирия не должны высовывать головы поверх бруствера. Также было договорено, что все винтовки за вычетом затворов должны быть возвращены владевшей ими прежде стороне, но это решение было до некоторой степени обесценено австралийцами, которые предыдущим вечером ползали на ничейную землю, где собрали столько винтовок, сколько смогли.
Утро 24 мая выдалось сырым и холодным, и солдатам пришлось надеть шинели. Вскоре после рассвета затихла стрельба, и в 6.30 Герберт снова отправился с группой офицеров к берегу у Габа-Тепе. Лил сильный дождь. Через час прибыли турки — тот, с кем Герберт познакомился два дня назад, и несколько других офицеров, включая некоего Арифа, сына Ахмет-паши, который вручил Герберту визитную карточку, на которой было написано: «Скульптор и художник. Студент поэзии».
Обе группы вместе отправились на берег и, пройдя через кукурузные поля, усеянные маками, дошли до холмов, где происходило сражение. «Тут, — говорит Герберт, — когда мы подошли к разбросанным трупам, послышался ужасный запах смерти. Мы поднялись на плато и спустились через овраги, полные тимьяна, где лежало около 4000 убитых турок. Это было неописуемо. Спасибо, что шел дождь и было серое небо. Человек из турецкого Красного Полумесяца подошел ко мне и дал какую-то антисептическую ароматизированную повязку, и ее они часто меняли. В этой давящей тишине слышны были стоны двух раненых».
Многие из погибших пали на землю в том самом виде, в каком были в момент, когда пули остановили их порыв, сжимая руками штыки, с устремленными вперед головами или скрючившись. Все было на месте, кроме искры жизни. Они лежали в углублениях в сырой земле, целыми группами, как будто образуя какую-то страшную картину, выполненную из воска.
А среди живущих поначалу возникали небольшие трения. Все нервничали, каждый ожидал предательства от противной стороны даже в этих кошмарных условиях. Пошли жалобы: австралийцы воровали оружие, турки слишком близко подходили к окопам АНЗАК. На посту Куинн, там где окопы разделяло каких-то 10—15 метров, напряжение чуть ли не ощущалось в воздухе вроде воспламеняющегося состава, который может взорваться в любой момент. С руками на спусковых крючках солдаты наблюдали друг за другом через узкое пространство, ожидая в любую минуту, что кто-то сделает какое-нибудь неосторожное движение, отчего вновь начнется стрельба. Однако на более широких разделах поля боя войска турок и АНЗАК работали вместе, копая огромные общие могилы, и по прошествии нескольких часов начали брататься, предлагая друг другу сигареты, пользуясь для общения ломаными обрывками английского и арабского, обмениваясь как сувенирами значками и безделушками, оказавшимися в карманах.
Герберт был очень занят, помогая разрешать разногласия. Он позволил туркам забрать для захоронения несколько трупов, оказавшихся в расположении союзников, а однажды ему даже разрешили спуститься во вражеские окопы, чтобы убедиться, что турки не воспользовались затишьем для укрепления или продвижения своих позиций. Там он обнаружил группу солдат, с которыми был знаком по Албании. Они собрались вокруг него, оживленно приветствуя и хлопая по плечу. Но ему пришлось их успокоить, потому что это мешало заупокойным молитвам, которые читали вокруг турецкие имамы и христианские священники. С этого момента турки постоянно подходили к нему за распоряжениями и даже уговорили его подписать квитанции приходования денег, изъятых у погибших. Периоды яркого солнца сменялись дождем.
В этот день с «Аркадиана» прибыли Комптон Маккензи и майор Джек Черчилль (брат Уинстона Черчилля). Они стояли на бруствере, сложенном главным образом из трупов, и наблюдали за происходящим. «На переднем плане, — писал Маккензи, — находилась узкая полоса ровного кустарника, вдоль которой были воткнуты через интервалы белые флаги, и шеренги часовых — австралийцев и турок — стояли лицом друг к другу, и атмосфера была похожа на ту, что бывает, когда местные магнаты на ежегодных соревнованиях делают ставки перед стартом гонок с препятствиями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108