Британия может владеть морями, но битва будет идти на суше, а если в России произойдет революция, вполне возможная вещь, то Франция в одиночку никогда не устоит под сконцентрированным ударом вермахта. Единственная надежда Турции на возврат ее потерянных провинций — отвоевание Египта и Кипра у Англии, Салоник и Крита у Греции, Триполи у итальянцев, подавление Болгарии и отпор Сербии — состояла в союзе с Германией именно сейчас, когда Германия собиралась показать свою мощь.
Козырной картой Вангенхайма была Германская военная миссия. Летом 1913 года младотурки запросили такую миссию, и к началу 1914 года она прибыла в ошеломляющем количестве. Германские офицеры, техники и инструкторы вначале появлялись десятками, а затем сотнями. Они взяли под контроль завод боеприпасов в Константинополе, они управляли береговой артиллерией вдоль Босфора и Дарданелл, и они перестроили тактику и методику обучения пехоты. К августу 1914 года миссия уже смогла продемонстрировать образец своей продукции: полк турецких солдат в новой униформе и с новыми винтовками прошел гусиным шагом по парадному плацу перед восхищенной группой лиц султанского двора, кабинетом младотурок и теми послами, которые не сочли зазорным здесь присутствовать.
Лиман фон Сандерс, глава миссии и автор этих резких перемен, оказался очень удачным выбором, сделанным Германией. Это был спокойный, уравновешенный человек, внушающий авторитет образованного воина, в котором укоренилась привычка командовать. Армия была его жизнью, все остальное за ее пределами для него не существовало. Не отвлекаясь на политику, он полностью сосредоточился на вопросах тактики и стратегии. Возможно, он не был блестящей личностью, но его нелегко было вывести из равновесия, а благодаря своей великолепной подготовке, он не часто совершал ошибки. Стоило лишь увидеть его за работой, чтобы понять, почему младотурки были совершенно убеждены, что если начнется война между Германией и Австро-Венгрией, с одной стороны, и Британией, Францией и Россией — с другой, то проиграет не Германия.
Энвера явно не требовалось долго убеждать. Еще будучи военным атташе в Берлине, он оказался под сильным влиянием германского Генерального штаба, а во внушающей благоговение точности прусской военной машины и беспринципной realpolitik германских лидеров было как раз то, что удовлетворило его нужду в вере и направлении действий. Он хорошо говорил по-немецки, и, похоже, даже однообразные манеры этой страны захватили его. К тому времени он отрастил тонкие черные прусские усы с загнутыми кверху кончиками, и ему нравилась педантичная атмосфера холодной ярости на парадном плацу. Он был настроен, как сам говорил, на германизацию армии, другого пути не было.
У Талаата не было такой уверенности. Он понимал, что возрожденная турецкая армия дает им сильный козырь как против немцев, так и против Антанты, но, прежде чем лично ввязаться в дело, он предпочитал немного подождать. Он колебался, а пока он колебался, Энвер его подталкивал. Наконец в странном состоянии апатии и полустраха, которое, похоже, овладевало им во время всех его совместных дел с Энвером, он покорился. Между ними было заключено секретное соглашение, что если они вообще вступят в войну, то будут воевать на стороне Германии.
С другими членами кабинета управиться было труднее. По крайней мере, четверо из них заявили, что им не нравятся эти растущие германские посягательства и, если это приведет к втягиванию Турции в войну, они уйдут в отставку. Морской министр Джемаль все еще посматривал на Францию, где ему был оказан очень дружеский прием во время недавнего визита в Париж. Финансист Джавид не видел выхода из банкротства в случае войны. А помимо них были и другие — ни прогерманские, ни проантантовские, — которые плыли по течению в нейтральном страхе.
Энвер справился с ситуацией в своей обычной манере. В своем военном министерстве он был достаточно силен, чтобы продвигать свои планы, ни с кем не советуясь, и скоро было замечено, что Вангенхайм к нему захаживает чуть ли не через каждые два дня. Активность Германской миссии неуклонно возрастала, и к началу лета она настолько стала бросаться в глаза, что британский, французский и российский послы заявили протест. Энвер был абсолютно невозмутим, он мягко заверил Маллета и Бомпара, что немцы заняты лишь обучением турецкой армии, а когда они закончат свою работу, то покинут страну — заявление, ставшее еще более подозрительным по мере того, как все больше и больше техников и экспертов продолжало прибывать в страну с каждым поездом. Теперь в Константинополе их было уже несколько сотен.
Русские были наиболее обеспокоены. 90 процентов русского зерна и 50 процентов всего экспорта проходило через Босфор и Дарданеллы, и соответствующий объем товаров поступал этим же путем от внешнего мира. Как только начнутся военные действия, не будет другого канала, другого места, где Россия могла бы обменяться рукопожатиями со своими союзниками — Англией и Францией; Архангельск зимой замерзал, Владивосток лежал на другом конце 5000-мильной железной дороги из Москвы, а флот кайзера намеревался блокировать Балтику.
Как раз в такое время России больше всего подходило бы иметь Турцию в качестве нейтрального гаранта проливов в Константинополе, но Турция под влиянием Германии — это совсем другое дело. Российский посол Гирс был настолько обеспокоен, что в один момент, вероятно по инструкциям из Москвы, пригрозил войной. Но затем отступил. Пока тянулись жаркие летние недели 1914 года, один за другим отступили все. Война в Европе представлялась немыслимой, но и даже если она начнется, Турция была слишком продажной и слабой, чтобы оказать заметное влияние на ход военных действий. Сэр Луи Маллет отправился в Европу на отдых.
Пока он отсутствовал — а это был последний беспокойный месяц мира, за которым последовало убийство эрцгерцога Фердинанда в Сараеве в конце июня, — Энвер и Вангенхайм готовили свои окончательные планы. Видимо, у Энвера было немного проблем с колеблющимися членами кабинета. Говорят, что он в разгар спора выкладывал на стол свой револьвер и предлагал остальным продолжать высказывать свои протесты. Талаат лишь наблюдал и выжидал. 2 августа, за два дня до того, как Британия предъявила Германии свой ультиматум, между Турцией и Германией был заключен секретный союз. Он был направлен против России.
Это еще не обязывало Турцию воевать, а в стране нигде еще не было реального ощущения состояния войны. Но вот в этой напряженной атмосфере последних часов мира в Европе произошел один из инцидентов, которые, хоть и не столь важны сами по себе, все-таки могут накалить и ухудшить ситуацию и окончательно подтолкнуть народы и правительства к точке, где они вдруг в порыве чувств решаются поставить на кон свою судьбу, невзирая на возможные последствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Козырной картой Вангенхайма была Германская военная миссия. Летом 1913 года младотурки запросили такую миссию, и к началу 1914 года она прибыла в ошеломляющем количестве. Германские офицеры, техники и инструкторы вначале появлялись десятками, а затем сотнями. Они взяли под контроль завод боеприпасов в Константинополе, они управляли береговой артиллерией вдоль Босфора и Дарданелл, и они перестроили тактику и методику обучения пехоты. К августу 1914 года миссия уже смогла продемонстрировать образец своей продукции: полк турецких солдат в новой униформе и с новыми винтовками прошел гусиным шагом по парадному плацу перед восхищенной группой лиц султанского двора, кабинетом младотурок и теми послами, которые не сочли зазорным здесь присутствовать.
Лиман фон Сандерс, глава миссии и автор этих резких перемен, оказался очень удачным выбором, сделанным Германией. Это был спокойный, уравновешенный человек, внушающий авторитет образованного воина, в котором укоренилась привычка командовать. Армия была его жизнью, все остальное за ее пределами для него не существовало. Не отвлекаясь на политику, он полностью сосредоточился на вопросах тактики и стратегии. Возможно, он не был блестящей личностью, но его нелегко было вывести из равновесия, а благодаря своей великолепной подготовке, он не часто совершал ошибки. Стоило лишь увидеть его за работой, чтобы понять, почему младотурки были совершенно убеждены, что если начнется война между Германией и Австро-Венгрией, с одной стороны, и Британией, Францией и Россией — с другой, то проиграет не Германия.
Энвера явно не требовалось долго убеждать. Еще будучи военным атташе в Берлине, он оказался под сильным влиянием германского Генерального штаба, а во внушающей благоговение точности прусской военной машины и беспринципной realpolitik германских лидеров было как раз то, что удовлетворило его нужду в вере и направлении действий. Он хорошо говорил по-немецки, и, похоже, даже однообразные манеры этой страны захватили его. К тому времени он отрастил тонкие черные прусские усы с загнутыми кверху кончиками, и ему нравилась педантичная атмосфера холодной ярости на парадном плацу. Он был настроен, как сам говорил, на германизацию армии, другого пути не было.
У Талаата не было такой уверенности. Он понимал, что возрожденная турецкая армия дает им сильный козырь как против немцев, так и против Антанты, но, прежде чем лично ввязаться в дело, он предпочитал немного подождать. Он колебался, а пока он колебался, Энвер его подталкивал. Наконец в странном состоянии апатии и полустраха, которое, похоже, овладевало им во время всех его совместных дел с Энвером, он покорился. Между ними было заключено секретное соглашение, что если они вообще вступят в войну, то будут воевать на стороне Германии.
С другими членами кабинета управиться было труднее. По крайней мере, четверо из них заявили, что им не нравятся эти растущие германские посягательства и, если это приведет к втягиванию Турции в войну, они уйдут в отставку. Морской министр Джемаль все еще посматривал на Францию, где ему был оказан очень дружеский прием во время недавнего визита в Париж. Финансист Джавид не видел выхода из банкротства в случае войны. А помимо них были и другие — ни прогерманские, ни проантантовские, — которые плыли по течению в нейтральном страхе.
Энвер справился с ситуацией в своей обычной манере. В своем военном министерстве он был достаточно силен, чтобы продвигать свои планы, ни с кем не советуясь, и скоро было замечено, что Вангенхайм к нему захаживает чуть ли не через каждые два дня. Активность Германской миссии неуклонно возрастала, и к началу лета она настолько стала бросаться в глаза, что британский, французский и российский послы заявили протест. Энвер был абсолютно невозмутим, он мягко заверил Маллета и Бомпара, что немцы заняты лишь обучением турецкой армии, а когда они закончат свою работу, то покинут страну — заявление, ставшее еще более подозрительным по мере того, как все больше и больше техников и экспертов продолжало прибывать в страну с каждым поездом. Теперь в Константинополе их было уже несколько сотен.
Русские были наиболее обеспокоены. 90 процентов русского зерна и 50 процентов всего экспорта проходило через Босфор и Дарданеллы, и соответствующий объем товаров поступал этим же путем от внешнего мира. Как только начнутся военные действия, не будет другого канала, другого места, где Россия могла бы обменяться рукопожатиями со своими союзниками — Англией и Францией; Архангельск зимой замерзал, Владивосток лежал на другом конце 5000-мильной железной дороги из Москвы, а флот кайзера намеревался блокировать Балтику.
Как раз в такое время России больше всего подходило бы иметь Турцию в качестве нейтрального гаранта проливов в Константинополе, но Турция под влиянием Германии — это совсем другое дело. Российский посол Гирс был настолько обеспокоен, что в один момент, вероятно по инструкциям из Москвы, пригрозил войной. Но затем отступил. Пока тянулись жаркие летние недели 1914 года, один за другим отступили все. Война в Европе представлялась немыслимой, но и даже если она начнется, Турция была слишком продажной и слабой, чтобы оказать заметное влияние на ход военных действий. Сэр Луи Маллет отправился в Европу на отдых.
Пока он отсутствовал — а это был последний беспокойный месяц мира, за которым последовало убийство эрцгерцога Фердинанда в Сараеве в конце июня, — Энвер и Вангенхайм готовили свои окончательные планы. Видимо, у Энвера было немного проблем с колеблющимися членами кабинета. Говорят, что он в разгар спора выкладывал на стол свой револьвер и предлагал остальным продолжать высказывать свои протесты. Талаат лишь наблюдал и выжидал. 2 августа, за два дня до того, как Британия предъявила Германии свой ультиматум, между Турцией и Германией был заключен секретный союз. Он был направлен против России.
Это еще не обязывало Турцию воевать, а в стране нигде еще не было реального ощущения состояния войны. Но вот в этой напряженной атмосфере последних часов мира в Европе произошел один из инцидентов, которые, хоть и не столь важны сами по себе, все-таки могут накалить и ухудшить ситуацию и окончательно подтолкнуть народы и правительства к точке, где они вдруг в порыве чувств решаются поставить на кон свою судьбу, невзирая на возможные последствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108