Эшмид-Бартлет настаивал, что армии следовало высадиться в Булаире, а с этим Гамильтон не соглашался. Также не поддержал он Эшмид-Бартлета, когда тот однажды пришел к нему с предложением побуждать турецких солдат к дезертирству обещанием дать пять шиллингов и полное прощение. «Просто удивительно, — писал Гамильтон после этого разговора, — что бы делал сам Эшмид-Бартлет, если бы магометане предложили ему десять шиллингов и хороший ужин, когда он немного голоден и неловко себя чувствует среди христиан». В мае, когда Эшмид-Бартлет уехал домой в отпуск, Гамильтон назначил на его место Маккензи и попытался закрепить это назначение на все время, но ни Маккензи, ни лондонские власти не испытывали особого энтузиазма. Эшмид-Бартлет вернулся и был более мрачен и уныл, чем когда-либо.
Маккензи после первой встречи описывает его как «худощавого человека в хаки, в мягкой фетровой шляпе зеленоватого цвета, с камерой на ремне через плечо и с постоянным впечатлением нервного раздражения».
Он «шагал по палубе с видом человека, убежденного, что его присутствие всех раздражает и что мы все нуждаемся в хорошей взбучке. Вот он ушел на интервью с сэром Яном Гамильтоном, похожий на Кассандру, которая примерно так же выглядела около трех тысяч лет назад. Объявив мне, что вся экспедиция обречена на неудачу и что он ожидает торпеду в борт „Маджестика“, на котором ему предстояло плыть, он покинул корабль».
И что в этом человеке действительно раздражало, так это то, что он часто оказывался прав. В ту же самую ночь «Маджестик» был торпедирован. И в самом деле, в планах генералов многое заслуживало критики, потому что эти планы часто кончались катастрофой. Более того, его нельзя было игнорировать. В Лондоне к нему прислушивались некоторые важные люди в кабинете, и все равно, несмотря на то что его очень не любили на Имбросе, солдаты на фронте были рады его видеть, и он часто бывал на фронте. Эшмид-Бартлет был способным военным корреспондентом.
Когда по завершении августовских боев приехал Мэрдок, Эшмид все еще находился при экспедиции и был более чем когда-либо раздражен.
Мэрдок вообще-то не был военным корреспондентом. Он направлялся в Лондон, чтобы выступать там представителем различных австралийских газет, и его правительство поручило ему на время заехать в Египет и разобраться с почтовым сервисом для австралийских войск. Он вез с собой рекомендательные письма от австралийского премьер-министра Эндрю Фишера и австралийского министра обороны сенатора Пирса.
17 августа Мэрдок написал Гамильтону из Каира, сообщая, что ему трудно завершить свое расследование в Египте. Он просил разрешения прибыть на Галлиполи и добавлял: «Я хотел бы присутствовать там в неофициальном качестве, чтобы иметь возможность отправлять в лондонские и австралийские газеты, которые я представляю, прошедшие цензуру мои впечатления, но любые условия, налагаемые Вами на меня, я обязуюсь безоговорочно выполнять... Могу ли я добавить, что имел честь встречаться с Вами в городской администрации Мельбурна, и я полностью освещал Ваш визит в „Сидней сан“ и „Мельбурн панч“, также я могу сказать, что мое страстное желание как австралийца посетить священные берега Галлиполи, где находится моя армия, огромно».
Гамильтон говорит, что был не очень впечатлен тем, что о нем писали в Sun и Punch, но послал необходимое разрешение, и 2 сентября Мэрдок прибыл. В их единственную встречу Гамильтон нашел его «рассудительным человеком». Однако будущее покажет нечто большее: в том, что касалось Гамильтона, он оказался очень опасным человеком.
Мэрдок подписался под стандартной декларацией военного корреспондента, в которой заявлялось, что он будет направлять все написанное цензору при штабе, а затем на короткое время заехал на анзакский плацдарм. Вернувшись на Имброс, он обосновался в лагере прессы и там встретился с Эшмид-Бартлетом. Оба тут же обнаружили немало общего между собой.
Мэрдок был искренне возмущен тем, что увидел и услышал на АНЗАК: опасность и нищенские условия жизни солдат, болезни, однообразная пища, общее состояние депрессии. Австралийцы, с которыми он беседовал, крайне плохо отзывались о штабе и говорили, что содрогаются при мысли о надвигающейся зиме. Эшмид-Бартлет сумел переработать все это и добавить многое от себя. Он выдавал как свое мнение, что, если ничего не сделать, вот-вот произойдет большая катастрофа. Власти и общество на родине совершенно ничего не знают о том, что тут происходит, и при существующей цензуре на Имбросе нет возможности просветить их — если только, конечно, не нарушить правила и не послать письмо в обход цензуры. После обсуждения они договорились, что именно так и надо поступить. Мэрдок должен был отбыть в Англию через день-два. Было решено, что он захватит письмо, написанное Эшмид-Бартлетом, и передаст его в руки властей в Лондоне.
Пока они ожидали ближайшего парохода на Марсель, Эшмид-Бартлет писал свое письмо, а затем детально проинструктировал Мэрдока по ошибкам и опасностям кампании, чтобы Мэрдок смог по прибытии в Лондон представить эту информацию самостоятельно. «Далее, — рассказывает Эшмид-Бартлет в своей книге „Uncensored Dardanelles“ („Дарданеллы без цензуры“), — я вручил Мэрдоку рекомендательные письма тем, кто мог быть полезен в организации кампании для спасения армии на Галлиполи, и устроил его встречу с Харри Лаусоном, чтобы убедить его разрешить мне вернуться. Я обещал ему, что, если его задержат при выполнении этой миссии или власти откажутся прислушаться к его предупреждениям, я немедленно подам в отставку и примкну к нему в Лондоне».
В начале второй недели сентября Мэрдок отплыл. Когда несколько дней спустя он прибыл в Марсель, его на причале встретил британский офицер в сопровождении британских солдат и французских жандармов. Они поместили его под арест и освободили лишь тогда, когда он отдал письмо Эшмид-Бартлета, и разрешили ему продолжать путешествие до Лондона.
Много времени спустя, когда война уже закончилась, Эшмид-Бартлет и Мэрдок узнали, как их разоблачили: их разговор подслушал на Имбросе другой корреспондент (Генри Невинсон), который послал Гамильтону письмо с предупреждением о том, что происходит, Гамильтон вначале был склонен посмеяться над событием и написал: «Я стал удивляться, что же пришло в голову господину Мэрдоку, а сейчас оказалось, что я ему пришел в голову!» Но действовал он очень быстро. В военное министерство в Лондоне была послана телеграмма с просьбой перехватить Мэрдока на его пути. А 28 сентября Брайтуайт на Имбросе послал за Эшмид-Бартлетом и заявил ему, что тот должен покинуть армию.
Информант Гамильтона ошибся в одном аспекте. Письмо было адресовано не Лаусону, как он полагал, а премьер-министру Асквиту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108