Потом Да Коста обратился к режиссеру:
— Iо рresenro Джери-Ли Рэндол.
Паолуччи улыбнулся, и я протянула руку. Сделав быстрый полупоклон, он поцеловал мне руку так, что его губы скорее скользнули по его собственной руке, накрывшей мою.
И тут, еще раз взглянув на меня, Да Коста вдруг щелкнул пальцами.
— Я знаю вас! — воскликнул он возбужденно, — Не вы ли получили приз Тони лет пять тому назад?
Я подтвердила кивком головы его догадку.
— Я видел спектакль. Вы были великолепны! — он обратился к Паолуччи и разразился стремительной тирадой по-итальянски.
Мне удалось разобрать только несколько слов: Бродвей, Тони, Уолтер Торнтон.
Паолуччи кивнул и посмотрел на меня с некоторым уважением. Потом что-то сказал на своем языке.
Да Коста перевел:
— Маэстро говорит, что он слышал о вас. Он полыцен тем, что имеет возможность познакомиться с вами.
— Благодарю вас.
Да Коста представил и второго мужчину — высокого, седовласого и с брюшком:
— Пьеро Герчио.
И опять последовал странный поцелуй руки.
— Как вы поживаете? — спросил он с сильным акцентом.
— Синьор Герчио является консультантом Маэстро, — сказал Да Коста.
Заметив на моем лице непонимание, он пояснил:
— Он юрист.
— Джино, — услышала я женский голос, почти жалобное всхлипывание.
Мужчины словно забыли о ее присутствии в комнате. Ее муж обернулся к ней и что-то сказал. Она слушала, кивала маленькой изящной головой и смотрела на меня оценивающе.
Паолуччи еще что-то сказал ей. На этот раз я разобрала, что речь идет обо мне. Как только он умолк, она подошла ко мне.
Он сказал:
— Мia sposa.
Мы обменялись рукопожатием. Меня поразила та сила, которая скрывалась в ее тонких пальцах. Я попросила Да Косту:
— Скажите ей, что я ее поклонница. Мне очень понравилась ее игра в фильме.
Да Коста перевел, и она смущенно улыбнулась:
— Grazia, — и вышла из комнаты.
— Она ужасно переживает из-за того, что горничная прожгла ее вечернее платье, когда гладила его, — пояснил Да Коста.
Если подобная мелочь способна вызвать такую бурю эмоций, подумала я, мне бы не хотелось оказаться поблизости, когда случится что-нибудь действительно серьезное.
— Вы хотите что-нибудь выпить? — спросил меня Да Коста. — Тут есть на любой вкус.
— Бокал белого вина, может быть.
— Одну минутку.
Я взяла у него бокал и села на кушетку. Мужчины сели вокруг меня в кресла. Да Коста переводил.
— Вы заняты сейчас? — спросил Паолуччи.
— Нет, но я рассматриваю несколько предложений. Паолуччи покивал, словно он все понял до того, как ему перевели.
— Вы предпочитаете театр или кино? — спросил Да Коста.
— Мне трудно сказать, — ответила я, — у меня никогда не было роли в кино, которая по-настоящему захватила бы меня.
Теперь Паолуччи закивал только после перевода и-потом заговорил.
— Маэстро говорит, — перевел Да Коста, — что Голливуд разрушил американскую кинопромышленность тем, что сделал ставку на телевидение.
Некоторое время американское кино лидировало в мире, но теперь главная роль принадлежит Европе. Только там сейчас делают фильмы, в которых есть настоящее искусство и художественные ценности.
Он закончил свою тираду, и мы сидели молча. Я потягивала вино, они смотрели на меня. Молчание уже становилось неловким, когда наконец кто-то постучал в дверь.
Да Коста вскочил на ноги и поспешил в прихожую. Вскоре он вернулся и ввел высокую ярко-рыжую женщину в зеленом вечернем платье, унизанном бусами, на котором красиво выделялась черная норковая накидка. Мужчины встали и церемонно поцеловали ей руку, будучи предварительно представлены Да Костой. Затем Да Коста познакомил нас.
— Мардж Смол — Джери-Ли Рэндол, — сказал он просто.
В глазах девушки промелькнула неприязнь.
— Привет, — сказала она.
— Привет, — ответила я.
— Это ваш юрист. — сказал Да Коста, указав на Герчио.
Она небрежно кивнула:
— Хорошо.
Юрист спросил ее с вежливой улыбкой:
— Вы что-нибудь выпьете?
— Да, — ответила она. — Шампанское есть? Он кивнул и пошел к бару.
Она двинулась за ним. Там он наполнил два фужера — один для нее, другой для себя. Они так и остались стоять около бара, разговаривая вполголоса.
Интересно было бы услышать, что они говорят.
Мои мысли прервал голос Да Коста:
— Маэстро хотел бы узнать, думали ли вы когда-нибудь о возможности работы в Италии?
— Мне никто еще этого не предлагал.
— Он сказал, что вас там хорошо примут и у вас пойдет дело. Вы именно тот тип, который они ищут.
— В таком случае, скажите ему, что сейчас я не занята.
Паолуччи улыбнулся, встал и ушел в другую комнату. До Коста стал отдавать указания по телефону:
— Мне центральный выход. Передайте, пожалуйста, шоферу Паолуччи, что он спустится через десять минут. Он повесил трубку, обернулся ко мне и спросил:
— Вы давно работаете с Лу?
— Уже целую неделю. Он рассмеялся.
— Я всегда удивляюсь, как этот маленький подлец ухитряется каждый раз отыскивать бесспорных победителей!
— Вы меня немного смущаете, — сказала я, — Мистер Брэдли сообщил мне, что вы продюсер. Да Коста опять рассмеялся.
— Этот Лу никогда ничего толком не в состоянии запомнить. Я — представитель продюсера, а продюсер — Паолуччи.
— Понимаю, — сказала я, хотя так ничего и не поняла. — А о чем будет картина?
— Пропади я пропадом, если знаю. На каждом совещании, на которые он нас собирает, он рассказывает новую историю, новый сюжет. И я готов прозакладывать свою душу, что ни один из них не ляжет в основу фильма. На самом деле, это будет нечто совершенно иное... Дело в том, что он боится.
Боится, что если он расскажет настоящий сюжет, кто-нибудь сопрет идею. И, как вы понимаете, это отнюдь не облегчает мою жизнь.
— Почему?
— Потому что я, по его замыслу, должен привлечь в картину американские деньги, а наши финансисты не приучены работать таким образом — по сути дела, втемную. Они хотят точно знать, во что вкладывают деньги.
— Вы итальянец?
— Американец. Мои родители были итальянцами.
— Вы родились в Нью-Йорке?
— В Бруклине. Отец и братья имеют там свое дело. И тут я вспомнила, почему его фамилия мне знакома. Семья Да Коста... У них, действительно, было свое дело в Бруклине. Они владели прибрежной полосой. Одна из пяти семей, которые разделили на сферы влияния Нью-Йорк. Только теперь я поняла все то, на что намекал и чего опасался Лу Брэдли.
Да Коста понимающе улыбнулся, словно прочитал мои мысли.
— В нашей семье я белая ворона. В том смысле, что не хочу идти в семейное дело. Они все считают меня придурком, потому что я всем делам предпочитаю эстрадный бизнес и с удовольствием ломаю мозги над его проблемами.
Совершенно неожиданно я почувствовала, что он мне нравится. В нем было что-то обезоруживающе открытое, честное.
— Лично я не считаю вас придурком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125