Но мне хочется большего. Я хочу стать необходимой для тебя.
— Тебе хотелось бы, чтобы я не смогла нормально существовать без тебя?
Анджела не ответила.
Джери-Ли внезапно рассердилась — больше на себя, чем на Анджелу:
— Разве я тебе когда-нибудь лгала, скажи? — потребовала она у девушки. — Я сказала тебе совершенно точно, какие у нас будут с тобой отношения, разве не так?
Анджела кивнула. В ее глазах была глубокая печаль.
— Да, — ответила она жалким голосом.
— Тогда чего же еще ты хочешь от меня?
— Чтобы ты меня любила.
— Я не могу любить тебя так, как ты этого хочешь. Я могу любить тебя только так, как люблю сейчас.
— Не сердись на меня, Джери-Ли.
Джери-Ли подошла к окну и залюбовалась ярким калифорнийским солнечным днем. Далеко внизу, на проспекте, начинало оживать после сиесты уличное движение.
— Посмотри, Анджела, там, за окном, целый огромный мир, — сказала она девушке. — И где-то в этом мире есть кто-то, кто будет любить тебя так, как ты мечтаешь, чтобы тебя любили. Все, что нужно, это — дать миру возможность принять тебя.
Анджела подошла к окну и встала рядом с ней.
— А для тебя там есть кто-то, Джери-Лн? — спросила она.
Сердце Джери-Ли пронзила внезапная боль, точнее, грусть, которая была порождением той боли, что жила и в Анджеле, и в ней самой. Словно они были сестрами, даже больше, чем сестрами... Они обнялись, и их слезы смешались.
— Я так надеялась на это... Мне ненавистна даже мысль о том, что там для нас никого нет...
И они пошли в кровать, и любили друг друга, и в сладкой агонии нежного секса снова и снова открывали свою схожесть и свою разобщенность.
Когда воскресенье уже доживало последние вечерние часы, они поняли, что их связь умерла, хотя очищенное от мелочных обид воспоминание и останется.
На следующее утро, когда Анджела уходила, она взяла с собой чемоданчик с вещами, но ключ от квартиры не оставила... Только потом Джери-Ли сообразила, как получилось так, что Анджела утром оказалась в ее квартире. Она не стала вставать — слишком устала, к тому же болела матка, наверное после вчерашнего.
Зазвонил телефон, и она взяла трубку.
— Как вы себя чувствуете? — спросил доктор.
— Вполне, — ответила она. — Боль ощущается, но кровотечения почти нет. Во всяком случае, гораздо меньше, чем я предполагала.
Голос доктора звучал очень по-деловому:
— Кровотечение некоторое время может сохраняться. Не пугайтесь, продолжайте принимать аспирин, чтобы снять боль. Оставайтесь в постели, если можете. Если вам нужен кто-нибудь, чтобы ухаживали за вами, я могу прислать опытную сиделку.
— Нет, спасибо.. Все о'кей, за мной присматривает мой друг.
— Чудесно. Я осмотрю вас сегодня, коща буду возвращаться домой из госпиталя.
— Спасибо.
Не успела она повесить трубку, как открылась дверь и заглянула Анджела.
— Все в порядке?
— Да. Звонил врач. Он зайдет во второй половине дня.
— Я могу что-нибудь сделать?
— Спасибо. Мне ничего не нужно. Он сказал, чтобы я сегодня лежала и отдыхала, — она откинулась на подушки. — Думаю, что лучше всего мне сейчас немного поспать.
Джери-Ли уставилась на закрывшуюся дверь. Интересно, думала она, что сильнее — нужда в ком-либо или необходимость быть нужной кому-либо? Она не нашла ответа. И возможно, никогда не сможет найти...
Ей вдруг вспомнилось, что ей сказал много лет тому назад Фред:
— Нам хорошо с тобой потому, что мы оба нуждаемся друг в друге.
Тогда она согласилась с ним.
Правда, ни он, ни она не знали точно, в чем заключается эта взаимная необходимость. И в конце концов, оказалось, что она все это время пожирала сама себя.
Глава 2
Треск пишущей машинки прекратился. Она уставилась на слова, напечатанные на новой странице, произнося их про себя:
«Я люблю тебя. Я не люблю тебя. Как, черт побери, могу я знать, что я чувствую?»
Она встала из-за стола, подошла к окну. Улица была погружена в темноту и казалась пустынной. Лишь один мусорщик, приезжавший в ресторан напротив за отходами, оказался в эту пору на ногах. Радиочасы сообщили ей, что по местному времени два тридцать утра. Она вернулась к столу, глубоко затянулась сигареткой и погасила ее в пепельнице, уже переполненной окурками и поломанными сигаретами. Не садясь за стол, она настучала слово:
«Занавес».
Почти со злостью она вынула страницу из машинки и положила ее на стопку аккуратно отпечатанных страничек. Конец.
Мгновенная злость прошла, и она почувствовала, что опустошена, вымотана до конца. Завтра, когда ее обступят реальности жизни, которые она день за днем отстраняла от себя, упиваясь писанием, еще не наступило, А когда наступит, ей придется думать о деньгах, о счетах... Нужно выйти из этих четырех стен, вступить в мир людей и появиться на рынке, который оценит или осудит ее творчество.
Она почувствовала, как в ней нарастает нервное возбуждение, а потом ее стало трясти. Чего ты боишься, Джери-Ли? — спросила она сама себя. Ты не сделала ничего дурного. Ты работала. И у тебя были все основания не покидать свой кокон...
Но ее руки стали трястись так сильно, что она не могла удержать их на месте. Тогда она пошла на кухню, достала пузырек валерьянки, накапала в стакан и выпила с водой.
Посмотрела на часы. Два часа тридцать пять минут. Фред придет домой не раньше, чем через полтора часа. По уик-эндам он выступал в баре на Сорок девятой стрит и освобождался лишь к трем утра. Комок в животе понемногу стал рассасываться, она почувствовала себя несколько легче.
Постепенно возвращалась уверенность в себе.
Так или иначе, дело сделано. Пьеса закончена. Завтра она может снова вернуться к жизни. Нет ничего, чего она боится, ничего, что могло бы ее испугать. Разве что того, что творится в ее собственной голове...
Первое, что она должна будет сделать, это отдать пьесу Фэннону. Он обещал, что поставит ее. Когда-то обещал. Потом она должна будет сходить в салон красоты. Нет, вначале она пойдет в салон красоты, а только потом отнесет пьесу Фэннону. Она хочет выглядеть наилучшим образом, когда появится в его кабинете.
Она начала раскладывать отпечатанные странички: первый экземпляр, копия, первый... Неплохо отпечатано. В машинописном бюро не смогли бы напечатать лучше — а берут они больше сотни за пять копий. Она быстренько разложила их на полке, накрыла машинку и отправила ее в стенной шкаф. Без машинки комната выглядела на удивление пустой. Впервые за шесть месяцев машинка не была в ней главным предметом.
Настроение стало подниматься — такой важный момент в ее жизни!
Достойный того, чтобы его отметить. Ночь, шампанское и икра. Она открыла буфет. Так... — шабли и орешки. Тоже не так плохо.
Она поставила бутылку вина в морозильник, накрыла скатерть на маленький стол, поставила два подсвечника со свечами и высыпала всю баночку орешков в стеклянную вазочку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
— Тебе хотелось бы, чтобы я не смогла нормально существовать без тебя?
Анджела не ответила.
Джери-Ли внезапно рассердилась — больше на себя, чем на Анджелу:
— Разве я тебе когда-нибудь лгала, скажи? — потребовала она у девушки. — Я сказала тебе совершенно точно, какие у нас будут с тобой отношения, разве не так?
Анджела кивнула. В ее глазах была глубокая печаль.
— Да, — ответила она жалким голосом.
— Тогда чего же еще ты хочешь от меня?
— Чтобы ты меня любила.
— Я не могу любить тебя так, как ты этого хочешь. Я могу любить тебя только так, как люблю сейчас.
— Не сердись на меня, Джери-Ли.
Джери-Ли подошла к окну и залюбовалась ярким калифорнийским солнечным днем. Далеко внизу, на проспекте, начинало оживать после сиесты уличное движение.
— Посмотри, Анджела, там, за окном, целый огромный мир, — сказала она девушке. — И где-то в этом мире есть кто-то, кто будет любить тебя так, как ты мечтаешь, чтобы тебя любили. Все, что нужно, это — дать миру возможность принять тебя.
Анджела подошла к окну и встала рядом с ней.
— А для тебя там есть кто-то, Джери-Лн? — спросила она.
Сердце Джери-Ли пронзила внезапная боль, точнее, грусть, которая была порождением той боли, что жила и в Анджеле, и в ней самой. Словно они были сестрами, даже больше, чем сестрами... Они обнялись, и их слезы смешались.
— Я так надеялась на это... Мне ненавистна даже мысль о том, что там для нас никого нет...
И они пошли в кровать, и любили друг друга, и в сладкой агонии нежного секса снова и снова открывали свою схожесть и свою разобщенность.
Когда воскресенье уже доживало последние вечерние часы, они поняли, что их связь умерла, хотя очищенное от мелочных обид воспоминание и останется.
На следующее утро, когда Анджела уходила, она взяла с собой чемоданчик с вещами, но ключ от квартиры не оставила... Только потом Джери-Ли сообразила, как получилось так, что Анджела утром оказалась в ее квартире. Она не стала вставать — слишком устала, к тому же болела матка, наверное после вчерашнего.
Зазвонил телефон, и она взяла трубку.
— Как вы себя чувствуете? — спросил доктор.
— Вполне, — ответила она. — Боль ощущается, но кровотечения почти нет. Во всяком случае, гораздо меньше, чем я предполагала.
Голос доктора звучал очень по-деловому:
— Кровотечение некоторое время может сохраняться. Не пугайтесь, продолжайте принимать аспирин, чтобы снять боль. Оставайтесь в постели, если можете. Если вам нужен кто-нибудь, чтобы ухаживали за вами, я могу прислать опытную сиделку.
— Нет, спасибо.. Все о'кей, за мной присматривает мой друг.
— Чудесно. Я осмотрю вас сегодня, коща буду возвращаться домой из госпиталя.
— Спасибо.
Не успела она повесить трубку, как открылась дверь и заглянула Анджела.
— Все в порядке?
— Да. Звонил врач. Он зайдет во второй половине дня.
— Я могу что-нибудь сделать?
— Спасибо. Мне ничего не нужно. Он сказал, чтобы я сегодня лежала и отдыхала, — она откинулась на подушки. — Думаю, что лучше всего мне сейчас немного поспать.
Джери-Ли уставилась на закрывшуюся дверь. Интересно, думала она, что сильнее — нужда в ком-либо или необходимость быть нужной кому-либо? Она не нашла ответа. И возможно, никогда не сможет найти...
Ей вдруг вспомнилось, что ей сказал много лет тому назад Фред:
— Нам хорошо с тобой потому, что мы оба нуждаемся друг в друге.
Тогда она согласилась с ним.
Правда, ни он, ни она не знали точно, в чем заключается эта взаимная необходимость. И в конце концов, оказалось, что она все это время пожирала сама себя.
Глава 2
Треск пишущей машинки прекратился. Она уставилась на слова, напечатанные на новой странице, произнося их про себя:
«Я люблю тебя. Я не люблю тебя. Как, черт побери, могу я знать, что я чувствую?»
Она встала из-за стола, подошла к окну. Улица была погружена в темноту и казалась пустынной. Лишь один мусорщик, приезжавший в ресторан напротив за отходами, оказался в эту пору на ногах. Радиочасы сообщили ей, что по местному времени два тридцать утра. Она вернулась к столу, глубоко затянулась сигареткой и погасила ее в пепельнице, уже переполненной окурками и поломанными сигаретами. Не садясь за стол, она настучала слово:
«Занавес».
Почти со злостью она вынула страницу из машинки и положила ее на стопку аккуратно отпечатанных страничек. Конец.
Мгновенная злость прошла, и она почувствовала, что опустошена, вымотана до конца. Завтра, когда ее обступят реальности жизни, которые она день за днем отстраняла от себя, упиваясь писанием, еще не наступило, А когда наступит, ей придется думать о деньгах, о счетах... Нужно выйти из этих четырех стен, вступить в мир людей и появиться на рынке, который оценит или осудит ее творчество.
Она почувствовала, как в ней нарастает нервное возбуждение, а потом ее стало трясти. Чего ты боишься, Джери-Ли? — спросила она сама себя. Ты не сделала ничего дурного. Ты работала. И у тебя были все основания не покидать свой кокон...
Но ее руки стали трястись так сильно, что она не могла удержать их на месте. Тогда она пошла на кухню, достала пузырек валерьянки, накапала в стакан и выпила с водой.
Посмотрела на часы. Два часа тридцать пять минут. Фред придет домой не раньше, чем через полтора часа. По уик-эндам он выступал в баре на Сорок девятой стрит и освобождался лишь к трем утра. Комок в животе понемногу стал рассасываться, она почувствовала себя несколько легче.
Постепенно возвращалась уверенность в себе.
Так или иначе, дело сделано. Пьеса закончена. Завтра она может снова вернуться к жизни. Нет ничего, чего она боится, ничего, что могло бы ее испугать. Разве что того, что творится в ее собственной голове...
Первое, что она должна будет сделать, это отдать пьесу Фэннону. Он обещал, что поставит ее. Когда-то обещал. Потом она должна будет сходить в салон красоты. Нет, вначале она пойдет в салон красоты, а только потом отнесет пьесу Фэннону. Она хочет выглядеть наилучшим образом, когда появится в его кабинете.
Она начала раскладывать отпечатанные странички: первый экземпляр, копия, первый... Неплохо отпечатано. В машинописном бюро не смогли бы напечатать лучше — а берут они больше сотни за пять копий. Она быстренько разложила их на полке, накрыла машинку и отправила ее в стенной шкаф. Без машинки комната выглядела на удивление пустой. Впервые за шесть месяцев машинка не была в ней главным предметом.
Настроение стало подниматься — такой важный момент в ее жизни!
Достойный того, чтобы его отметить. Ночь, шампанское и икра. Она открыла буфет. Так... — шабли и орешки. Тоже не так плохо.
Она поставила бутылку вина в морозильник, накрыла скатерть на маленький стол, поставила два подсвечника со свечами и высыпала всю баночку орешков в стеклянную вазочку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125