Потом снова взял трубку.
— Вот тут у меня под рукой самые свежие аукционные цифры по сравнимым вещам. Как вам известно, когда идет речь о вещах, выполненных на бумаге, все зависит от того, в каком они состоянии, так что без осмотра точно сказать не могу. Однако эстампы Кассатт выпускались обычно небольшими тиражами — она была перфекционисткой, не стеснялась доводить до блеска свои первоначальные оттиски и переделывать гравюры — так что любая ее приличная работа представляет интерес. Особенно в цвете. И если ваши оттиски действительно в отличном состоянии — полные поля, отсутствуют пятна, — то у вас в руках парочка бриллиантов. С подходящего клиента я мог бы получить четверть миллиона. А может, и больше.
— За оба или за каждый?
— За каждый, разумеется. Особенно при нынешней ситуации. Японцы без ума от импрессионизма, и Кассатт стоит первой в их американском списке. Я ожидаю, что ее значительные живописные картины очень скоро будут идти по семизначной цене. Эстампы же, по существу, отражают некий сплав западного и восточного эстетического чувства — она находилась под большим влиянием японской графики, — который им импонирует. Даже триста тысяч не были бы абсолютно неприемлемой ценой за очень хороший оттиск.
— Спасибо, Юджин.
— Не за что. Скажите вашему приятелю или приятельнице, что у него или у нее в руках первоклассная вещь, но, честно говоря, по-настоящему ее еще не оценили. Если же все-таки он или она решит продавать, то нет необходимости ехать в Нью-Йорк.
— Так и передам.
— Bonsoir, Алекс.
Я закрыл глаза и немного поразмышлял о нулях. Потом позвонил своей телефонистке и узнал, что звонила Робин.
Я позвонил к ней в студию. Когда она сняла трубку, я сказал:
— Привет. Это я.
— Привет. Я просто хотела узнать, как у тебя дела.
— Неплохо. Я все еще здесь, у пациента.
— "Здесь" это где?
— Пасадена. Сан-Лабрадор.
— А, старые деньги, старые тайны.
— Если бы ты только знала, как ты права.
— Ну да. Если человечество когда-нибудь перестанет бренчать на струнах, я возьмусь гадать на кофейной гуще.
— Или будешь торговать акциями.
— Нет, только не это! Тюрьма не для меня.
Я засмеялся.
— Так что вот, — сказала она.
— А у тебя как дела?
— Прекрасно.
— Что было с гитарой мистера Паникера?
— А, просто царапина. Никакой катастрофой там и не пахло. Я думаю, он в конце концов чокнется — от чрезмерной трезвости.
Я снова засмеялся.
— Неплохо было бы опять встретиться, когда ситуация немного разрядится.
— Неплохо бы, — согласилась она. — Когда ситуация разрядится.
Молчание.
— Это будет скоро, — пообещал я, хотя подтвердить обещание мне было нечем.
— Совсем хорошо.
Я вернулся в ресторан. На столе стояла плетенка с хлебом и стакан воды со льдом. Две посетительницы уже ушли; две другие расплачивались по счету с помощью карманного калькулятора и наморщенных лбов.
Судя по запаху, хлеб был свежий — ломти пшеничного с отрубями и булочки с анисом, — но я еще еле дышал от «легкой» пищи Мадлен и поэтому отодвинул хлеб в сторону. Усадившая меня женщина заметила это, и мне показалось, она вздрогнула. Я занялся меню. Последние две клиентки ушли. Женщина взяла со стола их кредитный талон, посмотрела на него и покачала головой. Вытерев стол, она подошла ко мне с карандашом наготове. Я заказал самый дорогой кофе из имевшихся в меню — тройной «эспрессо» с чуточкой бренди «Наполеон» — и порцию гигантской клубники.
Сначала она принесла ягоды — реклама была без обмана, они по величине не уступали персикам, — а через несколько минут и кофе, который еще пенился.
Я улыбнулся ей Она казалась обеспокоенной.
— Все в порядке, сэр?
— Замечательно — потрясающая клубника.
— Мы получаем ее из Карпентерии. Не хотите ли свежих сливок?
— Нет, благодарю — Я улыбнулся и стал смотреть через улицу. Интересно, что происходит сейчас за этим фасадом? Я стал подсчитывать число часов лечения, необходимое для покупки клочка бумаги стоимостью в четверть миллиона долларов. Думал, как мне поступить с супругами Гэбни.
Хотя хозяйка ресторана вернулась ко мне через несколько минут, уровень кофе у меня в чашке понизился на одну треть и были съедены лишь две ягоды.
— Что-нибудь не так, сэр?
— Нет, все просто отлично. — В доказательство своих слов я отпил кофе и насадил на вилку самую большую клубнику.
— Мы импортируем весь наш кофе, — заявила хозяйка — Симпсон и Верони покупают из того же самого источника, но берут вдвое дороже.
Я не имел понятия, кто такие Симпсон и Верони, но улыбнулся, покачал головой и сказал: «Надо же!» Моя реакция не произвела на нее никакого впечатления. Если это ее обычная манера общения, то совсем не удивительно, что публика не протаптывает дорожку к дверям ее заведения.
Я отпил еще глоток и занялся клубникой. Простояв секунду возле меня, она ушла на кухню совещаться с поваром.
Я стал снова смотреть в окно. Взглянул на часы: тридцать пять минут третьего. Осталось меньше получаса до конца сеанса. Что я скажу Урсуле Гэбни?
Женщина с бюстом вышла из кухни с воскресной газетой под мышкой, села за один из столиков и стала читать. Когда она отложила первую часть и брала «Метро», наши глаза встретились. Она тут же отвела свои в сторону. Я проглотил остаток кофе.
Не вставая с места, она спросила:
— Вам что-нибудь еще?
— Нет, спасибо.
Она принесла мне счет. Я вручил ей кредитную карточку. Она взяла ее, долго на нее смотрела, вернулась с талоном и задала вопрос:
— Так вы врач?
Тогда до меня дошло, кем я должен был ей показаться: небритый, в одежде, в которой спал.
— Я психолог. Здесь через улицу находится одна клиника. Я направляюсь туда, чтобы поговорить с одним из врачей.
— Угу, — сказала она с недоверчивым видом.
— Не беспокойтесь, — улыбнулся я самой лучшей своей улыбкой. — Я не из пациентов клиники. Просто отработал длинную смену — непредвиденный случай, нужна была срочная помощь.
Это явно испугало ее, поэтому я показал ей свой патент и карточку преподавателя медфака.
— Честное скаутское.
Она несколько смягчилась и спросила:
— Чем они там занимаются, в этой клинике?
— Точно не знаю. У вас были из-за них проблемы?
— Нет-нет, просто не видно, чтобы туда входило и выходило много народу. И там нет никакой вывески, из которой можно было узнать, что это за место. Я бы даже и не узнала этого, если бы мне не сказала одна моя посетительница. Мне просто интересно, чем они там занимаются.
— Я и сам не так уж много знаю. Моя специальность — работа с детьми. Одна моя пациентка — дочь женщины, которая здесь лечилась. Может, вы заметили ее? Она обычно приезжала на старом «роллс-ройсе», черно-сером.
Хозяйка кивнула.
— Я действительно видела пару раз похожую машину, но не обратила внимания, кто был за рулем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
— Вот тут у меня под рукой самые свежие аукционные цифры по сравнимым вещам. Как вам известно, когда идет речь о вещах, выполненных на бумаге, все зависит от того, в каком они состоянии, так что без осмотра точно сказать не могу. Однако эстампы Кассатт выпускались обычно небольшими тиражами — она была перфекционисткой, не стеснялась доводить до блеска свои первоначальные оттиски и переделывать гравюры — так что любая ее приличная работа представляет интерес. Особенно в цвете. И если ваши оттиски действительно в отличном состоянии — полные поля, отсутствуют пятна, — то у вас в руках парочка бриллиантов. С подходящего клиента я мог бы получить четверть миллиона. А может, и больше.
— За оба или за каждый?
— За каждый, разумеется. Особенно при нынешней ситуации. Японцы без ума от импрессионизма, и Кассатт стоит первой в их американском списке. Я ожидаю, что ее значительные живописные картины очень скоро будут идти по семизначной цене. Эстампы же, по существу, отражают некий сплав западного и восточного эстетического чувства — она находилась под большим влиянием японской графики, — который им импонирует. Даже триста тысяч не были бы абсолютно неприемлемой ценой за очень хороший оттиск.
— Спасибо, Юджин.
— Не за что. Скажите вашему приятелю или приятельнице, что у него или у нее в руках первоклассная вещь, но, честно говоря, по-настоящему ее еще не оценили. Если же все-таки он или она решит продавать, то нет необходимости ехать в Нью-Йорк.
— Так и передам.
— Bonsoir, Алекс.
Я закрыл глаза и немного поразмышлял о нулях. Потом позвонил своей телефонистке и узнал, что звонила Робин.
Я позвонил к ней в студию. Когда она сняла трубку, я сказал:
— Привет. Это я.
— Привет. Я просто хотела узнать, как у тебя дела.
— Неплохо. Я все еще здесь, у пациента.
— "Здесь" это где?
— Пасадена. Сан-Лабрадор.
— А, старые деньги, старые тайны.
— Если бы ты только знала, как ты права.
— Ну да. Если человечество когда-нибудь перестанет бренчать на струнах, я возьмусь гадать на кофейной гуще.
— Или будешь торговать акциями.
— Нет, только не это! Тюрьма не для меня.
Я засмеялся.
— Так что вот, — сказала она.
— А у тебя как дела?
— Прекрасно.
— Что было с гитарой мистера Паникера?
— А, просто царапина. Никакой катастрофой там и не пахло. Я думаю, он в конце концов чокнется — от чрезмерной трезвости.
Я снова засмеялся.
— Неплохо было бы опять встретиться, когда ситуация немного разрядится.
— Неплохо бы, — согласилась она. — Когда ситуация разрядится.
Молчание.
— Это будет скоро, — пообещал я, хотя подтвердить обещание мне было нечем.
— Совсем хорошо.
Я вернулся в ресторан. На столе стояла плетенка с хлебом и стакан воды со льдом. Две посетительницы уже ушли; две другие расплачивались по счету с помощью карманного калькулятора и наморщенных лбов.
Судя по запаху, хлеб был свежий — ломти пшеничного с отрубями и булочки с анисом, — но я еще еле дышал от «легкой» пищи Мадлен и поэтому отодвинул хлеб в сторону. Усадившая меня женщина заметила это, и мне показалось, она вздрогнула. Я занялся меню. Последние две клиентки ушли. Женщина взяла со стола их кредитный талон, посмотрела на него и покачала головой. Вытерев стол, она подошла ко мне с карандашом наготове. Я заказал самый дорогой кофе из имевшихся в меню — тройной «эспрессо» с чуточкой бренди «Наполеон» — и порцию гигантской клубники.
Сначала она принесла ягоды — реклама была без обмана, они по величине не уступали персикам, — а через несколько минут и кофе, который еще пенился.
Я улыбнулся ей Она казалась обеспокоенной.
— Все в порядке, сэр?
— Замечательно — потрясающая клубника.
— Мы получаем ее из Карпентерии. Не хотите ли свежих сливок?
— Нет, благодарю — Я улыбнулся и стал смотреть через улицу. Интересно, что происходит сейчас за этим фасадом? Я стал подсчитывать число часов лечения, необходимое для покупки клочка бумаги стоимостью в четверть миллиона долларов. Думал, как мне поступить с супругами Гэбни.
Хотя хозяйка ресторана вернулась ко мне через несколько минут, уровень кофе у меня в чашке понизился на одну треть и были съедены лишь две ягоды.
— Что-нибудь не так, сэр?
— Нет, все просто отлично. — В доказательство своих слов я отпил кофе и насадил на вилку самую большую клубнику.
— Мы импортируем весь наш кофе, — заявила хозяйка — Симпсон и Верони покупают из того же самого источника, но берут вдвое дороже.
Я не имел понятия, кто такие Симпсон и Верони, но улыбнулся, покачал головой и сказал: «Надо же!» Моя реакция не произвела на нее никакого впечатления. Если это ее обычная манера общения, то совсем не удивительно, что публика не протаптывает дорожку к дверям ее заведения.
Я отпил еще глоток и занялся клубникой. Простояв секунду возле меня, она ушла на кухню совещаться с поваром.
Я стал снова смотреть в окно. Взглянул на часы: тридцать пять минут третьего. Осталось меньше получаса до конца сеанса. Что я скажу Урсуле Гэбни?
Женщина с бюстом вышла из кухни с воскресной газетой под мышкой, села за один из столиков и стала читать. Когда она отложила первую часть и брала «Метро», наши глаза встретились. Она тут же отвела свои в сторону. Я проглотил остаток кофе.
Не вставая с места, она спросила:
— Вам что-нибудь еще?
— Нет, спасибо.
Она принесла мне счет. Я вручил ей кредитную карточку. Она взяла ее, долго на нее смотрела, вернулась с талоном и задала вопрос:
— Так вы врач?
Тогда до меня дошло, кем я должен был ей показаться: небритый, в одежде, в которой спал.
— Я психолог. Здесь через улицу находится одна клиника. Я направляюсь туда, чтобы поговорить с одним из врачей.
— Угу, — сказала она с недоверчивым видом.
— Не беспокойтесь, — улыбнулся я самой лучшей своей улыбкой. — Я не из пациентов клиники. Просто отработал длинную смену — непредвиденный случай, нужна была срочная помощь.
Это явно испугало ее, поэтому я показал ей свой патент и карточку преподавателя медфака.
— Честное скаутское.
Она несколько смягчилась и спросила:
— Чем они там занимаются, в этой клинике?
— Точно не знаю. У вас были из-за них проблемы?
— Нет-нет, просто не видно, чтобы туда входило и выходило много народу. И там нет никакой вывески, из которой можно было узнать, что это за место. Я бы даже и не узнала этого, если бы мне не сказала одна моя посетительница. Мне просто интересно, чем они там занимаются.
— Я и сам не так уж много знаю. Моя специальность — работа с детьми. Одна моя пациентка — дочь женщины, которая здесь лечилась. Может, вы заметили ее? Она обычно приезжала на старом «роллс-ройсе», черно-сером.
Хозяйка кивнула.
— Я действительно видела пару раз похожую машину, но не обратила внимания, кто был за рулем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145