— Чудовища... большие и плохие.
— Кто большие и плохие, Мелисса?
— Не знаю... плохие, и все.
Она опять замолчала, прикусила нижнюю губу и стала раскачиваться.
Я положил ей руку на плечо.
Она открыла глаза и сказала:
— Я знаю, что они воображаемые, но все равно их боюсь.
— Воображаемые вещи могут быть очень страшными.
Я сказал это успокаивающим тоном, но она уже затащила меня в свой мир, и у меня в мозгу замелькали картинки моего собственного производства: верещащие на непонятном языке орды клыкастых и лохматых не то теней, не то тварей, прячущихся в темноте ночи. Потайные двери, отпирающиеся при угасании света.
Деревья, превращающиеся в ведьм, кусты, становящиеся омерзительно скользкими горбами, и луна — как огромный, ненасытный костер.
Сила сопереживания. Но не только. Память о других ночах, которые были давным-давно; мальчик в постели прислушивается к ветрам, которые со свистом несутся по миссурийским равнинам... Я оторвался от этих видений и стал слушать, что она говорит:
— ... вот почему я ненавижу спать. Когда спишь, то бывают эти сны.
— Какие сны?
Она снова вздрогнула и покачала головой.
— Я заставляю себя не спать, но потом больше не могу и засыпаю, и тогда приходят эти сны.
Я взял ее пальцы в свои и заставил их остановиться прикосновением и целебным бормотанием.
Она замолчала.
Я спросил:
— Тебе каждую ночь снятся плохие сны?
— Да. И не один. Мама говорила, один раз их было семь.
— Семь плохих снов за одну ночь?
— Да.
— А ты их помнишь?
Она высвободила руку, закрыла глаза и отгородилась от меня бесстрастным тоном. Семилетний клиницист, излагающий свою точку зрения на совещании. Описывающий случай одной безымянной девочки, которая просыпалась вся в поту на своем спальном месте в ногах материнской кровати. Просыпалась рывком, с колотящимся сердцем, цепляясь за простыни, чтобы спастись от бесконечного и неуправляемого падения в огромную черную пасть. Цепляясь, но не в силах удержаться, и чувствуя, как окружающее уплывает от нее все дальше и дальше, словно бумажный змей, у которого оборвалась нитка. Она вскрикивает в темноте и ползет, тянется, рвется туда, к теплому телу матери, словно нацеленный на любовь снаряд. Ей навстречу бессознательно протягивается материнская рука и подтягивает ее ближе.
Она лежит, окоченев, уставившись на потолок, и пытается убедить себя, что это просто потолок и ей только кажется, будто там что-то двигается, на самом деле там ничего нет, ничего не может быть. Она вдыхает аромат духов матери, слышит ее легкое посапывание. Убедившись, что мать крепко спит, она протягивает руку и трогает атлас и кружево, мягкую плоть руки. Потом поднимается вверх, к лицу. К здоровой стороне... почему-то она всегда оказывается рядом со здоровой стороной.
Она снова замирает, произнеся во второй раз «здоровая сторона».
Ее глаза открылись. Она бросила панический взгляд на отдельный выход.
Словно заключенный, который оценивает степень риска, думая о побеге из тюрьмы.
Слишком много для нее и слишком рано.
Наклонившись ближе, я сказал ей, что у нее все прошло хорошо и мы можем в оставшееся время опять порисовать или поиграть в какую-нибудь игру.
Она сказала:
— Я боюсь своей комнаты.
— Почему?
— Она большая.
— Слишком велика для тебя?
У нее на лице промелькнуло виноватое выражение. Виноватое смятение.
Я попросил ее рассказать немного подробнее об этой комнате. Она в ответ нарисовала еще несколько картинок.
Высокий потолок с нарисованными на нем дамами в изящных платьях. Розовые ковры, розово-серые обои с изображением ягнят и котят — мама их выбирала специально для нее, когда она была совсем маленькая и спала в детской кроватке. Игрушки. Музыкальные шкатулки, миниатюрная посуда и стеклянные фигурки, три отдельных кукольных домика, целый зоопарк мягких зверей. Кровать с пологом, привезенная откуда-то издалека, она забыла откуда, с подушками и пухлым одеялом из гусиных перьев. Кружевные занавески на окнах, которые вверху закруглялись и доходили почти до самого потолка. Окна со вставленными в них кусочками цветного стекла, от которых на коже рисовались цветные картинки. Сиденье перед одним из окон, откуда видно траву и цветы, за которыми целый день ухаживает Сабино; ей хотелось окликнуть его и поздороваться, но она боялась подходить слишком близко к окну.
— Похоже, это огромная комната.
— Там не одна комната, а целая куча. Есть спальня и ванная, и комната для одевания с зеркалами и лампами вокруг них, рядом с моим стенным шкафом. И игровая комната — там почти все игрушки, только мягкие звери в спальне. Джейкоб называет спальню детской, то есть комнатой для малыша.
Она нахмурилась.
— Джейкоб обращается с тобой, как с малышкой?
— Нет! Я уже с трех лет не сплю в детской кроватке!
— А тебе нравится, что у тебя такая большая комната?
— Нет! Я ее ненавижу! Я никогда туда не вхожу.
Виноватое выражение вернулось на ее лицо.
До конца сеанса оставалось две минуты. Она так и не сдвинулась со стула с тех пор, как вошла в кабинет и села.
Я сказал:
— Ты прекрасно работаешь, Мелисса. Я очень много для себя узнал. Давай сейчас остановимся, ты не против?
Она заявила:
— Мне не нравится быть одной. Никогда.
— Никому не нравится долго быть одному. Даже взрослые этого боятся.
— Мне это не нравится никогда. Только после дня рождения, когда мне исполнилось семь лет, я стала ходить в туалет одна. Когда закрываешь дверь и тебя никто не видит.
Она откинулась на спинку стула и смотрела на меня с вызовом в ожидании неодобрения.
Я спросил:
— А кто ходил с тобой до того, как тебе исполнилось семь лет?
— Джейкоб и мама, и Мадлен, и Кармела — до того, как мне исполнилось четыре года. Потом Джейкоб сказал, что я теперь уже большая девочка и что со мной должны быть только женщины, и перестал ходить. Потом, когда мне стало семь лет, я решила пойти туда одна. От этого я плакала, и у меня болел живот, и один раз меня вырвало, но я это сделала. Сначала дверь была закрыта немного, потом совсем, но я ее все-таки не запирала. Никак не могла.
Я сказал."
— Ты сделала все очень хорошо.
Она нахмурилась.
— Иногда мне все равно там страшно и хочется, чтобы кто-нибудь был — не смотреть, а просто так, за компанию. Но я никого не прошу.
— Очень хорошо, — заметил я. — Ты боролась со своим страхом и победила его.
— Да, — согласилась она. И удивилась. Явно впервые тяжкое испытание оборачивалось для нее победой.
— А твоя мама и Джейкоб говорили тебе, что ты сделала хорошее дело?
— Угу. — Она махнула рукой. — Они всегда говорят приятное.
— Но ты и правда сделала хорошее дело. Победила в трудном бою. Это значит, что ты можешь победить и в других боях — можешь побороть и другие страхи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145