— Теория рагу здесь ни при чем, Стерджис. Здешние постояльцы обычно обходятся без автомобилей.
— Время от времени им перепадает поденная работа, — возразил Майло. — Развозка, доставка. А может, Макклоски встретил кого-то, кому не приглянулась его физиономия. Она у него была не ахти какая.
Льюис курил и ничего на это не ответил.
— Блеск, — сказал Эспозито и повернулся ко мне: — Вы можете добавить что-нибудь?
Я покачал головой.
— Ну, что тут скажешь? — развел руками Майло. — На этот раз вам достался детективный роман. Ничего не попишешь.
— И вы не можете сообщить ничего, что могло бы прояснить дело? — спросил Эспозито.
— Мне об этом известно не больше вашего, — ответил Майло. Он улыбнулся. — Ну, может, на самую малость больше, но я уверен, что упорной работой вы это быстро наверстаете.
С этими словами он двинулся мимо них, направляясь ко входу в миссию. Я хотел пойти за ним, но Льюис преградил мне дорогу.
— Остановись, Стерджис, — сказал он.
Майло обернулся. Наморщил лоб.
Льюис спросил:
— А теперь что тебе там нужно?
— Думал поговорить со священником, — ответил Майло. — Пора исповедаться.
— Правильно, — ухмыльнулся Эспозито. — У священника борода отрастет, пока он будет слушать.
Льюис засмеялся, но это прозвучало как-то принужденно.
— Может, сейчас не самое лучшее время для этого.
— Я что-то не вижу здесь никакого запрещающего знака, Брэд.
— Все равно сейчас не лучшее время.
Майло упер руки в бока.
— Ты хочешь сказать, что для меня доступ сюда ограничен, потому что покойник здесь когда-то проживал, а всякие бродяги и подонки могут входить и выходить беспрепятственно? Хармон-младший будет просто в восторге, Брэд. В следующий раз, когда они с шефом полиции будут играть в гольф, им будет о чем поговорить.
Льюис сказал:
— Сколько прошло, три месяца? А ты уже действуешь, как проклятый деляга.
— Чушь собачья, — ответил Майло. — Это ведь ты тут ставишь препоны, Брэд. Это ты вдруг ни с того ни с сего решил проявить бдительность.
— Никто нас не заставляет выслушивать эту чушь собачью, — процедил сквозь зубы Эспозито и расстегнул пиджак. Льюис придержал его, дымя словно паровоз. Потом бросил окурок на тротуар, посмотрел, как он тлеет, и отошел в сторону.
— Эй, — сказал Эспозито.
— А пошло все в задницу! — В голосе Льюиса была такая ярость, что Эспозито захлопнул рот. Льюис повернулся ко мне: — Валяйте. Двигайте.
Я двинулся вперед, а Майло рукой уже коснулся двери.
— Смотри, не напорть там, — предостерег Льюис. — И не перебегай нам дорогу. Я не шучу. И мне наплевать, сколько там за тобой этих чертовых адвокатов, слышишь?
Майло толкнул дверь, и мы вошли. До того как дверь закрылась за нами, я услышал, как Эспозито выругался.
И засмеялся — через силу, со злобой.
* * *
В большой комнате цвета морской волны работал телевизор. На экране мелькало что-то вроде полицейского боевика, и пар сорок полузакрытых глаз следило за фантастическими перипетиями.
— Торазин-сити, — сказал Майло фреоново-холодным голосом. — Гнев как лечебное средство...
Мы дошли до середины комнаты, когда из-за угла коридора появился отец Тим Эндрус, везущий бачок с кофе на алюминиевой тележке. Упакованные в полиэтилен стопки пластиковых стаканчиков заполняли нижнюю полку тележки. Его пасторская рубашка грязно-оливкового цвета была надета поверх выцветших джинсов, добела протертых на коленях. Обут он был в те же самые, что и в первый раз, белые кеды; один шнурок развязался.
Он нахмурился, остановился, резко повернул, чтобы избежать встречи с нами, и покатил тележку между рядами сидевших в расслабленных позах мужчин. Разболтанные колеса тележки все время заедало. Двигаясь рывками и зигзагами, Эндрус оказался наконец у телевизора. Низко наклонившись, он что-то прошептал одному из сидевших — молодому белокожему парню с безумными глазами в слишком тесной для него одежде, придававшей ему вид сильно выросшего мальчишки-беспризорника. Он действительно был очень молод — ему никак не могло быть больше двадцати лет; в нем еще просматривалась младенческая пухлость, а линия подбородка под скудной растительностью оставалась мягкой. Но впечатление детской невинности портили свалявшиеся волосы и покрытая болячками кожа.
Священник разговаривал с ним медленно и с исключительным терпением. Юноша выслушал его, потом медленно поднялся и стал дрожащими пальцами разворачивать стопку стаканчиков. Наполнив стаканчик из крана бачка, он хотел поднести его к губам. Эндрус прикоснулся к его запястью, и юноша остановился в растерянности.
Эндрус улыбнулся, опять что-то сказал и направил руку юноши так, что стаканчик оказался протянутым одному из сидящих людей. Тот человек взялся за стаканчик, и юноша с изумленным видом отпустил его. Эндрус сказал что-то и дал ему еще один стаканчик, в который он стал наливать кофе. Несколько человек встали со своих мест, и перед бачком образовалась небольшая очередь.
Священник жестом подозвал сидевшего в первом ряду худого мужчину, цвет кожи которого напоминал фотопленку. Мужчина встал и подошел прихрамывая. Он и юноша встали бок о бок, не глядя друг на друга. Эндрус улыбнулся и проинструктировал их, что надо делать, чтобы получился конвейер из двух человек. Показывая и ободряя похвалой, он добился определенного ритма наполнения и раздачи стаканчиков, так что очередь с шарканьем начала двигаться вперед. Тогда он подошел к нам.
— Пожалуйста, уйдите, — проговорил он. — Я ничем не могу быть вам полезен.
— Только несколько вопросов, прошу вас, отец Эндрус, — сказал Майло.
— Сожалею, мистер... не помню вашей фамилии, но я абсолютно ничем не могу быть вам полезен, и вы меня очень обяжете, если уйдете.
— Моя фамилия Стерджис, и вы ее не забывали, потому что я вам ее не сообщал.
— Верно, — кивнул священник, — вы не сообщали. Зато это сделала полиция. Совсем недавно. Полиция сообщила мне также и то, что вы — не полицейский.
— А я и не говорил, что я полицейский, святой отец.
Уши отца Эндруса покраснели. Он щипнул себя за редкие усы.
— Действительно, не говорили, но намекали на это. Я имею дело с обманом целый день, мистер Стерджис, — это часть моей работы. Но это не значит, что он мне нравится.
— Простите, — сказал Майло, — я...
— Извиняться не обязательно, мистер Стерджис. Вы можете выразить свое раскаяние тем, что уйдете и позволите мне вернуться к заботам об этих людях.
— Что-нибудь изменилось бы, святой отец, если бы я сказан вам, что я полицейский, временно находящийся в отпуске?
Худое лицо священника выразило удивление.
— А что сказали вам они, святой отец? — спросил Майло. — Что меня выгнали из полиции? Что я какой-нибудь закоренелый грешник?
Бледное лицо отца Эндруса покраснело от гнева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145