— Может, вам стоит вот над чем поразмыслить, — сказал я. — При всем вашем теоретизировании о высоких материях, вы можете не отдавать себе отчета в вашей истинной мотивации.
Уголки его рта загнулись кверху.
— Уж не претендуете ли вы на место моего психоаналитика?
Я покачал головой.
— Никоим образом. Боюсь, мой желудок не выдержит.
Уголки рта резко опустились.
Я продолжал:
— Женщины. То, как они вас всегда подводили. Судебная битва за опеку сынас первой женой, ее пьянство и вспыхнувший из-за этого пожар, в котором погиб ваш сын. Во время вашей первой встречи вы упомянули вторую жену — ту, что была до Урсулы. Я не составил о ней никакого впечатления, но что-то говорит мне, что и она не оказалась достойной вас.
— Ничтожество, — сказал он. — Абсолютный нуль.
— Она ныне здравствует?
Он усмехнулся.
— Несчастный случай. Она оказалась совсем не такой первоклассной пловчихой, какой воображала себя.
— Вода, — заметил я. — Вы использовали ее дважды. По Фрейду, здесь должна быть какая-то связь с утробой.
— Теория Фрейда — это коровья лепешка.
— Не исключено, что на этот раз, профессор, она попала в самое яблочко. Может, все это не имеет ничего общего ни с наукой, ни с любовью, ни с собачьим бредом, который толкаете вы, но зато прекрасно состыкуется с тем фактом, что вы ненавидите женщин — по-настоящему презираете их и стремитесь держать под своим контролем. Это заставляет предположить, что вам самому в детстве пришлось пережить что-то скверное — отсутствие родительской заботы, жестокое обращение или что-то еще. Наверное, я имею в виду, что мне хотелось бы знать, что собой представляла ваша матушка.
У него отвисла челюсть, и он резко нажал всей рукой на кнопку.
Аппарат пронзительно завыл — частота была выше, чем прежде.
Его голос из-за этого воя был едва слышен, хотя он кричал:
— Пятнадцать секунд!
Я бросился на него. Он откатился, лягаясь и колотя кулаками, потом вдруг швырнул черный пульт мне в лицо и попал в нос. Его пальцы на сером модуле побелели от напряжения. Удушливый запах горящего мяса и волос затопил всю комнату.
Я пытался вырвать у него из рук пульт, ударил в живот, он стал хватать воздух ртом и согнулся пополам. Но пульт не выпустил, хватка у него была стальная.
Мне пришлось сломать ему запястье, чтобы пальцы разжались.
Я сунул пульт в карман, не спуская глаз с Гэбни. Он лежал на полу, держался за запястье и плакал.
Женщины продолжали судорожно дергаться еще очень долго.
Я выключил аппаратуру из сети, оборвал электрические провода и связал ими руки и ноги Гэбни. Убедившись, что он обездвижен, я занялся женщинами.
36
Я запер Гэбни в сарае, перевел Джину и Урсулу в дом, укрыл их одеялами и заставил Урсулу выпить немного яблочного сока, который я нашел в холодильнике среди прочих запасов. Книги по выживанию на кухонной полке. Винтовка и дробовик над столом. Швейцарский армейский нож, целая коробка шприцев и медикаментов. Профессор готовился к дальнему рейсу.
Я позвонил в службу спасения по 911, потом заказал срочный разговор со Сьюзан Лафамилья. Она с поразительной быстротой оправилась от ужаса, снова превратилась в знающего свое дело профессионала, записала несколько ключевых деталей и сказала мне, что остальное берет на себя.
Через полчаса прибыли медики, сопровождаемые четырьмя машинами службы шерифа из округа Санта-Барбара. В ожидании их приезда я нашел записи Гэбни, причем это не потребовало с моей стороны особенного напряжения детективных способностей, потому что он оставил с полдюжины тетрадей на столе в столовой. Но больше двух страниц я не выдержал.
Следующую пару часов я провел в беседе с двумя сурового вида людьми в форме. Сьюзан Лафамилья приехала в компании с молодым человеком, одетым в костюм оливкового цвета от Хьюго Босса при галстуке «ретро», перекинулась несколькими словами с полицейскими и вызволила меня. Мистер Модник оказался одним из ее партнеров — имени его я так и не узнал. Он повел мою машину, а Сьюзан повезла меня домой на своем «ягуаре». Она ни о чем меня не спрашивала, и я заснул, довольный тем, что оказался в роли пассажира.
* * *
Я пропустил назначенную на следующее утро на десять часов встречу с Мелиссой, но не потому, что проспал. В шесть я был уже на ногах и наблюдал за тем, как новорожденные рыбки размером с острицу бойко снуют в пруду. К половине десятого прибыл в Сассекс-Ноул. Ворота были открыты, но дверь никто не открыл.
Я заметил одного из сыновей Хернандеса, который прореживал плющ недалеко от наружной стены усадьбы, и спросил его, где Джина. В какой-то больнице в Санта-Барбаре, ответил он. Нет, он не знает, в какой именно.
Я поверил ему, но все ж еще раз попробовал дверь.
Когда я отъезжал, он грустно взглянул на меня. Но, возможно, то была не грусть, а жалость — из-за моего маловерия.
* * *
Я уже стал выезжать на улицу, когда заметил, что с юга приближается коричневый «шевроле». Он ехал так медленно, что казался стоящим на месте. Я сдал назад и остановился, и как только он притормозил на въезде, уже был тут как тут, у окна водителя, и приветствовал испуганно глядевшую на меня Бетель Друкер.
— Извините, — пробормотала она и включила заднюю скорость.
— Нет, — сказал я, — прошу вас, не уезжайте. Дома никого нет, но мне нужно с вами поговорить.
— Говорить не о чем.
— Тогда зачем вы здесь?
— Не знаю. — На ней было простое коричневое платье, какая-то бижутерия и очень мало косметики. Ее фигура отказывалась подчиняться ограничениям. Но я не испытывал удовольствия при взгляде на нее. Думаю, ко мне еще не скоро вернется радость созерцания. — Правда не знаю, — повторила она. Ее рука оставалась все это время на рукоятке коробки передач.
— Вы приехали, чтобы выразить свое уважение этой семье. Очень достойный поступок с вашей стороны.
Она посмотрела на меня так, будто я говорил на неведомых ей языках. Я обошел вокруг капота и уселся на сиденье рядом с ней.
Она хотела было возразить, но потом с легкостью, говорившей о выработанной за многие годы — за целую жизнь — привычке к молчаливому согласию и приятию, ее лицо приняло выражение покорности судьбе.
— О чем вы хотите говорить?
— Вы знаете, что случилось?
Она кивнула.
— Ноэль мне сказал.
— Где сейчас Ноэль?
— Поехал с утра туда. Чтобы быть с ними.
Недосказанными остались слова «как обычно».
Я сказал:
— Он замечательный мальчик — вы прекрасно его воспитали.
Ее лицо дрогнуло.
— Он такой ужасно толковый, что иногда кажется, будто это не мой сын. Мне повезло, что я помню эту боль — когда выпихивала его наружу. Если посмотреть, так и не подумаешь, что он родился таким крупным. Почти четыре килограмма. Пятьдесят восемь сантиметров. Мне сказали, он будет играть в футбол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145