Не будь они братьями-близнецами, подумал он, была бы образцовая гомосексуальная пара.
— Как самочувствие? — спросил он.
— Отличное, — отозвался Эрик, быстро к нему повернувшись.
— У меня тоже, — сказал Эдвард.
Салеттл на минуту задержался, потом вышел.
Спустившись по лестнице, он пересек коридор с резными дубовыми панелями и вошел в уютный кабинет с такой же отделкой. Шолл, в официальном костюме с белым галстуком, очень представительный, стоял перед камином с рюмкой коньяка в руке. Юта Баур в одном из своих знаменитых черных платьев устроилась в кресле позади него и курила турецкую сигарету с длинным мундштуком.
— Фон Хольден у Либаргера, — сказал Салеттл.
— Знаю, — ответил Шолл.
— Очень неудачно, что полицейский вздумал привлечь кардинала...
— Вам не следует волноваться ни о чем, кроме Эрика с Эдвардом и мистера Либаргера, — отрезал Шолл с ледяной улыбкой. — Эта ночь наша, дорогой доктор. Это ночь для всех нас, — внезапно он обернулся к ним, — не только ныне живущих, но и тех, кто уже мертв, но мужественно, самоотверженно и мудро подготовил начало. Эта ночь и для них. Для них мы познаем будущее, подходим к нему все ближе. — Глаза Шолла остановились на Салеттле. — И никто и ничто, дорогой доктор, — тихо закончил он, — не отберет у нас эту ночь.
Глава 114
— Я хотел бы получить ключ от комнаты четыреста двенадцать, — сказал по-немецки Реммер женщине с тускло-серыми волосами, сидевшей за конторкой. У нее были очки с толстыми стеклами, на плечи накинута коричневатая шаль.
— Этот номер занят, — изумленным тоном ответила она, потом покосилась на Маквея, стоявшего позади Реммера, слева от лифта.
— Ваша фамилия?
— С чего это я буду вам отвечать? Кто вы? Какое вы имеете право?
— Мы из полиции. — И Реммер показал удостоверение сотрудника берлинской полиции.
— Меня зовут Анна Шубарт, — быстро ответила женщина. — Что вы хотите?
Маквей и Нобл остановились посередине вестибюля, на полпути между парадным входом и лестничной площадкой, застеленной вытертым ковром цвета бургундского вина. Тесный вестибюль был выкрашен в горчичный цвет. У конторки стояла бархатная кушетка, два вытертых и непарных стула были придвинуты к камину, в котором тлел огонь. На одном из стульев дремал старик, опустив на колени развернутую газету.
— Лестница из вестибюля ведет на последний этаж?
— Да.
— Кроме лестницы и лифта, других путей наверх нет?
— Нет.
— Пожилой господин у камина — постоялец?
— Мой отец. Что происходит?..
— Вы живете в этом здании?
Анна Шубарт кивком указала на закрытую дверь у себя за спиной.
— Будите отца и уходите оба к себе. Я скажу, когда можно будет вернуться.
Лицо женщины побагровело, похоже было, что она пошлет Реммера к черту, но тут открылась дверь и вошли Литтбарский и Хольт. Литтбарский держал ружье. На плече у Хольта висел «узи».
Оскорбленное достоинство Анны Шубарт было удовлетворено. Потянувшись к настенному шкафчику, она достала ключ от 412-й комнаты и подала его Реммеру. Потом быстро подошла к старику и разбудила его.
— Komm, Vater, — сказала она.
Она помогла старику встать и повела его, удивленно моргающего и оглядывающегося, к двери за конторкой. Бросив короткий злой взгляд на полицейских, она закрыла за собой дверь.
— Скажи Хольту, чтобы оставался здесь, — сказал Реммеру Маквей. — Вы с Литтбарским подниметесь по лестнице. Мы, старики, поедем лифтом. Встречаемся наверху.
Подойдя к лифту, Маквей нажал на кнопку вызова. Двери раздвинулись сразу же, и они с Ноблом вошли внутрь. Лифт тронулся, а Реммер и Литтбарский начали подниматься по лестнице.
Келлерманну, дежурившему снаружи, показалось, что свет горит в еще одной комнате, соседней с номером Каду, но утверждать наверняка он не стал бы. Что бы там ни было, это не повод поднимать тревогу, подумал он.
Лифт со скрежетом остановился на четвертом этаже, двери раздвинулись. Тридцать восемь секунд, отметил Маквей. Тускло освещенный коридор был пуст. Заблокировав лифт, Маквей вышел из кабины. За ним с матово-черным «магнумом» 44-го калибра последовал Нобл.
Они прошли футов двадцать, как вдруг Маквей насторожился и кивнул Ноблу на дверь напротив.
Комната 412.
Внезапно по потолку в дальнем конце коридора метнулась тень, и они прижались к стене. Из-за угла выскочил Реммер с револьвером в руке, за ним спешил Литтбарский. Маквей показал на дверь 412-го, и четверо мужчин заняли позиции по разные стороны двери: Маквей и Нобл — слева, Реммер и Литтбарский — справа.
Маквей подтолкнул Литтбарского к центру, чтобы тот при необходимости мог открыть огонь по двери.
Перебросив револьвер в левую руку, Маквей стал сбоку от двери, сунул ключ в замок и повернул.
Щелк...
Дверь открыта, они прислушались.
Тишина.
Литтбарский нацелил ружье в центр двери. Струйка пота бежала по щеке Реммера, прижавшегося к стене около двери. Нобл, держа перед собой «магнум» двумя руками, как принято у морских пехотинцев, застыл наготове в футе от Маквея.
Не дыша, Маквей потянулся к дверной ручке и повернул ее, потом легонько толкнул. Дверь приоткрылась на несколько дюймов. Показалась небольшая часть комнаты в тусклом свете лампы в стиле рококо, висевшей в углу над диванчиком. Звуки вальса Штрауса едва слышно доносились из радиоприемника.
— Каду, — громко позвал Маквей.
Никакого ответа, только звуки вальса.
— Каду, — повторил Маквей.
Снова — ничего.
Взглянув на Реммера, Маквей распахнул дверь. Каду сидел на диване лицом к ним. На нем был темный вельветовый спортивный пиджак, голубая рубашка и узкий, небрежно повязанный галстук. Рубашка была залита кровью, а в галстуке виднелись три аккуратные дырочки, одна над другой.
Выпрямившись, Маквей повернулся и осмотрел коридор. Двери других пяти номеров были закрыты, свет из-под них не пробивался. Тишину нарушали только звуки вальса из комнаты Каду. Держа наготове свой револьвер, Маквей решительно вошел внутрь.
В номере стояла двуспальная кровать, рядом — неказистый ночной столик. В приоткрытую дверь виднелась темная ванная комната. Маквей через плечо посмотрел на Литтбарского, переставшего судорожно сжимать свое ружье, и кивнул ему. Потом обменялся взглядами с Реммером и Ноблом, занявшими оборонительную позицию около двери.
— Каду мертв. Его застрелили.
Реммер что-то сказал по-немецки в микрофон, прикрепленный к лацкану.
Внизу, в вестибюле отеля, Хольт со своим «узи» прикрывал парадный вход. В темной аллее Зайденберг протер глаза и отошел в тень дуба. Келлерманн еще раз настроил свой бинокль и посмотрел на окно 412-го номера.
— Входим в комнату, — сказал в рацию Реммер. Все участники операции напряглись, как будто одновременно почувствовали — сейчас что-то произойдет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160
— Как самочувствие? — спросил он.
— Отличное, — отозвался Эрик, быстро к нему повернувшись.
— У меня тоже, — сказал Эдвард.
Салеттл на минуту задержался, потом вышел.
Спустившись по лестнице, он пересек коридор с резными дубовыми панелями и вошел в уютный кабинет с такой же отделкой. Шолл, в официальном костюме с белым галстуком, очень представительный, стоял перед камином с рюмкой коньяка в руке. Юта Баур в одном из своих знаменитых черных платьев устроилась в кресле позади него и курила турецкую сигарету с длинным мундштуком.
— Фон Хольден у Либаргера, — сказал Салеттл.
— Знаю, — ответил Шолл.
— Очень неудачно, что полицейский вздумал привлечь кардинала...
— Вам не следует волноваться ни о чем, кроме Эрика с Эдвардом и мистера Либаргера, — отрезал Шолл с ледяной улыбкой. — Эта ночь наша, дорогой доктор. Это ночь для всех нас, — внезапно он обернулся к ним, — не только ныне живущих, но и тех, кто уже мертв, но мужественно, самоотверженно и мудро подготовил начало. Эта ночь и для них. Для них мы познаем будущее, подходим к нему все ближе. — Глаза Шолла остановились на Салеттле. — И никто и ничто, дорогой доктор, — тихо закончил он, — не отберет у нас эту ночь.
Глава 114
— Я хотел бы получить ключ от комнаты четыреста двенадцать, — сказал по-немецки Реммер женщине с тускло-серыми волосами, сидевшей за конторкой. У нее были очки с толстыми стеклами, на плечи накинута коричневатая шаль.
— Этот номер занят, — изумленным тоном ответила она, потом покосилась на Маквея, стоявшего позади Реммера, слева от лифта.
— Ваша фамилия?
— С чего это я буду вам отвечать? Кто вы? Какое вы имеете право?
— Мы из полиции. — И Реммер показал удостоверение сотрудника берлинской полиции.
— Меня зовут Анна Шубарт, — быстро ответила женщина. — Что вы хотите?
Маквей и Нобл остановились посередине вестибюля, на полпути между парадным входом и лестничной площадкой, застеленной вытертым ковром цвета бургундского вина. Тесный вестибюль был выкрашен в горчичный цвет. У конторки стояла бархатная кушетка, два вытертых и непарных стула были придвинуты к камину, в котором тлел огонь. На одном из стульев дремал старик, опустив на колени развернутую газету.
— Лестница из вестибюля ведет на последний этаж?
— Да.
— Кроме лестницы и лифта, других путей наверх нет?
— Нет.
— Пожилой господин у камина — постоялец?
— Мой отец. Что происходит?..
— Вы живете в этом здании?
Анна Шубарт кивком указала на закрытую дверь у себя за спиной.
— Будите отца и уходите оба к себе. Я скажу, когда можно будет вернуться.
Лицо женщины побагровело, похоже было, что она пошлет Реммера к черту, но тут открылась дверь и вошли Литтбарский и Хольт. Литтбарский держал ружье. На плече у Хольта висел «узи».
Оскорбленное достоинство Анны Шубарт было удовлетворено. Потянувшись к настенному шкафчику, она достала ключ от 412-й комнаты и подала его Реммеру. Потом быстро подошла к старику и разбудила его.
— Komm, Vater, — сказала она.
Она помогла старику встать и повела его, удивленно моргающего и оглядывающегося, к двери за конторкой. Бросив короткий злой взгляд на полицейских, она закрыла за собой дверь.
— Скажи Хольту, чтобы оставался здесь, — сказал Реммеру Маквей. — Вы с Литтбарским подниметесь по лестнице. Мы, старики, поедем лифтом. Встречаемся наверху.
Подойдя к лифту, Маквей нажал на кнопку вызова. Двери раздвинулись сразу же, и они с Ноблом вошли внутрь. Лифт тронулся, а Реммер и Литтбарский начали подниматься по лестнице.
Келлерманну, дежурившему снаружи, показалось, что свет горит в еще одной комнате, соседней с номером Каду, но утверждать наверняка он не стал бы. Что бы там ни было, это не повод поднимать тревогу, подумал он.
Лифт со скрежетом остановился на четвертом этаже, двери раздвинулись. Тридцать восемь секунд, отметил Маквей. Тускло освещенный коридор был пуст. Заблокировав лифт, Маквей вышел из кабины. За ним с матово-черным «магнумом» 44-го калибра последовал Нобл.
Они прошли футов двадцать, как вдруг Маквей насторожился и кивнул Ноблу на дверь напротив.
Комната 412.
Внезапно по потолку в дальнем конце коридора метнулась тень, и они прижались к стене. Из-за угла выскочил Реммер с револьвером в руке, за ним спешил Литтбарский. Маквей показал на дверь 412-го, и четверо мужчин заняли позиции по разные стороны двери: Маквей и Нобл — слева, Реммер и Литтбарский — справа.
Маквей подтолкнул Литтбарского к центру, чтобы тот при необходимости мог открыть огонь по двери.
Перебросив револьвер в левую руку, Маквей стал сбоку от двери, сунул ключ в замок и повернул.
Щелк...
Дверь открыта, они прислушались.
Тишина.
Литтбарский нацелил ружье в центр двери. Струйка пота бежала по щеке Реммера, прижавшегося к стене около двери. Нобл, держа перед собой «магнум» двумя руками, как принято у морских пехотинцев, застыл наготове в футе от Маквея.
Не дыша, Маквей потянулся к дверной ручке и повернул ее, потом легонько толкнул. Дверь приоткрылась на несколько дюймов. Показалась небольшая часть комнаты в тусклом свете лампы в стиле рококо, висевшей в углу над диванчиком. Звуки вальса Штрауса едва слышно доносились из радиоприемника.
— Каду, — громко позвал Маквей.
Никакого ответа, только звуки вальса.
— Каду, — повторил Маквей.
Снова — ничего.
Взглянув на Реммера, Маквей распахнул дверь. Каду сидел на диване лицом к ним. На нем был темный вельветовый спортивный пиджак, голубая рубашка и узкий, небрежно повязанный галстук. Рубашка была залита кровью, а в галстуке виднелись три аккуратные дырочки, одна над другой.
Выпрямившись, Маквей повернулся и осмотрел коридор. Двери других пяти номеров были закрыты, свет из-под них не пробивался. Тишину нарушали только звуки вальса из комнаты Каду. Держа наготове свой револьвер, Маквей решительно вошел внутрь.
В номере стояла двуспальная кровать, рядом — неказистый ночной столик. В приоткрытую дверь виднелась темная ванная комната. Маквей через плечо посмотрел на Литтбарского, переставшего судорожно сжимать свое ружье, и кивнул ему. Потом обменялся взглядами с Реммером и Ноблом, занявшими оборонительную позицию около двери.
— Каду мертв. Его застрелили.
Реммер что-то сказал по-немецки в микрофон, прикрепленный к лацкану.
Внизу, в вестибюле отеля, Хольт со своим «узи» прикрывал парадный вход. В темной аллее Зайденберг протер глаза и отошел в тень дуба. Келлерманн еще раз настроил свой бинокль и посмотрел на окно 412-го номера.
— Входим в комнату, — сказал в рацию Реммер. Все участники операции напряглись, как будто одновременно почувствовали — сейчас что-то произойдет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160