Существу. Тот улыбался. А затем Ономори-Моро снова поднялся в воздух по мановению руки этого существа, и это было прекрасно, это был совсем другой полет, полный восторга и священного трепета. На сей раз земля разворачивалась под ним медленно и неспешно, и он видел ее четко, как карту. И понимал, что ему показывают путь домой — так, чтобы он запомнил и путь в другую сторону. И когда перед ним в рассветной дымке заплескалось море, он проснулся.
Его жестоко трясли, ему в лицо лили воду, воняло чем-то отвратительно тяжелым и приторно-сладким, вопили женщины и гудел молитвы жрец.
Он открыл глаза и — увидел. Это было как удар, потому что он знал, что так и будет. Он увидел безумие, которое ждет его, если он…
Что?
Ответа не было.
— Отдай, немедленно отдай эту дрянь! — Мать пыталась вырвать из его руки талисман.
Сын резко отдернул руку.
— Не отдам, — негромко и угрожающе сказал он. Потому что знал, что выпускать этот знак теперь нельзя. Почему нельзя — не знал. А еще этот Знак тянул его. Так человек тянется к драгоценному сокровищу, ради которого можно даже убить.
«Следующие недели были чередой опытов над самим собой. Ономори больше не видел во сне того незнакомца и странных мест, но указанный путь почему-то запомнил и деже зарисовал, хотя он тянулся куда дальше известных мудрым мест. На картах эти неведомые края назывались либо землей мертвых, либо краями белых демонов. Но Ономори уже знал, что это не так. Он видел — а своим видениям он привык верить.
Он пытался снимать Знак, прятал его куда-нибудь подальше, но непременно снова брал его, потому что просто не мог не держать при себе этого талисмана, словно Знак уже стал частью его. Во-вторых, без Знака снова начинали сниться страшные сны о давнем прошлом. Он понимал, что это связано с первопредком, он сам был им во сне, но между сном и явью лежала пропасть в тысячи лет, и в чем был смысл Знака и похода первопредка…
Поход! Был поход!
Но зачем? С какой целью?
Ономори грыз ногти до мяса, терзаясь вопросами. Знак прирос к нему — он не видел кошмаров. Но постепенно видения опять стали приходить, и снова это были события как бы на развилке: одно событие и много исходов, в зависимости от обстоятельств. И опять — это были отнюдь не всегда знакомые люди и события, и он не знал даже, в каком месте и в какое время они происходят. Но понимал одно — если бы он знал, что и где это, он мог бы изменить…
Отшельник, сухой, словно ветка сосны с осыпавшимися иглами, сидит, прикрыв веки. Но если он поднимет их, взгляд прожжет, как темный уголь.
— Так чего ты хочешь? — медленно и глухо говорит он. В голосе его медлительность бесконечного времени и всезнание существа, поднявшегося над суетой этого бренного мира.
— Отец, — склоняется Ономори, сложив молитвенно руки, склоняется перед почти нагим старцем — и это здесь, на высотах гор, где вечно дует ледяной ветер! — Мой дар убивает меня.
— Ты хочешь избавиться от него?
Ономори не знает, что сказать.
— Ты не знаешь, чего хочешь. Ты зря потревожил меня.
— Я знаю! — торопливо произносит он — Я боюсь. Я вижу судьбу…
— Ее никто не видит. Ты видишь разные нити судьбы.
— Но если я вижу, к чему может привести деяние или событие, я ведь могу сказать кому-нибудь и это изменит тот ход вещей, который свершился бы без меня?
— Никто не может изменить предопределенное. Ты лишь совершишь предопределенное тебе.
— Но зачем тогда этот дар, если все равно ничего не изменить?
Отшельник открывает глаза.
— Тебе предопределено видеть. Другому предопределено менять. Тот, кто стоит над нами, знает, чему предопределено сбыться, но не тебе. Твой выбор тоже предопределен.
— Но как? — уже почти кричит Ономори. — Как такое может быть? Я вижу. Я могу изменить. Я могу отвратить зло — значит, я должен судить и решать? Как я могу судить и решать, если все предопределено? Как я отличу добро от зла?
— Познание — убийца покоя, похититель счастья для имеющего жалость. Жалость есть страсть. Истинно мудрый отрешен от страстей. Нет ни добра, ни зла, ибо одно превращается в другое. Есть лишь равновесие. И лишь отрешившись от страстей, можно решать, ибо тогда понимаешь, что все, что ты делаешь, не есть ни добро, ни зло. И если в твоих руках власть нарушить равновесие, то лучше не делай ничего. Нельзя победить зло — можно лишь не дать ему стать больше. Добро порождает зло, зло порождает добро. Страсть влечет за собой желание. Желание призывает к свершению. Свершение ведет к страданию. Страдание есть зло. Отрешись от страстей. Отрешись от желаний. Отрешись от деяний. Вот совет истинно мудрого. Познай равновесие и не нарушай его деянием. Знающий свое место не нарушит гармонии.
— Ты говоришь — страдание есть зло. Значит, есть все же добро и зло?
— Есть равновесие и гармония.
— Но чего с чем?
— Твои вопросы не имеют смысла. И я не смогу тебе объяснить то, что смысла не имеет. Иди, юноша, учись у мудрых на горе Дайва, в Обители Совершенного Равновесия. Не докучай мне больше.
Отшельник закрыл глаза, и Ономори понял, что больше не услышит ни слова.
Он ушел в разочаровании и гневе. Отшельник не мог быть прав. Если есть равновесие, есть и добро и зло. Если они есть, то тогда понятен его, Ономори, дар. Он нужен, чтобы помогать добру. Или хотя бы чтобы поддерживать равновесие.
Боги не посылают ненужных даров.
Или этот сухой стручок, не способный даже женщину обрюхатить, считает богов дураками? Или считает себя умнее богов?
Он не прав.
Ономори спускался по тропе, брезгливо нахмурившись. Отшельник говорит одно — и врет. Небожители говорят другое — и тоже врут. Они коварны.
Нога поскользнулась на покрытом мхом камне, он чуть не упал. Ручей сбегал среди камней, тихо и деловито ворча, и Ономори подумал — это я. Я этот ручей. Какие бы камни ни лежали на пути, он обогнет их.
Он избран. Он это знал.
Сны, пришедшие ночью, опять были полны смысла, только вот в чем был этот смысл, Ономори понять не мог.
А стоит ли гадать? Может, просто воспринимать их как они есть и не задумываться? Смотреть, как просматривают картинки с видами дороги от Акори до приморского Эйимо? Спокойно и отрешенно?
Он ждал очередного видения, почти не замечая ничего вокруг, и злился, что оно все не приходит. Если бы уметь вызывать их по желанию, тогда он точно узнал бы, можно ли быть бесстрастным. Но тянулись недели, а видений все не было.
Наступил летний месяц ва, на землю пала жара. Путники рассказывали, что зной выжег степи и голод снова, как всегда, погнал варваров с мест кочевий, кого к закату, кого к восходу. Снова направлялись войска на границу, и Золотой государь снова молился на святых местах в горах и лесах. Отец был при Золотом государе. Мать занималась с младшими, и для старшего сына времени ей недоставало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195
Его жестоко трясли, ему в лицо лили воду, воняло чем-то отвратительно тяжелым и приторно-сладким, вопили женщины и гудел молитвы жрец.
Он открыл глаза и — увидел. Это было как удар, потому что он знал, что так и будет. Он увидел безумие, которое ждет его, если он…
Что?
Ответа не было.
— Отдай, немедленно отдай эту дрянь! — Мать пыталась вырвать из его руки талисман.
Сын резко отдернул руку.
— Не отдам, — негромко и угрожающе сказал он. Потому что знал, что выпускать этот знак теперь нельзя. Почему нельзя — не знал. А еще этот Знак тянул его. Так человек тянется к драгоценному сокровищу, ради которого можно даже убить.
«Следующие недели были чередой опытов над самим собой. Ономори больше не видел во сне того незнакомца и странных мест, но указанный путь почему-то запомнил и деже зарисовал, хотя он тянулся куда дальше известных мудрым мест. На картах эти неведомые края назывались либо землей мертвых, либо краями белых демонов. Но Ономори уже знал, что это не так. Он видел — а своим видениям он привык верить.
Он пытался снимать Знак, прятал его куда-нибудь подальше, но непременно снова брал его, потому что просто не мог не держать при себе этого талисмана, словно Знак уже стал частью его. Во-вторых, без Знака снова начинали сниться страшные сны о давнем прошлом. Он понимал, что это связано с первопредком, он сам был им во сне, но между сном и явью лежала пропасть в тысячи лет, и в чем был смысл Знака и похода первопредка…
Поход! Был поход!
Но зачем? С какой целью?
Ономори грыз ногти до мяса, терзаясь вопросами. Знак прирос к нему — он не видел кошмаров. Но постепенно видения опять стали приходить, и снова это были события как бы на развилке: одно событие и много исходов, в зависимости от обстоятельств. И опять — это были отнюдь не всегда знакомые люди и события, и он не знал даже, в каком месте и в какое время они происходят. Но понимал одно — если бы он знал, что и где это, он мог бы изменить…
Отшельник, сухой, словно ветка сосны с осыпавшимися иглами, сидит, прикрыв веки. Но если он поднимет их, взгляд прожжет, как темный уголь.
— Так чего ты хочешь? — медленно и глухо говорит он. В голосе его медлительность бесконечного времени и всезнание существа, поднявшегося над суетой этого бренного мира.
— Отец, — склоняется Ономори, сложив молитвенно руки, склоняется перед почти нагим старцем — и это здесь, на высотах гор, где вечно дует ледяной ветер! — Мой дар убивает меня.
— Ты хочешь избавиться от него?
Ономори не знает, что сказать.
— Ты не знаешь, чего хочешь. Ты зря потревожил меня.
— Я знаю! — торопливо произносит он — Я боюсь. Я вижу судьбу…
— Ее никто не видит. Ты видишь разные нити судьбы.
— Но если я вижу, к чему может привести деяние или событие, я ведь могу сказать кому-нибудь и это изменит тот ход вещей, который свершился бы без меня?
— Никто не может изменить предопределенное. Ты лишь совершишь предопределенное тебе.
— Но зачем тогда этот дар, если все равно ничего не изменить?
Отшельник открывает глаза.
— Тебе предопределено видеть. Другому предопределено менять. Тот, кто стоит над нами, знает, чему предопределено сбыться, но не тебе. Твой выбор тоже предопределен.
— Но как? — уже почти кричит Ономори. — Как такое может быть? Я вижу. Я могу изменить. Я могу отвратить зло — значит, я должен судить и решать? Как я могу судить и решать, если все предопределено? Как я отличу добро от зла?
— Познание — убийца покоя, похититель счастья для имеющего жалость. Жалость есть страсть. Истинно мудрый отрешен от страстей. Нет ни добра, ни зла, ибо одно превращается в другое. Есть лишь равновесие. И лишь отрешившись от страстей, можно решать, ибо тогда понимаешь, что все, что ты делаешь, не есть ни добро, ни зло. И если в твоих руках власть нарушить равновесие, то лучше не делай ничего. Нельзя победить зло — можно лишь не дать ему стать больше. Добро порождает зло, зло порождает добро. Страсть влечет за собой желание. Желание призывает к свершению. Свершение ведет к страданию. Страдание есть зло. Отрешись от страстей. Отрешись от желаний. Отрешись от деяний. Вот совет истинно мудрого. Познай равновесие и не нарушай его деянием. Знающий свое место не нарушит гармонии.
— Ты говоришь — страдание есть зло. Значит, есть все же добро и зло?
— Есть равновесие и гармония.
— Но чего с чем?
— Твои вопросы не имеют смысла. И я не смогу тебе объяснить то, что смысла не имеет. Иди, юноша, учись у мудрых на горе Дайва, в Обители Совершенного Равновесия. Не докучай мне больше.
Отшельник закрыл глаза, и Ономори понял, что больше не услышит ни слова.
Он ушел в разочаровании и гневе. Отшельник не мог быть прав. Если есть равновесие, есть и добро и зло. Если они есть, то тогда понятен его, Ономори, дар. Он нужен, чтобы помогать добру. Или хотя бы чтобы поддерживать равновесие.
Боги не посылают ненужных даров.
Или этот сухой стручок, не способный даже женщину обрюхатить, считает богов дураками? Или считает себя умнее богов?
Он не прав.
Ономори спускался по тропе, брезгливо нахмурившись. Отшельник говорит одно — и врет. Небожители говорят другое — и тоже врут. Они коварны.
Нога поскользнулась на покрытом мхом камне, он чуть не упал. Ручей сбегал среди камней, тихо и деловито ворча, и Ономори подумал — это я. Я этот ручей. Какие бы камни ни лежали на пути, он обогнет их.
Он избран. Он это знал.
Сны, пришедшие ночью, опять были полны смысла, только вот в чем был этот смысл, Ономори понять не мог.
А стоит ли гадать? Может, просто воспринимать их как они есть и не задумываться? Смотреть, как просматривают картинки с видами дороги от Акори до приморского Эйимо? Спокойно и отрешенно?
Он ждал очередного видения, почти не замечая ничего вокруг, и злился, что оно все не приходит. Если бы уметь вызывать их по желанию, тогда он точно узнал бы, можно ли быть бесстрастным. Но тянулись недели, а видений все не было.
Наступил летний месяц ва, на землю пала жара. Путники рассказывали, что зной выжег степи и голод снова, как всегда, погнал варваров с мест кочевий, кого к закату, кого к восходу. Снова направлялись войска на границу, и Золотой государь снова молился на святых местах в горах и лесах. Отец был при Золотом государе. Мать занималась с младшими, и для старшего сына времени ей недоставало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195