Тем, кстати, порой и зарабатывали, делая копии карт хотя бы для той же Академии.
Что еще я могу сказать? Больше не было в нем ничего особенного… Правда, если коснуться того, о чем нынче говорить считается старомодным, что ли… Я имею в виду вопросы веры. Не принято как-то нынче об этом рассуждать. Впрочем, так было уже и в дни нашей юности. Как сетовал мой отец, вера стала привычкой.
Увы, не секрет, что даже восхождение на Менельтарму становится скорее обязанностью, чем сердечным стремлением. Нас, к примеру, туда строем водили. И я не испытывал ни восторга, ни просветления, стоя на вершине и охватывая взглядом весь Нуменор. Нет, я верю в Единого, но во мне нет восторга, нет страха. Это все буднично и спокойно. Это привычка.
Простите, я забыл о предмете разговора.
Мы были молоды, нам все было нипочем, а уж посмеяться над верой, над старыми преданиями считалось просто верхом смелости. Как же, вольнодумство! Наставник, конечно же, дурак и ретроград, мы куда умнее — надо же это всем показать, дерзость, отвагу свою! А уж посмотреть старые кампании — да мы на месте этих великих и прославленных сделали бы то-то и то-то и разбили бы врага наголову, и так далее, и тому подобное. А уж когда доходило до хроник Первой Эпохи, тут вообще просто хорошим тоном считалось пропесочить всех и вся. Помню, мы тогда всей нашей компанией говорили об истории Сильмариллей… Я уж и не помню, что там было. Кто-то говорил, что все старые хроники — полная чушь, что все хроники врут. Другие, как было тогда модно, занимались оправданием действий Моргота и Саурона, всяко высмеивая эльфийских вождей… Третьи доказывали, что вообще ничего подобного просто быть не могло. Так мы как-то зацепились за «Лэйтиан», а там разговор перешел на то, сколько времени конкретно эльфы и Берен просидели в темнице, в ход пошли подсчеты скорости передвижения человека на пересеченной местности, скорость бега Хуана, все прочие вещи вроде скорости роста волос у Лютиэн, скорости изготовления ею веревки из волос и плаща и всяких других скоростей… Мы ушли вообще в непонятную сторону, кричали, ругались, обзывали друг друга… всяко в восходящем колене, а хронистов еще и покрепче… Кто-то излагал теорию о том, что вся история была хитроумным планом Феанорингов, другой — что хитроумным планом Моргота, третий доказывал, что Саурон был на самом деле весьма милосерден в обхождении с пленными и что Финрод на самом деле не погиб, как говорят официальные хроники, а ушел к Врагу, а Берен вообще принес присягу Саурону… Словом, до драки и взаимных смертельных оскорблений было уже недалеко. Трое наших андунийцев горячо отстаивали эльфийскую точку зрения — они же из краев, где, говорят, эльфы и доныне бывают. Но их задавили числом, потому как нам просто ХОТЕЛОСЬ очередной раз доказать, что правы именно мы, а для того нужно было найти неправого. Ну, поскольку говорили о Сильмариллях, то неправым, естественно, должен был оказаться эльфийский хронист. Даже если я вовсе не считал его неправым, в тот момент я задался целью доказать, что он не прав, даже будь это вопреки здравому смыслу. Такова уж юность.
Это сейчас я знаю, что ничего нового в наших спорах не было, что все повторяется, как не раз повторялось до нас. Это потом я научился видеть среди вороха мелочей, в которых мы и увязли тогда, зерно истины. Это сейчас я понимаю, какими мы были дураками и с какой, наверное, насмешкой посмотрел бы на нас тот самый неведомый хронист… А может, он и сейчас живет где-то в Линдоне…
Орхальдор во время спора сидел молча, внимательно слушая, а затем незаметно ушел.
Вернувшись в комнатку, которую мы с ним делили, я увидел, что он спокойно спит. А поутру, когда я пристал к нему — все никак не мог утихомириться после вчерашнего бурного спора, — он сказал мне:
— Мне это неинтересно. И противно. Это все шелуха, зачем мне знать, сколько лиг в час пробегал Хуан. Для меня куда важнее, что однажды встретились мужчина Берен и женщина Лютиэн и полюбили друг друга великой любовью, которая изменила судьбы мира.
— Да не в этом суть! — сказал я. — Если события описаны недостоверно, то почему я должен верить всей этой истории?
— Опиши, пожалуйста, свой вчерашний день. Что ты сделал, куда пошел. И я тебе докажу, что ты не мог сделать того-то и того-то. Или я скажу, что ты сделал то-то, потому что в мыслях у тебя было то-то и то-то. К примеру, я скажу, что ты, помогая кому-то, делал это из корыстных побуждений, а не просто из сочувствия или приязни. Но это изменит что-нибудь или нет? Ведь ты знаешь, что было так, как ты рассказывал. Вот именно поэтому мне все эти копания неинтересны. Здесь остается только вопрос веры. Я — верю. А на остальное мне глубоко наплевать.
У него порой бывал странный взгляд. Какой-то отчужденный, холодный. Действительно такой, на который натыкаешься — как на нож. Вот такой взгляд был у него и тогда, и я понял, что между нами появилась какая-то стена.
— Мне все это показалось каким-то глупым и грязным. Ладно бы вы были на самом деле дураками. Так нет же, если покопаться у каждого в душе, так сидит там трепетная вера в то, что это было, что была великая любовь и жертва, но ведь если открыть душу — становишься уязвимым. Могут ударить. Так что лучше изобразить из себя подонков, анекдотец грязненький рассказать. Постепенно привыкаешь к этой грязи. И становишься на самом деле грязным. Мне неприятно было там быть. Считай меня чистоплюем, если хочешь, но мне тяжело смотреть на тех, кого я считаю друзьями, когда они нарочито вываливаются в дерьме, как свиньи, только бы слиться с толпой. И все из-за страха быть не такими, как все. Андунийцы честнее — они не прячутся. Они дерутся и имеют отвагу принимать удары.
Мы долго после этого не могли друг с другом заговорить. Мне было стыдно, а он всегда был замкнут. Потом я все же сделал первый шаг.
— Неужели из-за какой-то старой истории мы перегрыземся? Разве наша дружба не дороже?
— Наверное, дороже. Но я не могу забыть грязных слов. Я дружил с чистыми людьми, а они оказались другими… Может, и сгладится.
Внешне все вроде бы стало как прежде, но я чувствовал — он не простил нам. Так и не простил того, что мы оказались не такими, какими он нас себе представлял.
И сколько бы потом я ни пытался разговорить его на тему веры — ничего не выходило. Раз он решил, то решил навсегда и все тут… Мне кажется, что он был чрезвычайно верующим человеком. Но в наше время это, сами понимаете, не принято показывать. Потому он просто замкнул свою веру в себе».
Из письма госпожи Альмиэль госпоже Линдиэ
«Нет, милочка, это было положительно забавно, когда Таримэ попыталась впихнуть свою пухленькую розовенькую тушку в новомодный наряд! Она же выпирала изо всех разрезов и вырезов, как тесто из кадки!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195
Что еще я могу сказать? Больше не было в нем ничего особенного… Правда, если коснуться того, о чем нынче говорить считается старомодным, что ли… Я имею в виду вопросы веры. Не принято как-то нынче об этом рассуждать. Впрочем, так было уже и в дни нашей юности. Как сетовал мой отец, вера стала привычкой.
Увы, не секрет, что даже восхождение на Менельтарму становится скорее обязанностью, чем сердечным стремлением. Нас, к примеру, туда строем водили. И я не испытывал ни восторга, ни просветления, стоя на вершине и охватывая взглядом весь Нуменор. Нет, я верю в Единого, но во мне нет восторга, нет страха. Это все буднично и спокойно. Это привычка.
Простите, я забыл о предмете разговора.
Мы были молоды, нам все было нипочем, а уж посмеяться над верой, над старыми преданиями считалось просто верхом смелости. Как же, вольнодумство! Наставник, конечно же, дурак и ретроград, мы куда умнее — надо же это всем показать, дерзость, отвагу свою! А уж посмотреть старые кампании — да мы на месте этих великих и прославленных сделали бы то-то и то-то и разбили бы врага наголову, и так далее, и тому подобное. А уж когда доходило до хроник Первой Эпохи, тут вообще просто хорошим тоном считалось пропесочить всех и вся. Помню, мы тогда всей нашей компанией говорили об истории Сильмариллей… Я уж и не помню, что там было. Кто-то говорил, что все старые хроники — полная чушь, что все хроники врут. Другие, как было тогда модно, занимались оправданием действий Моргота и Саурона, всяко высмеивая эльфийских вождей… Третьи доказывали, что вообще ничего подобного просто быть не могло. Так мы как-то зацепились за «Лэйтиан», а там разговор перешел на то, сколько времени конкретно эльфы и Берен просидели в темнице, в ход пошли подсчеты скорости передвижения человека на пересеченной местности, скорость бега Хуана, все прочие вещи вроде скорости роста волос у Лютиэн, скорости изготовления ею веревки из волос и плаща и всяких других скоростей… Мы ушли вообще в непонятную сторону, кричали, ругались, обзывали друг друга… всяко в восходящем колене, а хронистов еще и покрепче… Кто-то излагал теорию о том, что вся история была хитроумным планом Феанорингов, другой — что хитроумным планом Моргота, третий доказывал, что Саурон был на самом деле весьма милосерден в обхождении с пленными и что Финрод на самом деле не погиб, как говорят официальные хроники, а ушел к Врагу, а Берен вообще принес присягу Саурону… Словом, до драки и взаимных смертельных оскорблений было уже недалеко. Трое наших андунийцев горячо отстаивали эльфийскую точку зрения — они же из краев, где, говорят, эльфы и доныне бывают. Но их задавили числом, потому как нам просто ХОТЕЛОСЬ очередной раз доказать, что правы именно мы, а для того нужно было найти неправого. Ну, поскольку говорили о Сильмариллях, то неправым, естественно, должен был оказаться эльфийский хронист. Даже если я вовсе не считал его неправым, в тот момент я задался целью доказать, что он не прав, даже будь это вопреки здравому смыслу. Такова уж юность.
Это сейчас я знаю, что ничего нового в наших спорах не было, что все повторяется, как не раз повторялось до нас. Это потом я научился видеть среди вороха мелочей, в которых мы и увязли тогда, зерно истины. Это сейчас я понимаю, какими мы были дураками и с какой, наверное, насмешкой посмотрел бы на нас тот самый неведомый хронист… А может, он и сейчас живет где-то в Линдоне…
Орхальдор во время спора сидел молча, внимательно слушая, а затем незаметно ушел.
Вернувшись в комнатку, которую мы с ним делили, я увидел, что он спокойно спит. А поутру, когда я пристал к нему — все никак не мог утихомириться после вчерашнего бурного спора, — он сказал мне:
— Мне это неинтересно. И противно. Это все шелуха, зачем мне знать, сколько лиг в час пробегал Хуан. Для меня куда важнее, что однажды встретились мужчина Берен и женщина Лютиэн и полюбили друг друга великой любовью, которая изменила судьбы мира.
— Да не в этом суть! — сказал я. — Если события описаны недостоверно, то почему я должен верить всей этой истории?
— Опиши, пожалуйста, свой вчерашний день. Что ты сделал, куда пошел. И я тебе докажу, что ты не мог сделать того-то и того-то. Или я скажу, что ты сделал то-то, потому что в мыслях у тебя было то-то и то-то. К примеру, я скажу, что ты, помогая кому-то, делал это из корыстных побуждений, а не просто из сочувствия или приязни. Но это изменит что-нибудь или нет? Ведь ты знаешь, что было так, как ты рассказывал. Вот именно поэтому мне все эти копания неинтересны. Здесь остается только вопрос веры. Я — верю. А на остальное мне глубоко наплевать.
У него порой бывал странный взгляд. Какой-то отчужденный, холодный. Действительно такой, на который натыкаешься — как на нож. Вот такой взгляд был у него и тогда, и я понял, что между нами появилась какая-то стена.
— Мне все это показалось каким-то глупым и грязным. Ладно бы вы были на самом деле дураками. Так нет же, если покопаться у каждого в душе, так сидит там трепетная вера в то, что это было, что была великая любовь и жертва, но ведь если открыть душу — становишься уязвимым. Могут ударить. Так что лучше изобразить из себя подонков, анекдотец грязненький рассказать. Постепенно привыкаешь к этой грязи. И становишься на самом деле грязным. Мне неприятно было там быть. Считай меня чистоплюем, если хочешь, но мне тяжело смотреть на тех, кого я считаю друзьями, когда они нарочито вываливаются в дерьме, как свиньи, только бы слиться с толпой. И все из-за страха быть не такими, как все. Андунийцы честнее — они не прячутся. Они дерутся и имеют отвагу принимать удары.
Мы долго после этого не могли друг с другом заговорить. Мне было стыдно, а он всегда был замкнут. Потом я все же сделал первый шаг.
— Неужели из-за какой-то старой истории мы перегрыземся? Разве наша дружба не дороже?
— Наверное, дороже. Но я не могу забыть грязных слов. Я дружил с чистыми людьми, а они оказались другими… Может, и сгладится.
Внешне все вроде бы стало как прежде, но я чувствовал — он не простил нам. Так и не простил того, что мы оказались не такими, какими он нас себе представлял.
И сколько бы потом я ни пытался разговорить его на тему веры — ничего не выходило. Раз он решил, то решил навсегда и все тут… Мне кажется, что он был чрезвычайно верующим человеком. Но в наше время это, сами понимаете, не принято показывать. Потому он просто замкнул свою веру в себе».
Из письма госпожи Альмиэль госпоже Линдиэ
«Нет, милочка, это было положительно забавно, когда Таримэ попыталась впихнуть свою пухленькую розовенькую тушку в новомодный наряд! Она же выпирала изо всех разрезов и вырезов, как тесто из кадки!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195