Хеорренда лежал на земле, тщетно хватаясь за камышинки, вцепившись пальцами в текучий песок. Он закрыл глаза, хотя снаружи было так же черно. Затем показалось ему, будто бы земля переворачивается, меняясь местами с небом, и что это вращение затягивает и его, и что он будет вращаться, пока не схватится за крышу бездны. В ушах его стоял такой рев, будто бы все водопады земли слились в одну широкую небесную все разрушающую пенистую реку. Гул был такой, будто бы зимние волны, высотой с утес, набрасывались на северные мысы, словно бешено визжали все ветра над замерзшей степью среди бессолнечной зимы пустынных северных окраин. Звезды дрожали в небесах, срываясь длинными огненными полосами с крыши полога небесного в бездну, ветер планет стал яростным ураганом, разбрасывая элементы, словно пыль среди черной пустоты. Как рывки Мирового Змея в конце времен стали ливень и стрелы града, что хлестали по спине покинутого всеми скопа. Не похож на теплый очаг Хеорота был этот рвущий, крутящийся, леденящий, черный ураган! Как треск северных льдин по весне был хриплый хохот рассыпающейся вселенной, когда корчилась, и плясала, и колотила в бубен она в экстатическом пароксизме.
И пока хохот этот звучал в его ушах и эхом отдавался в закоулках его сознания, Хеорренда тоже ощутил, как элементы его разума разлетаются по сторонам и безумие хватает его своими когтями. В экстазе он разразился громким визгливым смехом, ощутив, как узы, стягивающие его мысли, лопаются и распадаются. Вырвались на волю дикие мысли, что прежде были скованы крепко, как Волк Болот, из чьей смертоносной пасти течет река ожидания, что выступит из берегов в страшный день Муспилли.
Застывшие глаза скопа широко распахнулись, и пред собой увидел он одноглазого Всеотца, мчавшегося во весь опор на своем восьминогом жеребце впереди бури, что неслась из врат Чертога Мертвых. Испил он из глубочайшего из источников, отдав за то свой глаз Великану Бездны. Он соблазнил дочь старого инеистого великана, украл тайну пенистого меда, что лишает людей разума, улетел прочь на орлиных крыльях, смеясь над рассказанной им ложью! Восьминогий его скакун летел длинными прыжками, обнажив желтые зубы; длинная грива его струилась по ветру, ноздри его раздувались, и с пронзительным ржанием несся он впереди завывающего урагана. Топот его копыт на дороге грозовых облаков был эхом далекого грохота бубнов нойди, раскатившегося в вечной тьме Севера, дрожавшего над железной хваткой льда под копьями света, все выше взмывавшими в звездное полуночное небо.
Два черных ворона летели над шлемом Повелителя Виселиц, волки и волколаки, медведи и медведи-оборотни, жестокие изгои разных племен мчались рядом с ним, жаждая битвы Высоко над головой потрясал он широким копьем, которым отмечает он павших, указывая с ликующим воплем на запад, где еще горел бледный отблеск закатного солнца. Как пламя, бушующее в сожженном городе, было прочерченное красными полосами небо, и как вопли истребляемых горожан был крик воинства мертвых, мчавшихся вперед по грозовым облакам, что безудержно неслись по волчьей тропе.
Они мчались следом за Копьем, Копьем Водена, копьем, которое отковал Веланд, изведя на отковку его целый лес, а при закалке высушило оно целую реку. И тот, кто владеет им, носит имя бешеной ярости, яда в вине, битвы и разрушения. Ведь что есть вино без излишества, битва без утоления жажды меча, женщина без того, чтобы взять ее силой, как крепость, которую защищают до тех пор, пока не падут ее врата и густая красная кровь не потечет из-за частокола? Слаще поцелуя самых нежных губ поцелуй острого лезвия секиры! Волчий век, грозовой век несется с востока, лед в порыве бури и молния в ветре. Будут раскалываться щиты, и не пощадит брат брата, никто не сохранит верности ни жене, ни родне — лживый рунознатец идет по страшному своему пути!
Над пустыней и горами, над замкнутым соленым морем летел гневный сонм, и за смерчем следом тянулись невозделанная степь да вырванный и поваленный лес. Холодным ветром потянуло в чертогах королей далеко-далеко перед наступающей бурей. Еще не знали они, что идет с востока, но занавеси на окнах их палат задрожали, когда первый порыв ветра взвихрил их. Близился пожиратель падали, волнуя еще невиданное море, неся злой ветер под орлиными крыльями!
Теперь прошел смерч над нехожеными тропами Меарк-вуду, что отмечает границу между Срединным Миром и Пустошами. Ветви в мрачном этом лесу раскачивались вверх-вниз, как ледяные волны океана, не знающего солнца. В мшистых логовищах после долгой зимней спячки под надвигающейся тенью заворочались огромные медведи, их застывшая кровь начала течь быстрее, и в их косматые лапы стала заново вливаться сила, более могучая, чем сила дуба или вяза. Затачивая когти о стволы сосен и берез, проламывались они от берегов рек, сквозь чащу вслед за воинством. Неразумен тот воин, что становится у них на пути, думая слабой сталью своею остановить сокрушительную силу отважного волка пчел!
За белым скакуном родителя всех зол, разжигателя битв, дарителя побед, мчались, выпрямившись в седлах, три мертвых короля. Их глаза тускло мерцали на их бледных лицах, увенчанных шлемами с изображением вепря, и на землю из зияющих ран на груди и боках их капала густая кровь. Вся Хуна-ланд содрогалась, когда над ними пролетали их тени, да и было от чего, ибо были это три разрушителя, что при жизни сокрушали стены Срединного Мира. Пред их бунчуками с конскими хвостами склонялись земные князья, одетые в пурпур, по волнующимся полям пшеницы прошелся огонь их завоеваний Возделанные и ухоженные виноградники втаптывали в пыль тысячи их конников, и виноград их давильни кровоточил напитком густым и жестоким.
Первым из этих всадников был Этла, великий король, и мчался он на кроваво-красном жеребце с длинной гривой, мчался среди мечей, и был дан ему большой меч, знак войны бесконечной. Мчась за Всеотцом, клялся он на идущем к югу солнце, на скале Ведена, на священном кольце Вульдора, что не останется больше мира на земле, и меч этот был знаком вражды великой и ужасной среди родичей, что будет длиться, пока всеобщая резня не восстанет во всей земле.
Вторым всадником был Эорманрик, король готов, злобный и лживый, чьим жестоким королевством управлял Этла, когда настало время, когда кости верно выпали на тавлейной доске:
Когда росток из игры уйдет,
Тогда королевское древо падет.
Эорманрик мчался на черном как смоль коне, и весы были в руке его, которыми взвешивал он ячмень и пшеницу, масло и вино, поскольку был он первым, кто взял в свои руки королевства земные, и богатства их стали принадлежать ему. Так с грохотом мчался Эорманрик по грозовым облакам, запрокинув голову и с хохотом дергая себя за усы, яростно шпоря коня в бешенстве своем, бешенстве от вина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220