ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Наши бедные тела сидели на заросшем вереском склоне Динллеу, но где блуждали наши мысли? И, подумав об этом, я пробормотал:
Я сидел с моим Государем, когда наглый пал Люцифер
В застойную яму Ада со светлых небесных сфер.
Пред воинством Александра я орифламму нес,
С юга до севера ведомы мне имена всех звезд.
Я был в крепости Гпидиона
И Тетраграматонс
Мое имя в священном каноне,
Где повесть о смерти Авессалома
Я брел по звездному Двору Дон
Перед тем, как родился на свет Гвидион,
Бросал семена среди рос в долину Хеврон…
— Я как-то раз был в Хевроне, — перебил меня трибун, который, как я видел, мысленно все еще был в Александрии. — Мы остановились на марше, чтобы дать людям посмотреть на гробницу Адама и склепы Авраама, Исаака и Иакова. Гробницу Адама ничто не отмечало, разве что травянистый холм. Монахи рассказали нам, что разрушенный город возле нашего лагеря во дни патриархов был могучей твердыней. Я не мог видеть его самого — он был под холмом, который тянулся к востоку на добрый выстрел из баллисты. Забавно — это случилось вскоре после моего поступления на службу, о чем я тебе уже рассказывал. Я утомил тебя? Я так и знал.
— Вовсе нет, — искренне ответил я. — Мне любопытно слушать твою историю, к тому же нам с тобой завтра поутру не работать.
— Работать? После такой ночной пирушки ранней побудки не будет. Надеюсь, когда мы пойдем на юг, наши войска будут в лучшем состоянии. Обычно все приходит в порядок, как только свертываешь лагерь.
— Итак, — продолжал он, — мой веселый друг чувствовал себя как рыба в воде среди протекторес, расквартированных во дворце префекта августала. Молодые щеголи приняли и меня как равного. Все знали, кто был мой отец, понимаешь ли, и все они были благородными молодыми людьми, готовящимися вступить в армию. О, они поддразнивали меня за мою серьезность, но не зло. Хотя мой отец не смог защитить себя, я всегда знал, что нахожусь под его защитой. Помнишь то место в «Сне Сципиона», когда Цицерон видит своего мертвого отца, и Сципион Африканский говорит ему, что «на самом деле жив тот, кто избежал уз плоти, как тюрьмы, и то, что ты зовешь жизнью, на самом деле смерть»? Я часто ощущал, что мой отец рядом со мной, и, думаю, это он охранял меня до сих пор — насколько я знаю, всех моих товарищей, с которыми мы брали Карфаген, уже нет в живых. — Он показал рукой на запад, на смутное мерцание Каэр Гвидион, продолжая: — Так говорил нам и наш добрый священник по воскресеньям в гарнизонной церкви Святой Девы, и я думаю, что солдат должен в это верить, поскольку иначе все его кампании, и награды, и продвижения по службе в конце концов всего лишь надписи на кладбищенском камне на гарнизонном кладбище, в этом отхожем месте для собак, где нумерусы получают приказ к окончательному походу… Но, конечно, ты можешь сказать, что это лишь подтверждает, что загробная жизнь такое же вранье, как и все остальное. Какую гордость чувствуешь, когда полководец вызывает тебя из строя, и ты выходишь, чтобы получить корона ауреа, — и что? Полированный кусок металла, имеющий значение лишь в войсках и более нигде. Стали бы мы получать раны и рисковать жизнью, если бы мы не стремились к запредельному краю, где ждут нас мой отец и Сципион Африканский? Может, все на свете — это корона ауреа, заставляющая держаться нас в строю в тяжелый час?
Поначалу я не думал отвечать на этот риторический вопрос, который такие занятые люди, как трибун, ставят по ходу дела. Но я увидел мольбу в его глазах, и это сказало мне, что вопрос этот для него никоим образом не праздный. Он был одинок в жизни, и я видел, что он нежно любил своего отца. Руфин был человеком приземленным и, несомненно, надеялся на такой же простой ответ. По сути дела, это было невозможно, но я постарался как мог:
— В начале были боги и в конце будут боги — посередине ничего нет. Через наши жизни боги играют каждый свою роль, как лицедеи в действе. Ошибочно считать, что все идет одно за другим, как войско в походе, и что роль твоего отца, была сыграна прежде твоей. И ты не можешь надеяться на то, что поймешь бессмертие, поскольку оно не принадлежит нашему миру, где все имеет свой конец — даже этот холм, на котором мы с тобой сидим.
— Все это очень хорошо и во многом похоже на то, что я прежде слыхал от других, — грубовато ответил трибун, — но факт остается фактом, мой отец некогда жил среди нас, а теперь его нет. Откуда мне знать, куда он ушел?
— Думаю, он снится тебе по ночам, — отважился я, — и что истинно — твой сон или явь?
— Явь, конечно же.
— Друг мой, по возможности избегай этого «конечно», — ответил я. — Как ты можешь быть так уверен в ответе? Сейчас ты бодрствуешь, потому уверен, что явь — это истина. Когда ты спишь, то истина — это твой сон. Может, сон и есть истина, потому что во сне нет времени, а истина тоже времени неподвластна.
— Как это — неподвластна? — резко возразил он. — Я знаю, сколько мне лет, сколько я прослужил под орлами Империи. Я знаю, что жил при своем отце и что такого больше не будет, сколько бы я этого ни хотел.
— Истина — вне времени, поскольку нет ни грядущего, ни прошлого. Подумай — прошлое ты можешь видеть, это верно, поскольку оно хранится в твоей памяти. Настоящее — это мгновение столь ничтожное, что оно и не существует, и как только ты пытаешься схватить его, его тут же поглощает прошлое. Что до грядущего, то оно существует так же определенно, как и прошлое, хотя ты еще не можешь его видеть. Итак, если время что-нибудь значит, оно лишь движение — наш переход с одних подмостков на другие. И все же, поскольку прошлое и грядущее существуют одновременно, в один и тот же момент — в это самое мгновение, если пожелаешь… вот, уже ушло! — то движения нет, есть только созерцание целого.
— Это все само по себе хорошо, — скептически ответил трибун, — у нас в Александрии был учитель, который любил спорить о чем-либо таким вот образом. Но все равно — мы не можем видеть грядущего, потому оно разворачивается перед нами наяву, как книга в библиотеке, когда ты не можешь сказать, о чем будет следующая глава.
— Да, для нас это выглядит именно так, как ты говоришь, хотя могут быть и те, кому дано проникать дальше, сквозь тьму, — ответил я. — Бессмертные боги всемогущи и всевидящи, они видят все, что было и будет, от первой искры в кузне Гофаннона до Судного Дня и смерти Ллеу. Если они видят все это одновременно, то это не движение — это Невремя.
— Но мы-то не бессмертные боги и должны судить по своему опыту, — настаивал трибун, сидя рядом со мной на каменистом выступе.
— Да, мы не бессмертны. Но поскольку они могут видеть то, что сокрыто от нас, то истину тоже знают они, не мы. Наше существование в этом смысле лишь видимость, как, может быть, и во всех других отношениях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220