– Мне известно, что он неплохо обеспечивает семью, Энни. Он не пьет и не бьет тебя. Но… – Он посмотрел на нее с легким замешательством, словно опасался, что не сможет доступно выразить свою мысль. – Знаешь, в порту, как бы тебе сказать, человек должен держать себя определенным образом. К примеру, на улице человек ведет себя так, а в салуне иначе. В порту тоже есть свои законы поведения. Он не понимает их, вернее, понимает не так, как все.
– И это все твои претензии? – спросила она.
– Его достоинства мне известны, – не ответил он на вопрос. – Но даже лучшие из них не вызывают у меня восторга.
– Надеюсь, ты понимаешь, что я всячески подталкивала его к этому походу. – Сказав это, она ощутила паническое смятение в душе. – Ему необходимо было решиться на это. Ради себя и ради нас.
– Я бы не пошел на такое.
– Послушай, он любит яхты, любит море. Это же такие чистые и простые вещи. Я люблю его, потому что он любит их.
Терпение Джека, похоже, иссякло.
– Романтика моря? Да ведь океан – это Богом проклятая пустыня. Там нет ничего – одни только закомплексованные типы да чудаковатые филиппинцы. Там больше не найдешь американцев, потому что мы уже прошли через это.
– Ну что же, – проговорила Энн, – Оуэн имеет свой взгляд на океан и на отношение страны к этому.
– О Господи! – воскликнул Джек. – Пощади меня! Я никому не уступлю в своем патриотизме. Но совершенно не желаю знать взгляды твоего мужа на состояние страны.
Через мгновение они уже смеялись.
– Он и вправду такой хороший моряк? – мягко поинтересовался Джек. – У него есть темперамент?
– Он достаточно находчивый и сильный. Поверь мне, отец.
– И что же, он действительно дал себя уговорить? Ты и вправду думаешь, что он решился на гонку из-за вас?
– Я уверена в этом. Чтобы мы могли гордиться им. Такой уж он человек.
Довольная результатом своего визита, Энн на прощание обняла Антуанетту. Но при этом ей почудилось что-то зловещее в сочувствии, проявленном секретаршей при расставании. Словно промелькнул намек на тягучие вдовьи сумерки, которые она может разделить с ней, посещая по вечерам танцзалы, лишенные окон. И Энн вдруг резко выпрямилась и отшатнулась от объятий полицейской вдовы.
Спускаясь в одиночестве на скоростном лифте, она впервые задумалась о природе одиночества, в котором ей предстоит пребывать ближайшие месяцы. Каждому из них действительно придется остаться один на один со всем миром, как это было во время войны. Рассчитывать на чью-то поддержку и сочувствие не приходилось.
Да и сама мысль о чьей-то поддержке вызывала у нее отвращение. Нет, ей не требуется утешение. Им нужна только победа. Только она могла стать их реваншем. Утешение нужно другим – ничтожным и посредственным. Ей требовалась только победа.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
30
Вскоре после восхода солнца, когда от маяка Амброуз его отделяли двое суток и две сотни миль пути, Браун сидел в открытой рубке «Ноны» и всматривался в горизонт на западе. Вдали за кормой исчезали из виду последние белые плотные тучи над родным берегом. Устойчивый норд-вест в пять узлов посвистывал в парусах.
В тот вечер несколько месяцев назад, когда впервые позвонил Гарри Торн, Оуэн сразу же принялся прокладывать на адмиралтейских картах свой кругосветный маршрут. Но сейчас, наблюдая, как мимо проплывают белые шлейфы утреннего тумана, он не испытывал желания заниматься прокладкой курсов. В последние часы предрассветной темноты он задремал и, проснувшись, обнаружил, что его подхватил Гольфстрим и несет по залитому солнцем серо-голубому океану. «Как долго, – подумал он, – я обещал себе незнакомые небеса над головой». Перегнувшись через борт, он опустил руку в набегающую волну и почувствовал ее тепло. Это ощущение вызвало у него улыбку.
Какое-то время он казался себе беглецом, охваченным единственным желанием идти, очертя голову, вперед, лишь бы подальше от берега. Но разум подсказывал, что надо идти на восток, пока держится ветер, и как можно скорее пересечь течение. Первый факс с метеосводкой не содержал ничего пугающего: тропические штормы не подкрадывались, и северные ветры не угрожали.
После выхода из пролива Браун спал очень мало. Подложив под спину штормовку, он сидел в рубке и боролся со сном, то впадая в полузабытье, то вновь возвращаясь к реальности. Его радиолокационный сигнализатор, предупреждающий о возможности столкновения с другими судами, охватывал морскую поверхность в радиусе пятнадцати миль. Две ночи, пока «Нона» шла на маршрутах прибрежного судоходства, он не покидал палубы, не отрываясь от темного горизонта. Но несколько часов в небесно-голубых водах Гольфстрима расположили его к беззаботному отдыху. Он спустился вниз и, убрав с койки брошенное в последнюю минуту снаряжение, вытянулся на ней во весь рост.
Когда Оуэн вновь поднялся на палубу, солнце низко висело над океаном, окрашивая его в пастельные тона скупым октябрьским светом. Устойчивый ветер гнал «Нону» на восток. В последних лучах догоравшего солнца он проверил крепление самоориентирующейся лопасти и ослабил линии, чтобы уменьшить износ. Как показывал его вахтенный журнал, он прошел с позавчерашнего дня 154 мили, делая в среднем до семи узлов.
На ужин он разогрел банку куриного бульона и перелил его в обычную кофейную чашку, из тех, что использовались на кораблях ВМС. Энн завернула ее в салфетку и перевязала синей лентой. Внутри он нашел записку с планом размещения припасов на борту. Достаточно было только обвести взглядом главную каюту, чтобы убедиться, как много всего она предусмотрела. Когда привычная красно-белая банка из-под супа «Кэмпбл» полетела в контейнер для отходов, его нынешняя ситуация на какое-то мгновение показалась ему абсурдной: дом вдали от дома.
Он пил бульон на палубе в вечерних сумерках и прислушивался к мирному пению ветра в парусах. Чувство одиночества, которое он испытывал, сильно удивляло его. Он привык считать, что, кроме Энн, у него не было никого. Даже в самых далеких воспоминаниях детства он казался себе одиноким.
Последним одиночным плаванием Брауна был пятидневный переход между Флоридой и мысом Страха. Ему было нелегко вспоминать об этом. Часть пройденного маршрута ассоциировалась с другими удачными походами и не оставляла неприятного осадка. Но на второй половине пути его рассудок проделывал какие-то фокусы, главным образом по ночам. Если слух легко улавливал мелодию ветра и настраивался на нее, то глазу в беспорядочной череде волн и света рисовались какие-то причудливые формы. Подобные вещи случаются в глухом лесу. И случаются с каждым.
Браун вдруг обнаружил, что воспоминания о переходе к мысу Страха вызывают у него чувство неловкости. Вместе с ними в памяти всплывала его ложь в разговоре с Риггз-Бауэном о походе вокруг острова Королевы Шарлотты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112