Он развернулся и побежал назад.
«Чего ты ждешь?» – шептал он, выбиваясь из сил на мягком песке и безуспешно стараясь убежать от поселившегося в нем ожидания.
В замусоренном тупике, которым заканчивалась его улица, он перешел на шаг и попытался утихомирить свои мысли. Прошло какое-то время, и испытанные им терзания стали представляться иллюзорными. «Бег способствует игре воображения, тем более что наступило очередное воскресенье», – решил он и трусцой направился к табачному киоску за газетой. С газетой под мышкой он поспешил домой, приветствуя по пути редких прохожих, каждый из которых задерживал шаг, чтобы посмотреть ему вслед. Дом все еще был погружен в сон. Бросив «Санди таймс» на кухонный стол, он подошел к лестнице и прокричал наверх, где спали его жена и дочь: – Вставайте, люди! Оладьи!
Замесил тесто, покрошил туда несколько яблок, купленных у Гранни Смита.
– Просыпайтесь, просыпайтесь! – кричал он. Когда никто так и не появился, он взбежал по лестнице к комнате дочери и постучал в дверь. В школе у Мэгги был длинный уик-энд, но ему не удавалось пока провести с ней даже несколько часов.
– Мэг! Вставай, руки поднимай! Труба зовет, мой юный друг!
Не услышав ответа, он приготовился вновь атаковать дверь. Но истошный визг дочери заставил его руку замереть в воздухе.
– К чертовой матери! – кричала она. – Убирайся отсюда! Оставь меня в покое!
– Послушай… – начал было Браун. Он был удивлен и обижен. Слова давались ему с трудом. – Слушай, Мэгги.
– Оставь меня! – девчонка была почти в истерике. – Оставь! Меня! В покое! Оставь меня в дерьмовом покое!
Ей было хорошо известно, что Браун не выносил, когда она употребляет такие слова.
– Открой дверь, Маргарет, – потребовал он и попытался сделать это сам, но дверь была заперта изнутри. Он дергал ручку, возмущаясь абсурдностью своего положения и вполне сознавая ее.
– Не разговаривай со мной на таком языке! – Гнев малолетней дочери ожесточил его. Он сжал губы в отчаянии.
Мэгги перешла на жалобное завывание:
– Пожалуйста! Уходи, пожалуйста.
– Нет, я не уйду. И разговаривать с дверью я тоже не буду.
Дверь большой спальни отворилась, и в холл вышла Энн в накинутом на плечи шерстяном халате.
– Оуэн, оставь ее. – Она подошла и взяла его за руку, все еще храня в себе нежность их прошлой ночи. – У Мэгги своего рода социальный кризис. Мне кажется, у нее неприятности из-за мальчиков. – Удерживая руки Оуэна в своих, она увела его от комнаты Мэгги.
– Мне жаль, – сказал Браун. – Но это не оправдание. Ты слышала, как она говорила?
– Пожалуйста, оставь ее, Оуэн. Я уверена, что она извинится. У бедняжки сейчас такое состояние.
– Бог с ней, – пробормотал он. – Я просто не знал, что она научилась таким словам.
– О, они все ими владеют. Она прибегает к ним, чтобы вырасти в твоих глазах.
Браун покорно шел за женой.
– Послушай, прими-ка душ, – предложила Энн. – Я приготовлю оладьи, а ты остынь под душем. Нельзя, чтобы у тебя было испорчено утро.
Браун врачевал под душем свои пострадавшие представления о пристойности и старался унять беспокойство по поводу своей единственной дочери, чье пребывание в джунглях молодой Америки наполняло его ужасом. «Сейчас трудно воспитывать детей, – думал он, – почти так же трудно, как это было в конце шестидесятых и все семидесятые годы». Браун возлагал на дочь большие надежды, и Мэгги росла исключительно послушным и воспитанным ребенком, гораздо больше настроенным на родителей, чем на своих сверстников. Все это, похоже, начало меняться, и женская гимназия в Новой Англии, куда они определили ее за огромную плату, ничего не могла поделать с этим. Это была гимназия, где училась ее мать, но Браун отпускал туда дочь с большой неохотой. Теперь ему начинало казаться, что там подобрались девочки непристойного поведения, от которых просто хотели избавиться родители. Наркотики там были более распространены, чем в бесплатных школах. Он старался не думать об этом. Для него была невыносимой мысль о страданиях дочери, находящейся на таком этапе своей жизни, когда у человека еще недостаточно ума, чтобы оградить себя от них.
Браун и Энн ели оладьи одни. Мэгги так и не вышла из своей комнаты.
– Мне следовало бы покатать ее на яхте, – предположил Браун.
– Но ведь лодка у тебя на Статене.
– Что ж, мы могли бы поехать туда.
– Вряд ли тебе хочется заниматься этим сегодня.
Браун не был настроен на морскую прогулку под парусом. Но ему не давало покоя чувство вины перед дочерью за то, что ее отдали в интернат и оставили там без родительской заботы.
– Сейчас у меня действительно нет настроения. Мне надо было взять ее в осенний поход.
– Ты думаешь? – не согласилась Энн. – Мне кажется, что у нее другое на уме.
Делать Брауну в этот день было нечего. Энн отправилась работать к себе в кабинет, который он оборудовал для нее. Она заканчивала статью в морской журнал. Мэгги тайком выбралась из комнаты и скрылась из дома. Сразу после полудня Браун надел плащ и собрался отправиться в офис. Проходя мимо, постучал к Энн.
– Тебе следовало бы сходить этим утром в церковь, – сказал он жене, – и молить Бога не понижать курс акций.
Они вместе посмеялись.
4
В такси по дороге из Ла-Гуардиа Стрикланд не мог избавиться от ощущения, что за ним следят. Еще в баре аэропорта Майами он заметил, что за ним наблюдает мужчина, севший в их самолет в Белизе. После Майами он перебрался в первый класс, но и здесь обнаружил того же самого длинного метиса – тот расположился в кресле через проход. Когда такси въезжало на мост Триборо, Стрикланд приметил «форд-фалкон», который прямо перед ним выехал с Гранд-Паркуэй. За рулем сидел темноволосый мужчина в солнцезащитных очках. Второй рядом с ним был как две капли воды похож на первого. Пока они ехали через мост, Стрикланд не спускал с них глаз, думая при этом, во всем полушарии вряд ли найдется зрелище более зловещее, чем являла собой эта пара крупных латиносов в «форде-фалконе». При виде них хотелось начать причитать. Когда «форд» проходил мимо них, чтобы съехать с федерального проезда на Сто шестнадцатую улицу, он отвернулся.
По дороге в деловую часть города Стрикланд бросил взгляд на шофера, которого звали, если верить означенному в лицензии на перевозку, Кязим Шокру. У него была совершенно лысая голова, островерхая, как снаряд, а в свирепых глазах полыхало пламя фанатизма или наркомании, а может, просто безумия.
– Ну ч… что, Кязим? – поинтересовался Стрикланд. – Нравится тебе Нью-Йорк?
Кязим Шокру уставился на него в зеркало с нескрываемой злостью.
– Нет? – Они свернули с Сорок восьмой улицы и углубились в джунгли центра. Стрикланд уже жалел, что завел этот разговор. – Тогда где же тебе нравится?
Шофер игнорировал его вопрос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
«Чего ты ждешь?» – шептал он, выбиваясь из сил на мягком песке и безуспешно стараясь убежать от поселившегося в нем ожидания.
В замусоренном тупике, которым заканчивалась его улица, он перешел на шаг и попытался утихомирить свои мысли. Прошло какое-то время, и испытанные им терзания стали представляться иллюзорными. «Бег способствует игре воображения, тем более что наступило очередное воскресенье», – решил он и трусцой направился к табачному киоску за газетой. С газетой под мышкой он поспешил домой, приветствуя по пути редких прохожих, каждый из которых задерживал шаг, чтобы посмотреть ему вслед. Дом все еще был погружен в сон. Бросив «Санди таймс» на кухонный стол, он подошел к лестнице и прокричал наверх, где спали его жена и дочь: – Вставайте, люди! Оладьи!
Замесил тесто, покрошил туда несколько яблок, купленных у Гранни Смита.
– Просыпайтесь, просыпайтесь! – кричал он. Когда никто так и не появился, он взбежал по лестнице к комнате дочери и постучал в дверь. В школе у Мэгги был длинный уик-энд, но ему не удавалось пока провести с ней даже несколько часов.
– Мэг! Вставай, руки поднимай! Труба зовет, мой юный друг!
Не услышав ответа, он приготовился вновь атаковать дверь. Но истошный визг дочери заставил его руку замереть в воздухе.
– К чертовой матери! – кричала она. – Убирайся отсюда! Оставь меня в покое!
– Послушай… – начал было Браун. Он был удивлен и обижен. Слова давались ему с трудом. – Слушай, Мэгги.
– Оставь меня! – девчонка была почти в истерике. – Оставь! Меня! В покое! Оставь меня в дерьмовом покое!
Ей было хорошо известно, что Браун не выносил, когда она употребляет такие слова.
– Открой дверь, Маргарет, – потребовал он и попытался сделать это сам, но дверь была заперта изнутри. Он дергал ручку, возмущаясь абсурдностью своего положения и вполне сознавая ее.
– Не разговаривай со мной на таком языке! – Гнев малолетней дочери ожесточил его. Он сжал губы в отчаянии.
Мэгги перешла на жалобное завывание:
– Пожалуйста! Уходи, пожалуйста.
– Нет, я не уйду. И разговаривать с дверью я тоже не буду.
Дверь большой спальни отворилась, и в холл вышла Энн в накинутом на плечи шерстяном халате.
– Оуэн, оставь ее. – Она подошла и взяла его за руку, все еще храня в себе нежность их прошлой ночи. – У Мэгги своего рода социальный кризис. Мне кажется, у нее неприятности из-за мальчиков. – Удерживая руки Оуэна в своих, она увела его от комнаты Мэгги.
– Мне жаль, – сказал Браун. – Но это не оправдание. Ты слышала, как она говорила?
– Пожалуйста, оставь ее, Оуэн. Я уверена, что она извинится. У бедняжки сейчас такое состояние.
– Бог с ней, – пробормотал он. – Я просто не знал, что она научилась таким словам.
– О, они все ими владеют. Она прибегает к ним, чтобы вырасти в твоих глазах.
Браун покорно шел за женой.
– Послушай, прими-ка душ, – предложила Энн. – Я приготовлю оладьи, а ты остынь под душем. Нельзя, чтобы у тебя было испорчено утро.
Браун врачевал под душем свои пострадавшие представления о пристойности и старался унять беспокойство по поводу своей единственной дочери, чье пребывание в джунглях молодой Америки наполняло его ужасом. «Сейчас трудно воспитывать детей, – думал он, – почти так же трудно, как это было в конце шестидесятых и все семидесятые годы». Браун возлагал на дочь большие надежды, и Мэгги росла исключительно послушным и воспитанным ребенком, гораздо больше настроенным на родителей, чем на своих сверстников. Все это, похоже, начало меняться, и женская гимназия в Новой Англии, куда они определили ее за огромную плату, ничего не могла поделать с этим. Это была гимназия, где училась ее мать, но Браун отпускал туда дочь с большой неохотой. Теперь ему начинало казаться, что там подобрались девочки непристойного поведения, от которых просто хотели избавиться родители. Наркотики там были более распространены, чем в бесплатных школах. Он старался не думать об этом. Для него была невыносимой мысль о страданиях дочери, находящейся на таком этапе своей жизни, когда у человека еще недостаточно ума, чтобы оградить себя от них.
Браун и Энн ели оладьи одни. Мэгги так и не вышла из своей комнаты.
– Мне следовало бы покатать ее на яхте, – предположил Браун.
– Но ведь лодка у тебя на Статене.
– Что ж, мы могли бы поехать туда.
– Вряд ли тебе хочется заниматься этим сегодня.
Браун не был настроен на морскую прогулку под парусом. Но ему не давало покоя чувство вины перед дочерью за то, что ее отдали в интернат и оставили там без родительской заботы.
– Сейчас у меня действительно нет настроения. Мне надо было взять ее в осенний поход.
– Ты думаешь? – не согласилась Энн. – Мне кажется, что у нее другое на уме.
Делать Брауну в этот день было нечего. Энн отправилась работать к себе в кабинет, который он оборудовал для нее. Она заканчивала статью в морской журнал. Мэгги тайком выбралась из комнаты и скрылась из дома. Сразу после полудня Браун надел плащ и собрался отправиться в офис. Проходя мимо, постучал к Энн.
– Тебе следовало бы сходить этим утром в церковь, – сказал он жене, – и молить Бога не понижать курс акций.
Они вместе посмеялись.
4
В такси по дороге из Ла-Гуардиа Стрикланд не мог избавиться от ощущения, что за ним следят. Еще в баре аэропорта Майами он заметил, что за ним наблюдает мужчина, севший в их самолет в Белизе. После Майами он перебрался в первый класс, но и здесь обнаружил того же самого длинного метиса – тот расположился в кресле через проход. Когда такси въезжало на мост Триборо, Стрикланд приметил «форд-фалкон», который прямо перед ним выехал с Гранд-Паркуэй. За рулем сидел темноволосый мужчина в солнцезащитных очках. Второй рядом с ним был как две капли воды похож на первого. Пока они ехали через мост, Стрикланд не спускал с них глаз, думая при этом, во всем полушарии вряд ли найдется зрелище более зловещее, чем являла собой эта пара крупных латиносов в «форде-фалконе». При виде них хотелось начать причитать. Когда «форд» проходил мимо них, чтобы съехать с федерального проезда на Сто шестнадцатую улицу, он отвернулся.
По дороге в деловую часть города Стрикланд бросил взгляд на шофера, которого звали, если верить означенному в лицензии на перевозку, Кязим Шокру. У него была совершенно лысая голова, островерхая, как снаряд, а в свирепых глазах полыхало пламя фанатизма или наркомании, а может, просто безумия.
– Ну ч… что, Кязим? – поинтересовался Стрикланд. – Нравится тебе Нью-Йорк?
Кязим Шокру уставился на него в зеркало с нескрываемой злостью.
– Нет? – Они свернули с Сорок восьмой улицы и углубились в джунгли центра. Стрикланд уже жалел, что завел этот разговор. – Тогда где же тебе нравится?
Шофер игнорировал его вопрос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112