– HL, – ответил Браун. Каламбуры продолжались еще какое-то время. Прервав очередную серию ВТ, Браун передал сигнал окончания сеанса связи. Выключив передатчик, он сразу же занялся прокладкой своего мнимого курса в восточном направлении, выбирая точки и определяя углы для них до тех пор, пока не почувствовал, что устал. Навалившаяся усталость была довольно сильной. Он встал, надел подбитую мехом куртку и вышел на палубу.
Лагуна то оставалась совершенно неподвижной, то вдруг по ее поверхности проносился налетавший из-за гор ветер и перемешивал краски отражавшегося в ней неба. Опираясь на поручни, Браун неожиданно вспомнил свое выступление перед репортерами в Объединенном пресс-центре. Его манера говорить вызывала в зале непривычную тишину. Слова, тщательно подобранные и четко произносимые, увеличивали внимание аудитории. Собственная искренность завораживала его, и репортеры чувствовали правдивость его слов. В памяти не сохранилось, что там он доводил до сведения прессы. Трудно сказать, дезинформация то была или нет. Помнилась только та атмосфера праведности, которую он создавал вокруг себя.
«Я уже больше не тот человек, – подумал Браун, – и даже не тот, кто помнит того человека. Тот, наверное, умер». Он вернулся к штурманскому столу и с отвращением посмотрел на справочники. Мысль о том, чтобы продолжить работу, была ненавистна ему. Это было выше его сил. Он опять вернулся на палубу.
Вся хитрость заключалась в том, чтобы обладать истинным знанием, одновременно лишая такой возможности весь остальной мир. На мысль о таком обладании как раз и наводили библейские притчи. Власть над реальностью состояла в причастности к ее природе и в единоличном обладании этим знанием. В какой-то момент Браун вдруг почувствовал, что в такой власти ему всегда будет отказано.
– Я не могу поступить так, – громко сказал он. Его голос эхом пронесся среди окружающих скал.
Убедившись, что вернуться к работе больше не сможет, Браун решил вновь сойти на берег. Время было позднее, солнце низко склонилось над горизонтом. Он сел в лодку и направился вдоль западного берега лагуны в надежде отыскать дом, который видел днем раньше. Когда позади осталось несколько миль, а дом все не показывался, он повернул назад. В конце концов он высадился в бухте, которая напомнила ему ту, что он видел перед домом. Все бухты здесь были очень похожи друг на друга. Прогуливаясь по берегу, он обнаружил устье ручья и пошел вдоль него в глубь острова.
Ручей быстро бежал, прокладывая русло среди черных камней и лугов, поросших грубой желтой травой. На небольшом удалении от берега лагуны он поворачивал и расширялся, образуя пруд. Браун подошел ближе и посмотрел в воду. Он удивился, увидев там лососей, пробиравшихся вверх против течения. Они были хорошо видны в лучах заходящего солнца – огромные и тяжелые рыбины с серебристой чешуей и шрамами от ударов о скалы. Сражаясь с течением, они по долям дюйма отвоевывали у него свой путь.
При виде лосося Браун растрогался до слез. Ему подумалось, что в мире нет созданий с более тяжелой судьбой. Они победили время и океан. Они все пережили и пришли домой. Как ему хотелось стать таким, как они!
Впереди ручей падал с трехъярусного обрыва трехметровой высоты. Взобравшись наверх, Браун услышал шум моря и увидел обгоревший дом.
Направляясь к дому, он пытался вспомнить, где он видел лосося раньше. «На тихоокеанском побережье, – догадался он, – при таком же полярном свете». Он мог наблюдать за ним часами.
На этот раз он уверенно поднялся на крыльцо и прошел через комнаты первого этажа. Оказалось, что здесь находится больше почерневшей мебели, чем он заметил в первый раз. На стене висела выгоревшая вышивка с готической надписью на незнакомом языке. Повернувшись, он увидел вспышку отраженного света. К стене в этом месте было прикручено облупившееся и растрескавшееся зеркало. Приблизившись, Браун увидел в нем лицо. Лицо было темно-коричневое, бородатое, с дикими глазами, как у Заморского гостя Садко. «Или у дервиша», – подумалось ему. Лицо человека в тисках чего-то сверхъестественного и нечистого. Он поднес руку к бороде. Отражение в зеркале сделало то же самое.
– В это невозможно поверить. – Браун рассмеялся. На коричневом лице в зеркале блеснули белые зубы. Маленькое зеркало в изголовье койки на яхте обманывало его.
Он поднялся по лестнице и, открыв дверь, оказался в комнате, где уже был прежде. На полу лежал резной бивень. Из темного угла послышалась возня, и он увидел там кучу крабов. Под ногой затрещал чей-то панцирь, и он отступил назад. Ему казалось, что он где-то слышал, что водяные пастушки и сухопутные крабы воруют друг у друга яйца. Пастушки занимаются этим днем, а крабы – по ночам.
– Где вы?
С осторожностью акробата и изобретательностью инженера один из крабов спускался по ножке древнего кресла-качалки. Уцепившись одной клешней за полоз кресла, а другой за край сиденья, он подождал, когда его закованное в панцирь тело обретет равновесие, с грохотом шлепнулся на пол и поспешил прочь, как рыцарь, волоча за собой свой меч. Браун подошел к креслу и посмотрел на истлевшие одеяла и конский волос, которые в прошлый раз показались ему фигурой человека. Гнездо крабов он принял за свою жену.
– Джонни Землепашец, – затянула бессердечная женщина во мраке. – Джонни лучше-бы-тебе-не-ви-деть-океана.
Это была старая песенка, напоминавшая ему о том, с чем он не хотел иметь ничего общего.
– Посмотри туда, – пропело гнездо женским голосом.
Брауну захотелось призвать на помощь того честного красноречивого молодца, за которого он выдавал себя. Но образ, в котором он когда-то представал перед прессой, не вырисовывался. Слишком многое надо было объяснять. Что-то заставляло его обратить внимание на окно. Браун не поддавался. Он боялся, что может увидеть другое лицо, под стать своему. От ума и глаза можно ждать любых вывертов, ведь он почти не спал все эти дни.
– Посмотри туда, – нараспев произнесла она. Он представил, что это завывает тонкая женщина с голубыми, как вода, глазами.
В конце концов, сломленный, он согласился повернуться, испытывая ужас от того, что может увидеть в окне. Там, вместо заходящего солнца, теснилось бесчисленное множество бесформенных дисков, уходивших в бесконечную глубину на неожиданно расширившемся горизонте. Это была какая-то пародия на визир секстанта. Каждый искаженный шар был отражением другого в большом зеркале, каждый висел, наполовину погруженный в замерзшее море. Они продолжались вечно, уходя в бесконечность, во вселенную бесконечного своеобразия. В океане, как бы говорили они, не может быть меры и смысла. В нем не может быть ни направления, ни горизонта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112