Залп за залпом сотрясали корабль и даже окружающий воздух. Летели на палубу куски дерева, паруса повисли на ветру клочьями. Одна из мачт сломалась, но так и осталась свисать за борт, таща по волнам ярды белой парусины. Нижний парус на брам-стеньге сначала располосовало пополам, потом и вовсе унесло за корму.
Расстояние между противниками сокращалось, «Норвич» находился теперь в непосредственной близости от одного из судов, и пушкари воспользовались этим, чтобы дать залп сначала из пятидесяти бортовых орудий, а потом еще из двадцати пяти. Однако, прежде чем Мэттью сумел оценить нанесенный ими урон, ядро заставило его шарахнуться, пронесясь почти у самой поверхности, палубы в непосредственной близости от него. Несколько штуртросов лопнуло, по меньшей мере полдюжины матросов рухнуло на палубу с переломанными ногами.
Вокруг творился ад кромешный. Над водной гладью носились облака порохового дыма. Обломки мачт, обрывки парусов и куски веревок дождем сыпались в волны. Пороховая вонь была такой сильной и едкой, что от нее щипало в носу, дым заставлял глаза слезиться, от рева пушек раскалывалась голова и болели барабанные перепонки. Мундир Мэттью почернел от гари и пропитался потом, на ладони от прикосновения ко лбу оставались грязные разводы.
Сражение продолжалось почти целый день, а к вечеру «Норвичу», и без того сильно поврежденному, пришлось отстреливаться сразу от трех судов. Многие из орудий сбросило с лафетов, перевернуло и завалило обломками, поэтому целая команда матросов работала в поте лица, стремясь снова вернуть им боеспособность. К этому времени одежда Мэттью больше походила на грязные лохмотья, на брюках разводами запеклась чужая кровь.
— Держитесь! — надрывая голос, крикнул он, видя, что нок-реи «Норвича» вот-вот перепутаются с нок-реями «Сан-Хусто».
Послышался громкий треск расщепляемого дерева, скрежет металла — и корабли столкнулись. Грохот пушек сменился треском ружейных выстрелов, свист пуль наполнил воздух. Те, кто не устоял на ногах, пытались подняться, устоявшие падали на палубу, сраженные выстрелами. Трупов было столько, что команда расчистки просто сбрасывала их за борт, освобождая место для раненых.
— Приготовить абордажные крючья!
. Некоторое время спустя через искромсанный ядрами борт «Сан-Хусто» хлынула волна английских моряков. Наступила очередь холодного оружия, и теперь россыпь выстрелов перемежалась свистом клинков. Испанцы, известные своей доблестью, защищались отчаянно, предпочитая смерть в бою сдаче в плен, поэтому путь по палубам приходилось буквально прорубать, заливая их кровью. Некоторые из испанцев сумели перебраться на борт «Норвича» и дрались там.
С абордажной саблей в руках, занося и обрушивая ее наравне со своими людьми, Мэттью пробивался к рубке. Рукоятка под пальцами стала мокрой от крови, ноги скользили на алой влаге, но он ничего не замечал, одержимый одной идеей: завладеть вражеским кораблем. Мушкетный огонь со всех сторон возобновился, и Си-тон подобрался всем существом в неосознанном стремлении пережить эту переделку, пережить все: залпы ядер и картечи, мушкетные и пистолетные выстрелы, удары абордажных сабель, — все одинаково смертельное для человеческой плоти.
Он не думал о том, что должен вернуться живым, но подсознательно стремился к этому.
Над головой блеснуло занесенное лезвие, и Мэттью бездумно отразил удар, как если бы полностью утратил всякие эмоции. Но в следующую секунду на фоне искаженных яростью и болью лиц, на фойе облаков черного дыма появилось лицо Джессики. Как это могло случиться? Возможно, находясь в опасной близости от смерти, сознание сделало усилие противопоставить что-то ужасу разрушения. Мэттью вдруг понял с кристальной ясностью, что любит жену, любит давно и, позволь им судьба снова встретиться, не оставит ее больше ни ради чего на свете.
Испанский моряк перемахнул через перила шканцев, на бегу занося окровавленный тесак. Затем опустил его с такой силой, что Мэттью услышал свист возле самого уха. Испанец замахнулся снова, Ситон увернулся, и лезвия скрестились. Могучие мышцы так и бугрились на руках противника, и Мэттью не удалось полностью отразить удар. Острая боль полоснула руку, когда тесак рассек ее скользящим движением. Кровь брызнула на мундир, добавив алой краски к разноцветной палитре. Однако и сабле Мэттью суждено было найти цель. Она глубоко вонзилась в грудь испанца, который издал хриплый вопль боли. В следующее мгновение тесак со стуком выпал из его рук на палубу, а сам он повалился ничком, накрывая его своим громадным телом.
Тем временем через перила уже лез другой испанский матрос, которого Мэттью удалось свалить метким выстрелом из пистолета. Он скатился с возвышения и распростерся с раскинутыми руками, но следом за ним, как чертики из табакерки, выскочили еще двое. Один целился из старинного длинноствольного пистоля, не слишком удобного, но обладающего большой убойной силой. Мэттью удалось ранить его в руку и выбить пистоль, который выстрелил, ударившись о палубу. Однако те несколько секунд, которые потребовались для этого, дали второму испанцу достаточно времени для выстрела. Следом за трескучим звуком Мэттью ощутил ужасную боль, пронзившую, казалось, вес тело, так что невозможно было понять, куда он ранен.
Ситон попятился, споткнулся об убитого и едва не упал навзничь, но уперся спиной в перила, идущие по краю шканцев и прямоугольником окружающие палубу. Темные круги замелькали перед глазами, расплываясь и грозя полностью заслонить окружающее. Все же Мэттью продолжал размахивать саблей, не надеясь отразить смертельный удар, просто инстинктивно сопротивляясь слабости, а с ней и смерти.
Нечеловеческим усилием, неуклюже и тяжело он увернулся от мелькнувшего лезвия, схватил рукоятку обеими руками и слепо нанес удар из последних сил. Мэттью не ощутил того, как сталь вошла в податливую плоть, не услышал крика, но каким-то образом понял, что удар достиг цели.
В этот момент он думал только о том, что сталось с Грехемом Пакстоном, жив ли тот сейчас и останется ли в живых после сражения. Мэттью знал, что Пакстон непременно выполнит последний долг дружбы — навестит обитателей Белмора и расскажет о том, как погиб сын и муж. Он передаст Джессике слова любви, которые сам Ситон так и не решился сказать.
Он знал, чувствовал, что смерть очень близко. Эта густая, бархатная и по-своему приветливая тьма, которая наплывала и манила, уговаривая погрузиться и наконец отдохнуть. Тьма была благословением, потому что милосердно скрывала смерть и разрушение, царящие вокруг. Мэттью чувствовал, что парит, дрейфует к бархатной черной бездне, а навстречу ему, простирая руки и смеясь, плывет Джессика в голубом шелковом платье, с белокурыми волосами, перебираемыми ветром и позолоченными солнцем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130