Жмур кинул мальчика на лавку в кухне и зажег свечу, стараясь рассмотреть его лицо. И увидел, что пламя трепещет возле носа - он дышал!
- Топи печь! - крикнул он рыдающей Надеже, - быстро топи печь!
Он тряс его и хлестал по щекам, он срывал с него промерзшую одежду, растирал и кутал в одеяла. И только когда Есеня открыл глаза, Жмур бессильно опустился на пол. На крики родителей из комнаты выбрались все четыре дочери, и, видя мамины слезы, тоже отчаянно ревели.
- Ты что там делал, а? - тихо спросил Жмур.
Есеня испуганно осмотрелся, не понимая, что произошло.
- Подумаешь, задремал ненадолго, - он зевнул, и протер глаза, - чего за переполох-то?
- Ах ты ненадолго задремал? - Жмур скрипнул зубами - пережитый страх еще будоражил кровь, а этот змееныш, вместо того, чтобы радоваться чудесному спасению и плакать на груди у матери слезами благодарности, смел издеваться над ними, - Ты что там делал, я тебя спрашиваю?
- Что хотел, то и делал, - ответил Есеня, зябко кутаясь в одеяло - глаза его оставались непонимающими и испуганными.
Жмур за волосы сволок его на пол, подхватил толстую веревочную опояску от полушубка, и выдрал тут же, на глазах у сестер - голого, посиневшего, дрожащего от холода. Лекарь, которого позвали в дом, едва наступило утро, посмеялся и сказал, что это не самый плохой способ согреть ребенка, который едва не замерз. Есене было тогда двенадцать лет. Жмур до сих пор не мог простить себе этого срыва - он словно хотел отомстить за свой испуг, за свои слезы, а главное - спрятать этот испуг от Есени. Он почему-то считал, что если мальчишка поймет, как отец его любит, то станет вообще неуправляемым, и Жмур навсегда лишится авторитета в его глазах.
И теперь, сидя в одиночестве на кухне, Жмур смотрел на кинжал, повешенный на стену, и готов был завыть от собственной глупости. Может быть, надо было действовать по-другому? Может, мальчику не хватало как раз отцовской ласки, или хотя бы пары добрых слов? И все вышло бы по-другому? Что ему стоило сказать тогда, как он удивлен той, первой, булатной отливкой, в точности похожей на отливки Мудрослова? Что стоило хотя бы намекнуть на ее ценность? Да, он не сразу понял, что следующие отливки стали тем самым «алмазным» булатом, пока не спросил об этом у Жидяты. Но ту, первую, он узнал сразу. Почему же не сказал? Что ему стоило? Что ему стоило тогда, зимой, обнять сына и прижать к себе, вместо того, чтобы исполосовать его дрожащее тело веревкой? А теперь, может статься, он никогда в жизни его не увидит. И Надежа права - в лесу с ним может произойти все, что угодно. Его могут убить в любой стычке, он может простудиться и заболеть, он может убежать, обидевшись, как убегал из дома, и оказаться в лесу в одиночестве. Сможет ли он прижиться среди вольных людей? С его характером это будет трудно. А главное - вдруг вольные люди выдадут его страже? Что с ним станет тогда?
Никогда еще Жмур не ощущал своей ущербности так остро. Он, оказывается, перестал чувствовать не только металл - он потерял способность чувствовать других, себя, он разучился понимать, когда и как нужно вести себя с близкими. Спасибо Надеже, которая всегда прощала его, и принимала, и не осуждала. Наверное, ей было понятно, что с ним не все в порядке. Надежа. Теперь и ее нет рядом, и неизвестно, как им там живется, и кто заступится за них, если что-нибудь случится.
Стук в стекло заставил Жмура вздрогнуть - за окном давно стемнело. А вдруг это вернулся Есеня? Кто его знает, глупого мальчишку, непуганого дурачка - может, жизнь среди вольных людей оказалась для него непосильной, и он вернулся домой? Они уедут вместе, в Кобруч, почему он раньше не подумал об этом? Зачем послушал Жидяту? Что его мальчику делать у вольных людей? Они уедут, откроют кузню, будут делать булатные клинки, а потом заберут Надежу и девочек. Как он раньше не додумался до этого? Чего боялся?
Жмур распахнул калитку, сжимая лампу в руке - он почти поверил в возвращение сына, он собирался укладывать вещи. Но на улице его ждал Жидята.
- Здорово, Жмур. Я на минутку. Хотел сказать только… Благородный Огнезар назначил награду тому, кто укажет местонахождение твоего сына. Двадцать золотых.
Балуй. Переход
Вышли через два дня, на рассвете. Полоз распределил ношу каждому по силам, и все равно в лагерь пришлось бы вернуться не один раз. В лесу и в самом деле поднялась вода - лагерь стоял на высоком месте, в низинах же мох пропитался насквозь, так что ноги проваливались сквозь него в черную жижу, овраги стали непроходимой преградой, вокруг ручьев образовались болотца. Есеня успел зачерпнуть воды сапогом через полчаса после выхода. Ему на плечи, кроме котомки, повесили полуторапудовый мешок с посудой, которая больно врезалась в спину, но, учитывая, что даже раненый Щерба нес на себе два пуда, Есеня терпел и помалкивал. При этом каждый, кроме него и раненых, тащил с собой сетку с недовольной курицей - резать их пожалели, яйца любили все. Петуха нес Полоз - тот крутил головой и норовил клюнуть все, до чего мог дотянуться.
- Зарезать его, гада, - советовали все, - чтоб знал!
- Ага. В супе точно клеваться не будет, зараза.
- До оврага дойдем, я его в воду макну, - хмыкнул Полоз.
- Ты че! Простудится еще, сдохнет, - тут же испугался Хлыст.
Петуха разбойники любили не меньше яиц.
- Давай мне! Я его за шею буду держать, - предложил Брага, которого несли на носилках.
- Лежи! - велел Ворошила, - и не дергайся. Твое дело маленькое, живым до зимовья добраться.
- А у меня руки здоровые, - отозвался разбойник, раненый в голову, - я могу.
- И тебе того же желаю, - проворчал Ворошила.
- Мне дай, - сказала мама Гожа, и забрала петуха у Полоза, - Петенька, бедненький, испугался… иди к маме.
Есеня тихонько подкрался сзади и вырвал у того из хвоста красивое зеленое перо, торчащее из сетки. Петуху это не понравилось, он недовольно раскричался, мама Гожа удивилась и обиделась на своего любимца, а разбойники посмеялись над мамой Гожей. И только увидев у Есени за ухом длинное перо, она догадалась, что произошло, немного отстала, и позволила петуху отомстить за поруганный хвост. Есеня не ожидал такой подлости и подпрыгнул, когда петух ударил его клювом в ляжку. Все, кто шел сзади, очень повеселились, глядя, как Есеня трет больное место - клевался петух до крови.
Впрочем, часа через три Есене расхотелось веселиться - его утомила не столько тяжелая ноша, сколько вязкий мох под ногами. Он провалился в овраг почти по пояс, и намочил свою котомку, в которой лежали сухие вещи, но над ним сжалились и дали переодеться. Впрочем, смысла в этом не было никакого - дождь, хоть накрапывал слабо, за пару часов все равно промочил одежду до нитки.
В полдень остановились передохнуть и пообедать. У Щербы открылась рана - он неудачно перебирался через овраг, и Ворошила заново накладывал ему швы, чтобы тот не потерял много крови.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111