чаще дорога ныряла под кирпичные
перекрытия или в подземные ходы - этот кишечник большого города, где
продырявленные глинистые стены были заделаны камнями. В темноте вились
каналы со стоячей соленой водой и повсюду торчали корни растений. И в этом
невообразимо гнусном месте жили люди.
На грязных стенах толпились тени и проваливались в открытые рты узких
входов; виднелись пещеры - бывшие погреба, и комнаты, вырытые в топкой
почве болота. Не кролики и не лисы. Скорее, термиты. Термиты, которые
умели добывать огонь и оставляли его гореть открытым в глиняных горшках у
"дверей" своих мрачных лачуг.
Я никогда не видел такой деградации или такой мрачной
эксцентричности. Хессеки действительно забрались в землю, как преследуемые
звери.
Бледный огонь освещал бледные лица. К мужчинам, которых я там видел,
я бы ни за что не повернулся спиной, а что касается женщин, то я бы лучше
лег с волчицей, чем с какой-нибудь из них.
На выступе стены я заметил ребенка, одна нога которого была поражена
гангреной, но он не плакал и не жаловался, а только смотрел на меня с
ненавистью, которую, должно быть, всосал с молоком матери. Наверное, сюда
приводили пленных масрийцев; в конце концов дети и меня могли посчитать
пленным, да я некоторым образом и был пленником. Я шагнул к ребенку,
охваченный порывом вылечить его, несмотря на все отвращение к этой дыре.
На секунду я подумал было, что он как-то странно улыбается, но тут же
желтые зубы сомкнулись на моем запястье.
Закричал Кай - и другие четверо хессеков тоже заорали.
Ребенок скалился на меня, как хорек, и я подумал, что он пьет мою
кровь. Я трижды ударил его по голове, прежде чем он выпустил мою руку и
упал, вытаращив глаза; его рот был в крови. Затем я положил ладонь на его
ногу, выше гноящейся раны, но целительной силы во мне не было.
Очевидно отвращение вытеснило милосердную часть моих колдовских сил,
но не для меня, так как я тотчас же вылечился от раны, нанесенной мне
ребенком, а для других. Я мог бы убить бедного звереныша.
Хессеки погрузились в молчание. Я махнул Каю рукой, чтобы он шел
дальше, но спросил, куда он меня ведет.
- Недалеко, - ответил он. - В место, священное для нас. Ребенку
предстоит умереть, повелитель?
- Он и так уже почти мертв. Объясни, что это за святое место?
- Могила, - сказал он так естественно, как другой сказал бы: "Дом
моего соседа".
Больше я не заглядывал в его мысли; его смятение уменьшилось до
простой нерешительности, и хотя раньше я не чувствовал беспокойства,
будучи, как мне казалось, непобедимым, темнота, вонь и несчастный вид
здешних мест вдруг страшно опротивели мне.
Минуты три спустя мы добрались до нужного места.
Тропа выходила к хессекскому кладбищу, когда-то единственному в
старом городе. Ворота из украшенного орнаментом ржавого металла открывали
вход в каменный коридор, местами освещенный незакрытыми факелами, горящими
бледно-желтым пламенем.
Конец коридора был перекрыт двойными дверями из меди, рассыпавшейся
от старости в голубоватую пыль, за ними - прямоугольный ритуальный зал для
похорон, завешанный драпировками из древнего паутинного шелка. У дальней
стены этого уютного гнездышка стояли три скамьи из камня, украшенного
завитками, на них в живописном беспорядке лежали позеленевшие человеческие
кости.
В благоуханном доме смерти появляться обычно не очень весело.
- Кай, - сказал я, - это не похоже на укромное место, где я хотел бы
поселиться.
- Прошу терпения, мой повелитель, - сказал Кай.
Он раздвинул хрупкие занавеси, за ними открылась еще одна комната,
тоже освещенная факелами, но совершенно пустая.
Я прошел в эту комнату, и занавеси сдвинулись за моей спиной, оставив
меня одного.
Одновременно в дальнем конце комнаты открылась потайная дверь.
Эшкорекская уловка. Но в дверях появилось нечто, заставившее меня забыть
об Эшкореке.
Первой двигалась фигура в черном - человек на четвереньках, - его
голова была, как у зверя, опущена вниз, на шее - ошейник. За ним, держа
поводок, шел другой, тоже в черном, но во весь рост; его лицо было
украшено узорами, как мне показалось, из граненых изумрудных бусин.
Последней шла женщина.
В ее волнистых волосах извивались гадюки - украшение из полированной
бронзы, имевшее достаточно натуральный вид, а в дрожащем свете - и слишком
натуральный. Казалось, змеи шевелятся. На женщине было платье из очень
тонкого льняного полотна, свет факелов проникал сквозь пего, как сквозь
воду, освещая ее серебристое тело. Пояс на талии, украшенный зелеными и
алыми драгоценными камнями.
Она остановилась, закрыла лицо руками и склонилась передо мной. На
ней не было ни покрывала, ни косметики. Когда она подняла глаза, я узнал
ее.
Это была Лели.
8
Человеческое существо на полу зарычало. Оно подняло лицо,
раскрашенное черными отметинами, как у тигра, края его зубов были
заострены, а дикий взгляд блуждал. Он был одержим навязчивой идеей,
случайной или намеренно вызванной, и представлял себя зверем. Со мной
заговорил человек с маской из зеленых бусин, державший зверя.
- Добро пожаловать, повелитель. Мы рады, что ты здесь, рады, что ты
пришел по своей воле.
- А она тоже по своей воле пришла? - спросил я.
Лели улыбнулась, и холодные пальцы пробежали по моим плечам. Эта
девушка, которую я создал из старческой плоти, была действительно красива.
Даже слишком красива, если вспомнить, что было вначале. Это чистое
алебастровое лицо, как у новорожденного младенца, ничем не тронутое.
- Она должна быть нашей жрицей, - сказал мужчина. - Нашим символом.
- Символом чего? - спросил я.
- Она была стара - ты сделал ее молодой, сильной, благословил ее.
Хессек тоже стар.
- И мне надо сделать хессека молодым и сильным? Потому что я -
бог-дьявол, которому вы поклоняетесь.
Я заметил, что изумрудные точки на щеках и на шее мужчины были не
бусинами, а сушеными блестящими жуками, которые сверкали в свете факелов.
Он, вероятно, был кем-то вроде жреца, и жуки-украшения на его лице и
человек на поводке должны были служить знаками его власти. Похоже, это был
мой жрец. А Лели - моя жрица.
- Даже ты, повелитель, - сказал он, - можешь не знать своего
предназначения, воли того, который в тебе. Если ты позволишь, мы проводим
тебя во Внутренний покой и узнаем это.
- А если я не позволю? Вы же знаете, что я могу убить вас на месте,
да и всех других, кто может прийти за мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
перекрытия или в подземные ходы - этот кишечник большого города, где
продырявленные глинистые стены были заделаны камнями. В темноте вились
каналы со стоячей соленой водой и повсюду торчали корни растений. И в этом
невообразимо гнусном месте жили люди.
На грязных стенах толпились тени и проваливались в открытые рты узких
входов; виднелись пещеры - бывшие погреба, и комнаты, вырытые в топкой
почве болота. Не кролики и не лисы. Скорее, термиты. Термиты, которые
умели добывать огонь и оставляли его гореть открытым в глиняных горшках у
"дверей" своих мрачных лачуг.
Я никогда не видел такой деградации или такой мрачной
эксцентричности. Хессеки действительно забрались в землю, как преследуемые
звери.
Бледный огонь освещал бледные лица. К мужчинам, которых я там видел,
я бы ни за что не повернулся спиной, а что касается женщин, то я бы лучше
лег с волчицей, чем с какой-нибудь из них.
На выступе стены я заметил ребенка, одна нога которого была поражена
гангреной, но он не плакал и не жаловался, а только смотрел на меня с
ненавистью, которую, должно быть, всосал с молоком матери. Наверное, сюда
приводили пленных масрийцев; в конце концов дети и меня могли посчитать
пленным, да я некоторым образом и был пленником. Я шагнул к ребенку,
охваченный порывом вылечить его, несмотря на все отвращение к этой дыре.
На секунду я подумал было, что он как-то странно улыбается, но тут же
желтые зубы сомкнулись на моем запястье.
Закричал Кай - и другие четверо хессеков тоже заорали.
Ребенок скалился на меня, как хорек, и я подумал, что он пьет мою
кровь. Я трижды ударил его по голове, прежде чем он выпустил мою руку и
упал, вытаращив глаза; его рот был в крови. Затем я положил ладонь на его
ногу, выше гноящейся раны, но целительной силы во мне не было.
Очевидно отвращение вытеснило милосердную часть моих колдовских сил,
но не для меня, так как я тотчас же вылечился от раны, нанесенной мне
ребенком, а для других. Я мог бы убить бедного звереныша.
Хессеки погрузились в молчание. Я махнул Каю рукой, чтобы он шел
дальше, но спросил, куда он меня ведет.
- Недалеко, - ответил он. - В место, священное для нас. Ребенку
предстоит умереть, повелитель?
- Он и так уже почти мертв. Объясни, что это за святое место?
- Могила, - сказал он так естественно, как другой сказал бы: "Дом
моего соседа".
Больше я не заглядывал в его мысли; его смятение уменьшилось до
простой нерешительности, и хотя раньше я не чувствовал беспокойства,
будучи, как мне казалось, непобедимым, темнота, вонь и несчастный вид
здешних мест вдруг страшно опротивели мне.
Минуты три спустя мы добрались до нужного места.
Тропа выходила к хессекскому кладбищу, когда-то единственному в
старом городе. Ворота из украшенного орнаментом ржавого металла открывали
вход в каменный коридор, местами освещенный незакрытыми факелами, горящими
бледно-желтым пламенем.
Конец коридора был перекрыт двойными дверями из меди, рассыпавшейся
от старости в голубоватую пыль, за ними - прямоугольный ритуальный зал для
похорон, завешанный драпировками из древнего паутинного шелка. У дальней
стены этого уютного гнездышка стояли три скамьи из камня, украшенного
завитками, на них в живописном беспорядке лежали позеленевшие человеческие
кости.
В благоуханном доме смерти появляться обычно не очень весело.
- Кай, - сказал я, - это не похоже на укромное место, где я хотел бы
поселиться.
- Прошу терпения, мой повелитель, - сказал Кай.
Он раздвинул хрупкие занавеси, за ними открылась еще одна комната,
тоже освещенная факелами, но совершенно пустая.
Я прошел в эту комнату, и занавеси сдвинулись за моей спиной, оставив
меня одного.
Одновременно в дальнем конце комнаты открылась потайная дверь.
Эшкорекская уловка. Но в дверях появилось нечто, заставившее меня забыть
об Эшкореке.
Первой двигалась фигура в черном - человек на четвереньках, - его
голова была, как у зверя, опущена вниз, на шее - ошейник. За ним, держа
поводок, шел другой, тоже в черном, но во весь рост; его лицо было
украшено узорами, как мне показалось, из граненых изумрудных бусин.
Последней шла женщина.
В ее волнистых волосах извивались гадюки - украшение из полированной
бронзы, имевшее достаточно натуральный вид, а в дрожащем свете - и слишком
натуральный. Казалось, змеи шевелятся. На женщине было платье из очень
тонкого льняного полотна, свет факелов проникал сквозь пего, как сквозь
воду, освещая ее серебристое тело. Пояс на талии, украшенный зелеными и
алыми драгоценными камнями.
Она остановилась, закрыла лицо руками и склонилась передо мной. На
ней не было ни покрывала, ни косметики. Когда она подняла глаза, я узнал
ее.
Это была Лели.
8
Человеческое существо на полу зарычало. Оно подняло лицо,
раскрашенное черными отметинами, как у тигра, края его зубов были
заострены, а дикий взгляд блуждал. Он был одержим навязчивой идеей,
случайной или намеренно вызванной, и представлял себя зверем. Со мной
заговорил человек с маской из зеленых бусин, державший зверя.
- Добро пожаловать, повелитель. Мы рады, что ты здесь, рады, что ты
пришел по своей воле.
- А она тоже по своей воле пришла? - спросил я.
Лели улыбнулась, и холодные пальцы пробежали по моим плечам. Эта
девушка, которую я создал из старческой плоти, была действительно красива.
Даже слишком красива, если вспомнить, что было вначале. Это чистое
алебастровое лицо, как у новорожденного младенца, ничем не тронутое.
- Она должна быть нашей жрицей, - сказал мужчина. - Нашим символом.
- Символом чего? - спросил я.
- Она была стара - ты сделал ее молодой, сильной, благословил ее.
Хессек тоже стар.
- И мне надо сделать хессека молодым и сильным? Потому что я -
бог-дьявол, которому вы поклоняетесь.
Я заметил, что изумрудные точки на щеках и на шее мужчины были не
бусинами, а сушеными блестящими жуками, которые сверкали в свете факелов.
Он, вероятно, был кем-то вроде жреца, и жуки-украшения на его лице и
человек на поводке должны были служить знаками его власти. Похоже, это был
мой жрец. А Лели - моя жрица.
- Даже ты, повелитель, - сказал он, - можешь не знать своего
предназначения, воли того, который в тебе. Если ты позволишь, мы проводим
тебя во Внутренний покой и узнаем это.
- А если я не позволю? Вы же знаете, что я могу убить вас на месте,
да и всех других, кто может прийти за мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105