Корнем этой силы является вера. Не
говорить себе, что ты можешь, но знать, что ты умеешь.
С тех пор я достаточно много путешествовал в разные периоды моей
жизни, чтобы понимать, что эти умения не так уж исключительны, как я тогда
полагал. Чудотворцы - боги - единственные из рожденных, кто знал ключи к
дальним комнатам сознания. Это их благо, но будьте осторожны: и самые
подлые могут найти этот ключ или случайно наткнуться на него и тоже стать
богами.
Достигнув одного чуда, остальные я представлял не более чем
результатом вычислений математики.
Я немного балансировал, как возница, поддерживая свое тело парящим
без усилий, мои стопы омывались гладкими спинами бурунов. Небо снова
затягивалось тучами, ветер дул угрожающими порывами, постоянно меняя
направление. Я смотрел на небо, на море, сливаясь с ними и повелевая ими.
Власть дает крылья и огонь. Власть - это вино, после которого все
остальные вина - помои. Оказалось, что очень просто было контролировать
гнев шторма; связать ветер, разбить на кусочки ураган, окруживший стену
вортекса. Сила на силу, бедро к бедру, мозг боролся с атаками шторма,
лишенного разума. Порывы ветра были обращены против самих себя и разбиты.
Ураган умер над морем, как громадная призрачная птица. В конце концов
дело было сделано.
Позади шторма оказалось зеленое облако, которое пролилось быстрым
дождем. Мне был виден Длинный Глаз. Лежа на спине, он пытался поймать хоть
часть дождя в свою кожаную бутыль - горшки из глины были разбиты и
утеряны. Я наблюдал это с неким туповатым любопытством, двигаясь к нему по
воде.
Над головой летели чайки, изгнанницы шторма. Воздух был заряжен
озоном и запахом йода от плавающих обрывков морских водорослей. И в закате
не было ничего необычного. Апофеоз был в человеке, а не в мире, его
окружавшем.
Длинный Глаз тихо лежал и смотрел на меня, ждал, пока я вспомню его
мольбу. Боги - эгоисты, это их право и их недостаток.
Наконец я собрался и подошел к нему. Я исцелил его переломы, синяки и
раны одним прикосновением, как и раньше, не чувствуя, чтобы какая-либо
сила исходила от меня. Я спросил его, не чувствовал ли он боли или
необычных ощущений. Я был жаден до фактов, не зная многого о своих
талантах. Он сказал, что это было похоже на дрожь от разряда, полученного
от шерсти животного в летний день. Я положил ему пальцы на лицо, чтобы
обновить его кожу: он сказал, что было похоже, будто пауки бегают по лицу.
Его ноги окоченели, и необходим был массаж, чтобы он мог ими двигать.
Когда он смог двигаться, я отвязал его от мачты и велел ему встать и идти
за мной.
Его лицо, почти невидимое сейчас, так как ночь была темной, а луна
еще не взошла, слегка изменило выражение.
- Я раб повелителя.
- Если я скажу тебе делать, как я, то у тебя получится.
Он мог бы умереть, останься он в воде еще немного. Его непоколебимая
уверенность, его человеческий разум, который и спас нас, были вещами,
которые я оценил с внезапным эмоциональным пылом, новым для меня. Я взял
его за плечи.
- Ты ведь знаешь, что я могу сделать так, что и тебе это будет по
плечу.
- ТВОЙ ЕСТЬ ПЛАЩ, ПОКРЫВАЮЩИЙ МЕНЯ, - сказал он. Это была ритуальная
фраза, сохранившаяся с незапамятных времен.
Он отпустил мачту - она была совершенно измочалена штормом - и
раскинул руки, как бы балансируя. Схватив за плечи, я поставил его, как
стоял сам, на слегка волнующуюся поверхность тихого ночного моря.
Там мы и оставались между небесами и океаном: над головой медленно
проплывали облака, под ногами мягко плескались волны.
Длинный Глаз начал плакать, не стыдясь и не сдерживаясь. Он оскалил
зубы, откинул голову и, гримасничая и рыдая, пристально смотрел в небо.
Через минуту он провел ладонью по лицу и посмотрел на меня. Он опять был
столь же невозмутим, каким я и привык его видеть, будто вместе со слезами
он стер и всякое выражение со своего лица.
Я повернулся и пошел на восток, в том направлении, куда вынес нас
шторм. Длинный Глаз последовал за мной. Ничто не могло поколебать его
веру. Он уперся взглядом мне в спину и припустил через море.
Теперь, обладая Силой, превосходящей любые человеческие ожидания, да
и мои собственные тоже, я не чувствовал ни смущения, ни возбуждения.
В это время я не думал о своем отце. Не думал я и о ней,
женщине-рыси, которую представлял некой лампой где-то впереди, и я,
вооруженный молнией, однажды погашу эту лампу, как она погасила его темный
свет.
Я думал о том, что было во мне, о себе самом.
Старше своих лет, моложе, чем цыпленок, я шагал по мозаичному полу,
который был черным и серебряным, и вдруг разбился желтыми брызгами, когда
солнце, как колесо, выкатилось с востока. Ночь минула, как будто крыло
сложилось. И я увидел корабль, словно выгравированный вдали, неподвижный,
будто ожидающий меня на берегу острова.
2
Для людей южного океана море - женщина, а то, что способно оседлать
ее и должно быть сильнее, - мужчина. Так что корабль, который стоял на
якоре ярким утром, занесенный бурей далеко от торговых путей юга, был
мужского рода.
Этот корабль-галера, корабль-самец возвышался, как башня, над водой
своими двухэтажными палубами, оснащенными сотней весел. Две высокие мачты
с остатками такелажа, оборванного ураганом, чертили зигзаги в подожженном
восходом небе.
Под парусом он представлял славное зрелище - длиной в двадцать четыре
человеческих роста от носа до кормы; надстройка над настилом железного
дерева выкрашена голубым, как летние сумерки; позолоченный нос и обширный
изгибающийся китовый хвост кормы; паруса индигового цвета с охряными
фигурами; треугольный парус на корме (его еще называют "акулий плавник").
Имя корабля было написано на боку южными иероглифами: "ИАКИНФ ВАЙН-ЯРД".
Он ходил в северо-западные земли, этот корабль, набивая трюмы красным
янтарем и черным жемчугом, яшмой, тканями, мехами, пурпуром, античной
бронзой с архипелагов Симы и Тинзена.
Однажды вдали от земли ветер внезапно стих. Рабы-гребцы, спины
которых напоминали крокодильи от ударов, как дождь сыпавшихся на них,
ругались и потели, задыхаясь от ненависти над шестами с железными
лопастями. Только приговор к смертной казни обрекает человека сидеть на
веслах, и проходит лет десять, а то и больше, прежде чем они убьют его.
Прекрасный корабль, раскрашенный, как куртизанка, красивый, как паж,
и названный именем одного из них, он приводился в движение болью и гневом,
бушевавшими в его утыканном веслами чреве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
говорить себе, что ты можешь, но знать, что ты умеешь.
С тех пор я достаточно много путешествовал в разные периоды моей
жизни, чтобы понимать, что эти умения не так уж исключительны, как я тогда
полагал. Чудотворцы - боги - единственные из рожденных, кто знал ключи к
дальним комнатам сознания. Это их благо, но будьте осторожны: и самые
подлые могут найти этот ключ или случайно наткнуться на него и тоже стать
богами.
Достигнув одного чуда, остальные я представлял не более чем
результатом вычислений математики.
Я немного балансировал, как возница, поддерживая свое тело парящим
без усилий, мои стопы омывались гладкими спинами бурунов. Небо снова
затягивалось тучами, ветер дул угрожающими порывами, постоянно меняя
направление. Я смотрел на небо, на море, сливаясь с ними и повелевая ими.
Власть дает крылья и огонь. Власть - это вино, после которого все
остальные вина - помои. Оказалось, что очень просто было контролировать
гнев шторма; связать ветер, разбить на кусочки ураган, окруживший стену
вортекса. Сила на силу, бедро к бедру, мозг боролся с атаками шторма,
лишенного разума. Порывы ветра были обращены против самих себя и разбиты.
Ураган умер над морем, как громадная призрачная птица. В конце концов
дело было сделано.
Позади шторма оказалось зеленое облако, которое пролилось быстрым
дождем. Мне был виден Длинный Глаз. Лежа на спине, он пытался поймать хоть
часть дождя в свою кожаную бутыль - горшки из глины были разбиты и
утеряны. Я наблюдал это с неким туповатым любопытством, двигаясь к нему по
воде.
Над головой летели чайки, изгнанницы шторма. Воздух был заряжен
озоном и запахом йода от плавающих обрывков морских водорослей. И в закате
не было ничего необычного. Апофеоз был в человеке, а не в мире, его
окружавшем.
Длинный Глаз тихо лежал и смотрел на меня, ждал, пока я вспомню его
мольбу. Боги - эгоисты, это их право и их недостаток.
Наконец я собрался и подошел к нему. Я исцелил его переломы, синяки и
раны одним прикосновением, как и раньше, не чувствуя, чтобы какая-либо
сила исходила от меня. Я спросил его, не чувствовал ли он боли или
необычных ощущений. Я был жаден до фактов, не зная многого о своих
талантах. Он сказал, что это было похоже на дрожь от разряда, полученного
от шерсти животного в летний день. Я положил ему пальцы на лицо, чтобы
обновить его кожу: он сказал, что было похоже, будто пауки бегают по лицу.
Его ноги окоченели, и необходим был массаж, чтобы он мог ими двигать.
Когда он смог двигаться, я отвязал его от мачты и велел ему встать и идти
за мной.
Его лицо, почти невидимое сейчас, так как ночь была темной, а луна
еще не взошла, слегка изменило выражение.
- Я раб повелителя.
- Если я скажу тебе делать, как я, то у тебя получится.
Он мог бы умереть, останься он в воде еще немного. Его непоколебимая
уверенность, его человеческий разум, который и спас нас, были вещами,
которые я оценил с внезапным эмоциональным пылом, новым для меня. Я взял
его за плечи.
- Ты ведь знаешь, что я могу сделать так, что и тебе это будет по
плечу.
- ТВОЙ ЕСТЬ ПЛАЩ, ПОКРЫВАЮЩИЙ МЕНЯ, - сказал он. Это была ритуальная
фраза, сохранившаяся с незапамятных времен.
Он отпустил мачту - она была совершенно измочалена штормом - и
раскинул руки, как бы балансируя. Схватив за плечи, я поставил его, как
стоял сам, на слегка волнующуюся поверхность тихого ночного моря.
Там мы и оставались между небесами и океаном: над головой медленно
проплывали облака, под ногами мягко плескались волны.
Длинный Глаз начал плакать, не стыдясь и не сдерживаясь. Он оскалил
зубы, откинул голову и, гримасничая и рыдая, пристально смотрел в небо.
Через минуту он провел ладонью по лицу и посмотрел на меня. Он опять был
столь же невозмутим, каким я и привык его видеть, будто вместе со слезами
он стер и всякое выражение со своего лица.
Я повернулся и пошел на восток, в том направлении, куда вынес нас
шторм. Длинный Глаз последовал за мной. Ничто не могло поколебать его
веру. Он уперся взглядом мне в спину и припустил через море.
Теперь, обладая Силой, превосходящей любые человеческие ожидания, да
и мои собственные тоже, я не чувствовал ни смущения, ни возбуждения.
В это время я не думал о своем отце. Не думал я и о ней,
женщине-рыси, которую представлял некой лампой где-то впереди, и я,
вооруженный молнией, однажды погашу эту лампу, как она погасила его темный
свет.
Я думал о том, что было во мне, о себе самом.
Старше своих лет, моложе, чем цыпленок, я шагал по мозаичному полу,
который был черным и серебряным, и вдруг разбился желтыми брызгами, когда
солнце, как колесо, выкатилось с востока. Ночь минула, как будто крыло
сложилось. И я увидел корабль, словно выгравированный вдали, неподвижный,
будто ожидающий меня на берегу острова.
2
Для людей южного океана море - женщина, а то, что способно оседлать
ее и должно быть сильнее, - мужчина. Так что корабль, который стоял на
якоре ярким утром, занесенный бурей далеко от торговых путей юга, был
мужского рода.
Этот корабль-галера, корабль-самец возвышался, как башня, над водой
своими двухэтажными палубами, оснащенными сотней весел. Две высокие мачты
с остатками такелажа, оборванного ураганом, чертили зигзаги в подожженном
восходом небе.
Под парусом он представлял славное зрелище - длиной в двадцать четыре
человеческих роста от носа до кормы; надстройка над настилом железного
дерева выкрашена голубым, как летние сумерки; позолоченный нос и обширный
изгибающийся китовый хвост кормы; паруса индигового цвета с охряными
фигурами; треугольный парус на корме (его еще называют "акулий плавник").
Имя корабля было написано на боку южными иероглифами: "ИАКИНФ ВАЙН-ЯРД".
Он ходил в северо-западные земли, этот корабль, набивая трюмы красным
янтарем и черным жемчугом, яшмой, тканями, мехами, пурпуром, античной
бронзой с архипелагов Симы и Тинзена.
Однажды вдали от земли ветер внезапно стих. Рабы-гребцы, спины
которых напоминали крокодильи от ударов, как дождь сыпавшихся на них,
ругались и потели, задыхаясь от ненависти над шестами с железными
лопастями. Только приговор к смертной казни обрекает человека сидеть на
веслах, и проходит лет десять, а то и больше, прежде чем они убьют его.
Прекрасный корабль, раскрашенный, как куртизанка, красивый, как паж,
и названный именем одного из них, он приводился в движение болью и гневом,
бушевавшими в его утыканном веслами чреве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105