А что до удобств,
принц, думаю, она вряд ли их заметила.
Он так шарахнул кулаком по столу, что разбрызгалась вода из винной
чаши.
- Завтра, - проскрежетал он, - ты с моим кортежем отправишься в храм.
Люди ожидают тебя там увидеть. Тебя будут охранять, будут и жрецы на
случай, если ты попытаешься применить колдовство. После церемонии ты
дождешься заката, и эскорт проводит тебя из Бар-Айбитни.
- Хорошо, - ответил я, - одним днем больше, одним меньше, какая
разница?
- Ты говоришь так, как будто завтра наступит конец света, - сказал он
едко. - Уверяю тебя, не наступит, несмотря на все твои грязные колдовские
трюки.
Лампа светила очень тускло, и в комнате было почти темно. Внезапно он
вздрогнул, затем подошел ко мне и положил руку мне на плечо.
- Вазкор, - сказал он очень мягко, - эта вражда смешна. Если ты
поклянешься своими богами, что ничего не замышлял против меня...
Я посмотрел ему в глаза и сказал:
- Хватит с меня твоего царства, Сорем. А богов у меня нет. Поступай
как хочешь.
Его глаза затуманились, он схватился за мое плечо, как будто не мог
устоять на ногах, затем пошел к двери. Но я уже видел то, что по слепоте
своей не мог увидеть раньше - думаю, потому что не хотел.
- Много лет я буду сожалеть о том, что ты не дал клятвы и не очистил
себя от подозрений, - сказал он.
Он постучал в дверь, и его выпустили.
Я закрепил последний колок на виоле. Где-то пели соловьи, но даже от
соловьев можно устать.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ОБЛАКО
1
Наступило утро, и в комнату налетели мухи, разбудив меня своим
жужжанием. Они бились об оконные стекла за решеткой, ползали по столу -
штук десять или двенадцать, а может, и больше. Их назойливый шум сильно
докучал, поэтому пришлось на некоторое время превратиться в убийцу мух,
пока в комнате снова не воцарилась тишина.
Девушка принесла мне масрийский завтрак - фруктовый салат с медом,
сдобные булочки и все в этом роде. В отличие от вчерашнего охранника, она,
казалось, не испытывала страха; возможно, она не знала, кто я такой. Ставя
на стол серебряные блюда, она увидела убитых мух и испуганно вскрикнула.
- Что случилось? - спросил я.
Мне было ее жаль; там, где она стояла, я видел лишь гниющие кости -
символ приближающейся смерти. Таким я тот день я видал весь город.
- Мухи, - сказала она, - повсюду. Они заполонили Лошадиный рынок,
животные сходят с ума. Я сегодня проснулась на рассвете, оттого что муха
заползла мне в ухо.
- Всему виной, несомненно, летняя жара, - сказал я, но она приложила
руку к губам и произнесла:
- Слепой жрец, который просит милостыню у Ворот Крылатой лошади, он
сказал, что это бог хессекских рабов, тот, черный, которого называют
Пастырем мух. Желая отомстить, он наслал насекомых.
- Ну, бывают вещи и пострашнее мух, - сказал я. - Посмотри, я же их
убил.
Но есть после этого мне уже не хотелось.
В Пальмовом квартале звонили колокола. В этот день - день коронации -
солнце блистало ярко, как кинжал. Через час мне принесли праздничную
одежду - светло-коричневую тунику, расшитую золотом и серебром, накидку с
темно-лиловой полосой по диагонали, белые сапоги с бронзовыми пряжками. На
меня надели воротник из золота и драгоценностей, окаймленный полоской из
красного шелка, по которому серебряными, золотыми и синими нитями была
вышита сцена охоты на кабана. Все было при мне, даже меч с мягким лезвием
из золота и жемчужной рукояткой, служивший лишь для украшения. Я должен
был в полном блеске предстать перед людьми, как брат Сорема, волшебник. Он
был в своем роде довольно хитер. Интересно, что он сочинит для них, чтобы
объяснить мой внезапный отъезд сегодня вечером? Во всяком случае, у него
есть время поразмыслить.
Невидимый меч, висящий над городом, упадет сегодня.
Я испытывал такое тошнотворное онемение и полное безразличие, какие
может чувствовать только человек, идущий на смертную казнь.
Все дороги и мостовые, ведущие к великому южному храму Масримаса,
были устланы алым шелком. Казалось, перед нами - река из цветов мака. Под
тяжелыми сапогами, колесами, копытами лошадей шелк превращался в лохмотья,
но, тем не менее, люди хватали эти лохмотья, разрывали их на части и
уносили как трофеи с торжественной церемонии. Мы еще не выехали за ворота,
а до меня уже доносились крики и ликование толпы. Рощи были наполнены
людьми, сидящими на деревьях, чтобы лучше видеть. Его-то залез даже на
склонившийся над колодцем древний кедр. Когда мы выехали на широкую улицу,
ведущую к храму, толпа стала такой плотной, что стоящим в ней трудно было
даже шевельнуть рукой. Они так ликовали, будто это празднество было
устроено специально для них и каждый в этот день становился королем.
Согласно традиции, Сорем должен был остаться в святом храме. А затем
выйти к нам, одевшись во все черное, и встретить нас на площади. Затем его
приветствовал представитель Совета, восьмидесятилетний, сильный, крепкий и
упрямый дурак, упивавшийся такими обрядами и своей ролью в них. Сорем
должен спросить, зачем мы прибыли к нему, и получить ответ, что мы хотим
сделать его своим императором. Сорем тут же отказывается, говоря, что он
для этого не подходит. Тогда совет перечисляет все его достоинства и
доказывает его соответствие этой должности, и мы для пущей убедительности
входим в храм. Эта театрализованная глупость, церемония, возникшая двести
лет назад или даже раньше, была скорее хессекским обычаем, нежели
масрийским. Храгон-Дат включил ее в свою собственную коронацию, возможно,
в угоду горожанам, но скорее всего, чтобы пощекотать собственное
самолюбие.
Облицованный со всех сторон золотом и бронзой, храм, освещенный
лучами восходящего солнца, казался столпом сияющего света. Большие
тридцатифутовые колонны из желтого мрамора, кверху слегка расширявшиеся,
поддерживали крышу, украшенную медными фигурами богов. Широкий центральный
купол - чудо из позолоты и драгоценных камней - ограждали шесть легких
остроконечных башен. На площади перед храмом выстроились выкованные из
бронзы крылатые кони, в тот день увитые гирляндами черно-синих поздних
гиацинтов и других цветов. Красный шелковый путь и ступени тоже были
усыпаны цветами.
Я смотрел на все это так пристально, будто должен был хранить эту
сцену в памяти, чтобы воспоминание о ней утешало меня в могиле. Но мне
виделась лишь пустая площадь, толпа, превратившаяся в бурые кости, и
вороны, сидящие на крыше храма, с кусками мяса в клювах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
принц, думаю, она вряд ли их заметила.
Он так шарахнул кулаком по столу, что разбрызгалась вода из винной
чаши.
- Завтра, - проскрежетал он, - ты с моим кортежем отправишься в храм.
Люди ожидают тебя там увидеть. Тебя будут охранять, будут и жрецы на
случай, если ты попытаешься применить колдовство. После церемонии ты
дождешься заката, и эскорт проводит тебя из Бар-Айбитни.
- Хорошо, - ответил я, - одним днем больше, одним меньше, какая
разница?
- Ты говоришь так, как будто завтра наступит конец света, - сказал он
едко. - Уверяю тебя, не наступит, несмотря на все твои грязные колдовские
трюки.
Лампа светила очень тускло, и в комнате было почти темно. Внезапно он
вздрогнул, затем подошел ко мне и положил руку мне на плечо.
- Вазкор, - сказал он очень мягко, - эта вражда смешна. Если ты
поклянешься своими богами, что ничего не замышлял против меня...
Я посмотрел ему в глаза и сказал:
- Хватит с меня твоего царства, Сорем. А богов у меня нет. Поступай
как хочешь.
Его глаза затуманились, он схватился за мое плечо, как будто не мог
устоять на ногах, затем пошел к двери. Но я уже видел то, что по слепоте
своей не мог увидеть раньше - думаю, потому что не хотел.
- Много лет я буду сожалеть о том, что ты не дал клятвы и не очистил
себя от подозрений, - сказал он.
Он постучал в дверь, и его выпустили.
Я закрепил последний колок на виоле. Где-то пели соловьи, но даже от
соловьев можно устать.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ОБЛАКО
1
Наступило утро, и в комнату налетели мухи, разбудив меня своим
жужжанием. Они бились об оконные стекла за решеткой, ползали по столу -
штук десять или двенадцать, а может, и больше. Их назойливый шум сильно
докучал, поэтому пришлось на некоторое время превратиться в убийцу мух,
пока в комнате снова не воцарилась тишина.
Девушка принесла мне масрийский завтрак - фруктовый салат с медом,
сдобные булочки и все в этом роде. В отличие от вчерашнего охранника, она,
казалось, не испытывала страха; возможно, она не знала, кто я такой. Ставя
на стол серебряные блюда, она увидела убитых мух и испуганно вскрикнула.
- Что случилось? - спросил я.
Мне было ее жаль; там, где она стояла, я видел лишь гниющие кости -
символ приближающейся смерти. Таким я тот день я видал весь город.
- Мухи, - сказала она, - повсюду. Они заполонили Лошадиный рынок,
животные сходят с ума. Я сегодня проснулась на рассвете, оттого что муха
заползла мне в ухо.
- Всему виной, несомненно, летняя жара, - сказал я, но она приложила
руку к губам и произнесла:
- Слепой жрец, который просит милостыню у Ворот Крылатой лошади, он
сказал, что это бог хессекских рабов, тот, черный, которого называют
Пастырем мух. Желая отомстить, он наслал насекомых.
- Ну, бывают вещи и пострашнее мух, - сказал я. - Посмотри, я же их
убил.
Но есть после этого мне уже не хотелось.
В Пальмовом квартале звонили колокола. В этот день - день коронации -
солнце блистало ярко, как кинжал. Через час мне принесли праздничную
одежду - светло-коричневую тунику, расшитую золотом и серебром, накидку с
темно-лиловой полосой по диагонали, белые сапоги с бронзовыми пряжками. На
меня надели воротник из золота и драгоценностей, окаймленный полоской из
красного шелка, по которому серебряными, золотыми и синими нитями была
вышита сцена охоты на кабана. Все было при мне, даже меч с мягким лезвием
из золота и жемчужной рукояткой, служивший лишь для украшения. Я должен
был в полном блеске предстать перед людьми, как брат Сорема, волшебник. Он
был в своем роде довольно хитер. Интересно, что он сочинит для них, чтобы
объяснить мой внезапный отъезд сегодня вечером? Во всяком случае, у него
есть время поразмыслить.
Невидимый меч, висящий над городом, упадет сегодня.
Я испытывал такое тошнотворное онемение и полное безразличие, какие
может чувствовать только человек, идущий на смертную казнь.
Все дороги и мостовые, ведущие к великому южному храму Масримаса,
были устланы алым шелком. Казалось, перед нами - река из цветов мака. Под
тяжелыми сапогами, колесами, копытами лошадей шелк превращался в лохмотья,
но, тем не менее, люди хватали эти лохмотья, разрывали их на части и
уносили как трофеи с торжественной церемонии. Мы еще не выехали за ворота,
а до меня уже доносились крики и ликование толпы. Рощи были наполнены
людьми, сидящими на деревьях, чтобы лучше видеть. Его-то залез даже на
склонившийся над колодцем древний кедр. Когда мы выехали на широкую улицу,
ведущую к храму, толпа стала такой плотной, что стоящим в ней трудно было
даже шевельнуть рукой. Они так ликовали, будто это празднество было
устроено специально для них и каждый в этот день становился королем.
Согласно традиции, Сорем должен был остаться в святом храме. А затем
выйти к нам, одевшись во все черное, и встретить нас на площади. Затем его
приветствовал представитель Совета, восьмидесятилетний, сильный, крепкий и
упрямый дурак, упивавшийся такими обрядами и своей ролью в них. Сорем
должен спросить, зачем мы прибыли к нему, и получить ответ, что мы хотим
сделать его своим императором. Сорем тут же отказывается, говоря, что он
для этого не подходит. Тогда совет перечисляет все его достоинства и
доказывает его соответствие этой должности, и мы для пущей убедительности
входим в храм. Эта театрализованная глупость, церемония, возникшая двести
лет назад или даже раньше, была скорее хессекским обычаем, нежели
масрийским. Храгон-Дат включил ее в свою собственную коронацию, возможно,
в угоду горожанам, но скорее всего, чтобы пощекотать собственное
самолюбие.
Облицованный со всех сторон золотом и бронзой, храм, освещенный
лучами восходящего солнца, казался столпом сияющего света. Большие
тридцатифутовые колонны из желтого мрамора, кверху слегка расширявшиеся,
поддерживали крышу, украшенную медными фигурами богов. Широкий центральный
купол - чудо из позолоты и драгоценных камней - ограждали шесть легких
остроконечных башен. На площади перед храмом выстроились выкованные из
бронзы крылатые кони, в тот день увитые гирляндами черно-синих поздних
гиацинтов и других цветов. Красный шелковый путь и ступени тоже были
усыпаны цветами.
Я смотрел на все это так пристально, будто должен был хранить эту
сцену в памяти, чтобы воспоминание о ней утешало меня в могиле. Но мне
виделась лишь пустая площадь, толпа, превратившаяся в бурые кости, и
вороны, сидящие на крыше храма, с кусками мяса в клювах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105