Кроме
того, это слишком дикий взгляд на жизнь, чтобы помешать маленькому
кровосмешению. Или, может, мне надо предположить, что ты воспитывалась
среди дикарей? По-моему, тебя обучала Джавитрикс.
Ее слезы высохли. Ее глаза, которые я видел минуту назад ослепленными
удовольствием, теперь снова превратились в огромные опаловые диски,
непроницаемые, но проникающие повсюду.
- И еще, - сказал я, - кто узнает, после того как мы покинем эту
волшебную гору - твою родину?
- Нет, - сказала она. - Покинешь ты, а я остаюсь.
- Ты пойдешь со мной, - сказал я. - Ты же знаешь, что не позволишь
мне путешествовать одному.
- Позволю.
- Я испрошу тебя у старой леди, - сказал я, пытаясь пробиться сквозь
эту тень, легшую на ее лицо, как надвигающаяся ночь. - Я встану на колени
перед твоей Карраказ...
- Нет, - прервала она, и ее сильные, тонкие пальцы впились в мои
руки. - Не ходи к ней теперь.
"Она боится, - подумал я. - Она считает, что предала колдунью тем,
что легла со мной в постель, и будет наказана. Это уже слишком для нашей
милой матушки".
- Пока я рядом, она не причинит тебе вреда, - сказал я.
Глаза Рессаверн вспыхнули. И я увидел, что это был гнев.
- Ты не дурак, - сказала она, - так и не глупи. То, что я говорю
тебе, это пророчество, предостережение. Оставь остров и живи своей жизнью
где-нибудь вдали. Забудь о том, что сейчас было между нами, и о своих
поисках Карраказ. - Ее гнев опал, и она мягко произнесла: - А теперь пусти
меня.
- Я не закончил с тобой, - сказал я.
- Но я закончила с тобой, Зерван. Да, в этом есть и моя вина, что мы
здесь. Я признаю, ты - мой победитель, и я уступаю тебе. Но теперь все. Ты
не заставишь меня сопротивляться. Ты не знаешь женщин с этой горы.
Этот спор заставил меня снова возжелать ее. Она не стала особо
сопротивляться, а только когда я вошел в нее, застонала. Изгиб, где
встречаются ее плечо и горло, источал аромат каких-то незнакомых цветов,
сильнее, чем апельсиновый цвет. На секунду моя голова наполнилась светом,
затем тьмой, и последний завершающий удар был похож на удар ножа в мое
сердце.
В эту ночь я видел во сне своего отца. Тогда я правильно понял его
приход. Это было всего лишь еще одно зазубренное лезвие, подобранное в
холодном рассвете, что разбудило меня одного в том месте.
Как же хорошо я помню этот сон, как если бы он был реальностью,
воспоминанием, чем, возможно, он и был на самом деле; или он был
фрагментом какой-то другой жизни, где среда обитания была иной.
В этом сне я снова был ребенком, может, лет пяти. Он поднял меня к
высокому окну, посмотреть на марширующие на улице войска. Была зима, земля
покрыта белым снегом, на котором резкими черными пятнами выделялись люди и
лошади. Он тоже был черный, черные одежды, черные волосы, смуглая кожа и
черные драгоценные камни на ней. Гораздо чаще бросая взгляды на него, чем
на его войска внизу, я вдруг с тревогой увидел отчетливый образ, как
обычаю рисует ребенок, темный столбик с пустым пятном вместо лица. Но
затем отец сказал: "Смотри вниз". Я тут же повиновался ему. Мне было пять
лет, однако, я знал, меня научили: ему все должны повиноваться. "Ты должен
запомнить на всю жизнь, - сказал он, - что ты наследуешь это, стремишься к
этому, тренируешь свое тело и ум для этого. Я не хочу, чтобы ты возился со
щенком, как какое-нибудь крестьянское отродье в этом возрасте. Ты родился
моим сыном, чтобы стать таким, как я. Ты понимаешь меня?" Я ответил, что
понимаю. Он поднял на меня глаза, которые были как дна потухших угля, и
опустил меня с рук. И я понял, что ненавижу и боюсь его и что эти чувства
связывают нас - испуг и детское проклятье, которое однажды станет мужским.
И тогда я должен буду убить его так же, как он убил мою собаку. Или он
убьет меня.
Заметив в дверях маму, я пошел к ней. Ее лицо было закрыто маской из
золота и зеленых драгоценных камней. Я никогда не видел ее без маски. Тем
не менее, несмотря ни на что, она была моим прибежищем, а я - ее, если
такое доступно пониманию пятилетнего ребенка. Свет, льющийся из окна
особняка, разбудил меня, а ласка ее рук во сне была похожа на
прикосновение Рессаверн.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. КОЛДУНЬЯ
1
Утро застало меня идущим через лесистую долину к подножию горы.
Вилла, спрятанная среди деревьев, осталась далеко позади. Вспугнутая мной
птица с длинной шеей взвилась из воды, поднимая крыльями ветерок. Она пила
у кромки разбитого льда, не обращая внимания на весь мир, никакие бедствия
или мечты не беспокоили ее.
Рессаверн не оставила ни следов на снегу, ни вообще каких-либо
отпечатков проворных и красивых обнаженных ног. Она левитировала, чтобы
обмануть меня, как обманула меня в тусклом свете свечей и заставила
забыть, что она ведьма, а уже потом женщина. Я не был готов к бешеной
атаке ее Силы, с которой она очаровала меня. Но ужас заставил ее предать
меня, и он же доказал, что она не верила мне, когда ставила мою Силу, по
крайней мере, рядом с Силой Карраказ.
Однако ей стоило бы еще поучиться. Мне не нужны были ее следы, я был
независим. Я вспомнил о мраморном городе на горном склоне, о котором она
случайно обмолвилась. Представив его на мгновение, я понял, что этот город
был убежищем колдуньи.
Я шел по земле, пробираясь между деревьями. Ничто меня не тревожило:
меня можно было увидеть только с высоты птичьего полета, да и то вряд ли.
Во мне все еще оставалось достаточно от лесного человека, чтобы подойти к
горе, хотя я был убежден, что она наблюдает за мной.
Свою сумку я оставил на вилле открытой, так чтобы была видна маска и
чтобы всякому было понятно, что происходит.
Теперь я опять вспомнил свой сон - изображение моего отца, которое
никогда не было отчетливым. Однако это было не так уж странно. Ни один
мужчина, ни одна женщина, знавшие его и встреченные мной, не сказали о нем
доброго слова. Они боялись и ненавидели его. В Эшкореке я сам успел
убедиться в этом: страх и ненависть они выплескивали на меня только
потому, что я его семя. Так много яда не может попасть кому-либо в уши без
того, чтобы не оставить следа. В самом деле, было бы странно, если бы
где-то в глубине души я не заинтересовался, был ли он на самом деле
царственным отцом, как я воображал и каким, в конце концов, увидел его во
сне. Огорчения, возникающие в результате воспоминаний о нем, больше не
тревожили меня. Я перестал считать его кумиром моей жизни. Я поклялся
убить ее, однако, эта страсть недолго пылала во мне, чтобы претворить ее в
жизнь, и мне совсем не хотелось упрекать мою поникшую месть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
того, это слишком дикий взгляд на жизнь, чтобы помешать маленькому
кровосмешению. Или, может, мне надо предположить, что ты воспитывалась
среди дикарей? По-моему, тебя обучала Джавитрикс.
Ее слезы высохли. Ее глаза, которые я видел минуту назад ослепленными
удовольствием, теперь снова превратились в огромные опаловые диски,
непроницаемые, но проникающие повсюду.
- И еще, - сказал я, - кто узнает, после того как мы покинем эту
волшебную гору - твою родину?
- Нет, - сказала она. - Покинешь ты, а я остаюсь.
- Ты пойдешь со мной, - сказал я. - Ты же знаешь, что не позволишь
мне путешествовать одному.
- Позволю.
- Я испрошу тебя у старой леди, - сказал я, пытаясь пробиться сквозь
эту тень, легшую на ее лицо, как надвигающаяся ночь. - Я встану на колени
перед твоей Карраказ...
- Нет, - прервала она, и ее сильные, тонкие пальцы впились в мои
руки. - Не ходи к ней теперь.
"Она боится, - подумал я. - Она считает, что предала колдунью тем,
что легла со мной в постель, и будет наказана. Это уже слишком для нашей
милой матушки".
- Пока я рядом, она не причинит тебе вреда, - сказал я.
Глаза Рессаверн вспыхнули. И я увидел, что это был гнев.
- Ты не дурак, - сказала она, - так и не глупи. То, что я говорю
тебе, это пророчество, предостережение. Оставь остров и живи своей жизнью
где-нибудь вдали. Забудь о том, что сейчас было между нами, и о своих
поисках Карраказ. - Ее гнев опал, и она мягко произнесла: - А теперь пусти
меня.
- Я не закончил с тобой, - сказал я.
- Но я закончила с тобой, Зерван. Да, в этом есть и моя вина, что мы
здесь. Я признаю, ты - мой победитель, и я уступаю тебе. Но теперь все. Ты
не заставишь меня сопротивляться. Ты не знаешь женщин с этой горы.
Этот спор заставил меня снова возжелать ее. Она не стала особо
сопротивляться, а только когда я вошел в нее, застонала. Изгиб, где
встречаются ее плечо и горло, источал аромат каких-то незнакомых цветов,
сильнее, чем апельсиновый цвет. На секунду моя голова наполнилась светом,
затем тьмой, и последний завершающий удар был похож на удар ножа в мое
сердце.
В эту ночь я видел во сне своего отца. Тогда я правильно понял его
приход. Это было всего лишь еще одно зазубренное лезвие, подобранное в
холодном рассвете, что разбудило меня одного в том месте.
Как же хорошо я помню этот сон, как если бы он был реальностью,
воспоминанием, чем, возможно, он и был на самом деле; или он был
фрагментом какой-то другой жизни, где среда обитания была иной.
В этом сне я снова был ребенком, может, лет пяти. Он поднял меня к
высокому окну, посмотреть на марширующие на улице войска. Была зима, земля
покрыта белым снегом, на котором резкими черными пятнами выделялись люди и
лошади. Он тоже был черный, черные одежды, черные волосы, смуглая кожа и
черные драгоценные камни на ней. Гораздо чаще бросая взгляды на него, чем
на его войска внизу, я вдруг с тревогой увидел отчетливый образ, как
обычаю рисует ребенок, темный столбик с пустым пятном вместо лица. Но
затем отец сказал: "Смотри вниз". Я тут же повиновался ему. Мне было пять
лет, однако, я знал, меня научили: ему все должны повиноваться. "Ты должен
запомнить на всю жизнь, - сказал он, - что ты наследуешь это, стремишься к
этому, тренируешь свое тело и ум для этого. Я не хочу, чтобы ты возился со
щенком, как какое-нибудь крестьянское отродье в этом возрасте. Ты родился
моим сыном, чтобы стать таким, как я. Ты понимаешь меня?" Я ответил, что
понимаю. Он поднял на меня глаза, которые были как дна потухших угля, и
опустил меня с рук. И я понял, что ненавижу и боюсь его и что эти чувства
связывают нас - испуг и детское проклятье, которое однажды станет мужским.
И тогда я должен буду убить его так же, как он убил мою собаку. Или он
убьет меня.
Заметив в дверях маму, я пошел к ней. Ее лицо было закрыто маской из
золота и зеленых драгоценных камней. Я никогда не видел ее без маски. Тем
не менее, несмотря ни на что, она была моим прибежищем, а я - ее, если
такое доступно пониманию пятилетнего ребенка. Свет, льющийся из окна
особняка, разбудил меня, а ласка ее рук во сне была похожа на
прикосновение Рессаверн.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. КОЛДУНЬЯ
1
Утро застало меня идущим через лесистую долину к подножию горы.
Вилла, спрятанная среди деревьев, осталась далеко позади. Вспугнутая мной
птица с длинной шеей взвилась из воды, поднимая крыльями ветерок. Она пила
у кромки разбитого льда, не обращая внимания на весь мир, никакие бедствия
или мечты не беспокоили ее.
Рессаверн не оставила ни следов на снегу, ни вообще каких-либо
отпечатков проворных и красивых обнаженных ног. Она левитировала, чтобы
обмануть меня, как обманула меня в тусклом свете свечей и заставила
забыть, что она ведьма, а уже потом женщина. Я не был готов к бешеной
атаке ее Силы, с которой она очаровала меня. Но ужас заставил ее предать
меня, и он же доказал, что она не верила мне, когда ставила мою Силу, по
крайней мере, рядом с Силой Карраказ.
Однако ей стоило бы еще поучиться. Мне не нужны были ее следы, я был
независим. Я вспомнил о мраморном городе на горном склоне, о котором она
случайно обмолвилась. Представив его на мгновение, я понял, что этот город
был убежищем колдуньи.
Я шел по земле, пробираясь между деревьями. Ничто меня не тревожило:
меня можно было увидеть только с высоты птичьего полета, да и то вряд ли.
Во мне все еще оставалось достаточно от лесного человека, чтобы подойти к
горе, хотя я был убежден, что она наблюдает за мной.
Свою сумку я оставил на вилле открытой, так чтобы была видна маска и
чтобы всякому было понятно, что происходит.
Теперь я опять вспомнил свой сон - изображение моего отца, которое
никогда не было отчетливым. Однако это было не так уж странно. Ни один
мужчина, ни одна женщина, знавшие его и встреченные мной, не сказали о нем
доброго слова. Они боялись и ненавидели его. В Эшкореке я сам успел
убедиться в этом: страх и ненависть они выплескивали на меня только
потому, что я его семя. Так много яда не может попасть кому-либо в уши без
того, чтобы не оставить следа. В самом деле, было бы странно, если бы
где-то в глубине души я не заинтересовался, был ли он на самом деле
царственным отцом, как я воображал и каким, в конце концов, увидел его во
сне. Огорчения, возникающие в результате воспоминаний о нем, больше не
тревожили меня. Я перестал считать его кумиром моей жизни. Я поклялся
убить ее, однако, эта страсть недолго пылала во мне, чтобы претворить ее в
жизнь, и мне совсем не хотелось упрекать мою поникшую месть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105