– Для нас, родственников семьи Сацуки, это как нельзя более радостное событие. Но именно теперь мы хотели бы надеяться на ваше благоразумие. Пожалуйста, подумайте о чести семьи, постарайтесь на этот раз стать достойной подругой своего мужа. Я близко знаю Кимура-кун. Это человек твердых религиозных убеждений, необычайно энергичный и напористый в работе, не по летам умный и рассудительный. Не знаю, уместно ли здесь такое сопоставление, но я всегда неодобрительно относился к таким, как Кибэ, пустым мечтателям, неспособным к делу. Сейчас все иначе – Кимура не Кибэ. Когда Йоко-сан убежала от Кибэ, я, по правде говоря, осуждал ее. Но теперь вижу, что Йоко-сан оказалась весьма дальновидной и поступила очень разумно, вернувшись домой. Вот увидите, Кимура непременно добьется блестящих успехов и станет первоклассным дельцом. Доверие и деньги – превыше всего, это – будущее! Кто не вступил на поприще государственной службы, непременно должен приобщиться к деловому миру. Самоотверженное служение государству – привилегия чиновников, а таким серьезным, твердым в вере людям, как Кимура, надлежит делать деньги и тем самым вносить свою лепту в дело распространения в Японии учения Божьего. Помню, в детстве вы мечтали поехать в Америку учиться журналистике. – Тут гости почему-то громко рассмеялись, может быть, для того, чтобы разрядить атмосферу. Йоко понимала это, и все же ее раздражала глупость этих людей, пытавшихся таким способом изменить ее настроение. – Журналист, во всяком случае… Впрочем, нет, это ужасная профессия. – Гости опять расхохотались. – Во всяком случае, ваше желание поехать в Америку сбывается, и вы, Йоко-сан, несомненно, счастливы. Заботы о семье мы возьмем на себя, так что на этот счет будьте покойны… а вас мы лишь просим примерным поведением служить образцом для младших сестер… Ну-с, теперь что касается имущества, то мы с Танака-сан распорядимся им как нужно. Заботу об Айко-сан и Садаё попросим принять на себя госпожу Исокава, хоть это доставит ей немало хлопот… Так ведь, господа? – Он обвел гостей взглядом. Те закивали одобрительно, словно только и ждали этих слов. Видимо, все было решено заранее. – А вы что скажете, Йоко-сан?
Йоко слушала этого человека, кажется, директора какого-то департамента, чувствуя себя королевой, выслушивающей просьбу нищего. Имущество ее не интересовало, но когда речь зашла о сестрах, она обратилась к госпоже Исокава и повела с ней разговор, по типу похожий на допрос. Как бы то ни было, из всех гостей она была самой старшей и наиболее опасной, и Йоко знала это. Восседавшая на почетном месте, массивная, почти квадратная, госпожа Исокава попыталась говорить с Йоко, как с ребенком, но Йоко вскипела:
– Нет уж, пожалуйста, не говорите, что я всегда и во всем следую своим капризам. Вы знаете, какой у меня нрав. Да, я причинила вам немало хлопот и вовсе не добиваюсь, чтобы вы относились ко мне, как к другим. – Йоко вдруг швырнула к ногам старой дамы зубочистку, которую вертела в руках. – Однако Айко и Садаё – мои сестры. Да, мои. И смею уверить, что о них я сама позабочусь как нужно, даже живя в Америке, а вас прошу избавить их от своей опеки. «Акасака-гакуин», я знаю, считается образцовым учебным заведением. Я ведь благодаря тетушке воспитывалась там, и мне не пристало дурно о нем отзываться. Но если, господа, люди, подобные мне, вам не нравятся, подумайте о том, что не все мои недостатки от природы, некоторые у меня появились именно в этой школе! Во всяком случае, у меня нет ни малейшего желания отдавать туда сестер. Как там смотрят на женщину!
Ярость обожгла сердце Йоко при воспоминании о школе. Могла ли она забыть, что в пансионе с ней обращались, как с существом среднего рода? Милой, скромной тринадцатилетней девочке, еще смутно представлявшей себе, что такое Бог, но уже начинавшей любить его в силу своей природной доброты и потребности любви, школа старалась забить голову молитвами, заставляла ее подавлять свои чувства и желания. Однажды летом, в тот год, когда Йоко исполнилось четырнадцать лет, ей пришло на ум связать из темно-синего шелка мужской пояс дюйма в четыре шириной и вышить на нем белыми нитками крест, солнце и луну. Легко увлекающаяся, Йоко полностью отдалась этому занятию. Она не задумывалась о том, как передаст пояс Богу, просто ей хотелось поскорее доставить ему радость. Она почти не спала. И вот наконец после двухнедельного упорного труда пояс был почти готов. Вышивать белым по синему было нетрудно, но Йоко хотелось сделать так, как еще никто не делал. Она решила окантовать рисунок переплетенными синими и белыми нитками, а чтобы не нарушить формы рисунка, попробовала вплести бумажную нитку, но так, чтобы ее не было заметно. Когда работа подходила к концу, Йоко уже не могла ни на минуту расстаться с вязальной иглой. Однажды на уроке Священного Писания она тайком продолжала вязанье и, к несчастью, была поймана с поличным. Учитель настойчиво допытывался, для чего она это делает, но как могла девочка признаться в замысле, еще более смутном, чем сон? По цвету учитель определил, что пояс предназначен для мужчины, и сделал вывод, что в сердце Йоко таится неподобающее ее возрасту чувство. А надзирательница пансиона, женщина лет сорока пяти, безобразная, ни разу в жизни, пожалуй, не испытавшая любви, создала для Йоко чуть ли не тюремный режим и при каждом удобном случае выпытывала у нее имя человека, который должен был стать обладателем пояса.
У Йоко вдруг открылись глаза души. И она стала перелетать с одной вершины любви на другую. В пятнадцать лет у нее уже появился возлюбленный, на целых десять лет старше ее. Йоко играла юношей, как хотела, и вскоре его постигла смерть, очень напоминавшая самоубийство. С той поры душу Йоко стал терзать голод, словно тигренка, изведавшего однажды вкус крови…
– Кото-сан, сестер я поручаю вам. И прошу вас, не отдавайте их в «Акасака-гакуин», как бы вас ни вынуждали к этому. Вчера я была в пансионе Тадзима-сан и обо всем договорилась. Как только все уладится, отвезите, пожалуйста, девочек туда. Ай-сан, Саа-тян, надеюсь, вы все поняли? В пансионе вам уже нельзя будет жить так, как вы жили со мной…
– Сестрица… Вы только и знаете, что говорите, говорите… – вдруг с укоризной прервала ее Садаё, теребя колени Йоко. – Я вам все время пишу, пишу, а вы, злая, не обращаете внимания…
Гости смотрели на нее с таким видом, будто хотели сказать: «Какой странный ребенок!» Но Садаё, отвернувшись от них, прильнула к коленям Йоко и, закрыв ее левую руку рукавом кимоно, стала писать что-то указательным пальцем у нее на ладони. Написав букву, она будто стирала ее ладонью и писала следующую. Йоко молча читала: «Сестрица – хорошая, она не поедет ни в какую Америку», – писала Садаё.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106