Точно пораженная громом, Йоко сразу перестала плакать.
Вскоре на лестнице послышались шаги Курати.
– Я пойду на кухню, – вдруг коротко сказала Йоко и, оставив Ока, видимо ничего не подозревавшего, быстро вышла на черную лестницу. И тут же, едва не столкнувшись с ней, в гостиную вошел Курати. По комнате сразу же распространился крепкий запах сакэ.
– Вот и весна пришла. Вишня в цвету. Эй, Йоко! – слегка возвысив голос, хрипло закричал Курати. Но Йоко не в силах была ответить ему. Кусая платок и держась дрожащей рукой за стену, она спустилась с лестницы.
В голове у нее так шумело, что казалось, рушится вселенная. Выбежав на веранду, Йоко стала совать ноги в садовые гэта, но от волнения никак не могла надеть их и вышла в сад босая. В следующее мгновенье она, сама не зная как, очутилась в кладовой.
36
Глубокая меланхолия стала все чаще и чаще посещать Йоко. Какой-нибудь пустяк вдруг пробуждал в ней ярость, и она уже не могла совладать с собой. Наступила весна, ожила природа. Айко и Садаё еще больше похорошели. Каждой клеточкой своего тела они ощущали весну, всасывали ее, переполнялись ею. Но Айко будто не радовалась весне, она ходила вялая и скучная. Зато Садаё была сама жизнь. Ее стройное, юное тело буквально на глазах наливалось соками весны. Только Йоко с приходом весны еще больше похудела. Сквозь легкое платье проступали костлявые плечи, прежде круглые и упругие, как гуттаперчевый мячик. Шея тоже стала тоньше и будто согнулась под тяжестью волос. И Йоко поняла наконец, что той особой красоте, которую придавали ей худоба и меланхолия, – красоте, в которой она находила утешение, – не суждено расцвести, что ее ждет не лето, а холодная зима.
И наслаждение не приносило ей теперь прежней радости. Потому что на смену ему приходили телесные муки. Порой сама мысль о них вызывала отчаяние. И все же Йоко всей силой своего воображения стремилась к призрачной вершине наслаждения, уже исчезнувшей в прошлом. Она стремилась приковать к себе Курати. И тем нетерпеливее и сильнее она жаждала этого, чем больше разрушала себя. Она спешила пленить Курати всем своим болезненным очарованием, так похожим на свечение гнилушек, очарованием, свойственным уже отцветшим гейшам.
Как мучительно сознавала она это! Она сравнивала себя с прежней Йоко, здоровой и цветущей. Но человек, увидевший Йоко впервые, нашел бы ее весьма красивой женщиной в расцвете лет и безошибочно определил бы в ней невиданный в Японии тип кокетки. Она научилась скрывать недостатки фигуры нарядами.
В, то время в японо-русских и японо-американских отношениях появились мрачные симптомы, вся страна, казалось, была подавлена предчувствием надвигающейся бури. «Приготовимся к тяжким испытаниям!»– этот лозунг не сходил со страниц газет. Но люди успели забыть суровые военные времена. Китайская кампания представлялась им чем-то очень далеким, и сейчас, когда наступило процветание, они с упоением отдавались так называемым радостям жизни, стремясь вырвать у нее как можно больше. В моду вошел натурализм. Сторонники гениального безумца Тёгю Такаяма под лозунгом философии Ницше провозгласили идейный переворот, выступив со статьями «О культе красоты в жизни», «О Киёмори». Консерваторы яростно спорили о нравах, о женской одежде, а в это время повсюду появлялись новые идеи, подобно бесчисленным зернам мака, прорвавшим созревшие коробочки. Молодежь все внимательнее приглядывалась к жизни, нетерпеливо ожидая чего-то нового, каких-то перемен в судьбах страны, – и Йоко явилась для нее воплощением этих перемен, подлинным откровением. Япония того времени еще не знала ни настоящих актрис, ни настоящих кабаре, и Йоко сразу привлекла всеобщее внимание. Все встречавшиеся с ней люди, будь то мужчины или женщины, смотрели на нее широко открытыми глазами.
Однажды утром Йоко, тщательно одевшись, отправилась к Курати. Он еще спал, и ей пришлось его разбудить. В углу были свалены остатки ужина, от которых исходил дурной запах. Значит, Курати веселился до поздней ночи. Только знакомый ей портфель был убран в стенную нишу. Йоко, как всегда, с невинным видом просмотрела имена отправителей писем, валявшихся по всей комнате. Злой с похмелья Курати приподнялся в постели, почесывая взъерошенные волосы.
– Ты что это опять явилась спозаранку, да еще выфрантилась так? – буркнул он, глядя мимо нее и притворно зевая. Будь это три месяца назад или хотя бы месяц, Курати, которому хватало ночи, чтобы восполнить свою могучую энергию, живо вскочил бы и без дальнейших слов швырнул бы Йоко на постель, если бы даже она и сопротивлялась. Йоко, которая суетливо убирала разбросанные в беспорядке вещи, складывая отдельно письма, разную мелочь и чайную посуду, не глядя на Курати, сухо ответила:
– Разве мы вчера не условились, что я приду в это время?
– Все равно зря пришла, – произнес Курати, делая вид, что теперь он смутно припоминает вчерашний разговор. – Я занят сегодня.
Наконец он встал, потягиваясь. Йоко едва сдерживала гнев. Не злиться! Иначе Курати совсем охладеет к ней. Однако в душу Йоко уже успел залезть озорной чертенок, не желавший прислушиваться к ее внутреннему голосу. Мгновенная решимость рассердиться, выскочить из комнаты и никогда больше не возвращаться боролась с желанием во что бы то ни стало увлечь за собой Курати. Кое-как примирив в себе эти желания, Йоко заговорила:
– Да, немножко не вовремя… Прийти в другой раз? Как досадно. Погода – просто чудо!.. Никак не можешь? Ведь это неправда. Мне говоришь, что занят, а сам все пьешь… Послушай, пойдем, а? Посмотри! – Йоко встала, широко раскинув руки – длинные рукава кимоно ниспадали свободными красивыми складками; напряженно улыбаясь, она приблизилась к Курати и застыла. Он смотрел на нее, словно завороженный, сбитый с толку ее красотой. Молочно-белая кожа с тем прозрачно-матовым оттенком, который, говорят, отличает истинных красавиц; словно облака печали, лиловатые полукольца вокруг глаз, едва заметный, прозрачный слой пудры; ярко-красные губы; черные горящие глаза; черные блестящие волосы, стянутые на затылке; огромный черепаховый гребень на испанский манер; прильнувший к белой тонкой шее пурпурный воротник, алый шнурок пояса; темно-синее с отливом кимоно, облегающее фигуру так, словно его владелица только что побывала под проливным дождем; тонкие лиловые носки, скромно спрятанные под кимоно, – носить носки лилового цвета было одной из новых выдумок Йоко, – все это, удивительно тонко и гармонично сочетаясь в мягком утреннем свете комнаты, придавало Йоко какую-то сверхъестественную красоту.
Прежде чем Курати успел произнести хоть слово или сделать хоть одно движение, Йоко плавной походкой приблизилась к нему вплотную и положила руки ему на грудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106