Они оба, глазом не моргнув, говорят явную ложь. Негодные трусы! Весь мир ополчился против меня».
– Ах, вот как? Большое спасибо… Ай-сан, думаешь, я позвала тебя сюда затем, чтобы ты стояла вот так, сложа руки? Взяла бы хоть у Ока-сан его пальто, оно насквозь промокло. Пойди в дежурку и скажи сиделке, чтобы дала чаю. Ведь твой дорогой Ока-сан трудился всю ночь… Ока-сан, присядьте, пожалуйста. – Она указала на стул и поднялась. – Лучше я сама схожу. Ай-сан тоже, наверно, устала… Ничего, ничего, Ай-сан! – Наградив Айко, которая хотела пойти вместе с нею, полным злобы сверлящим взглядом, Йоко вышла из комнаты и, не помня себя, плача от ярости и досады, побежала по темному коридору.
44
Деньги, которые Йоко так хотела швырнуть Курати, снова оказались у нее, и она стала их тратить. Ей всегда нравилась веселая, полная удовольствий жизнь. И даже здесь, в больнице, Йоко хотелось, хотя бы внешне, быть не хуже других. Она взяла с собой самые лучшие постельные принадлежности и другие необходимые вещи. Казалось удивительным, что Йоко не потребовала в свое распоряжение двух сиделок. Просто ей хотелось самой ухаживать за Садаё, делать все собственными руками. Она наняла двух пожилых женщин, которые по очереди приходили в больницу и выполняли все ее поручения, начиная от стирки и кончая приготовлением пищи. Йоко почему-то считала, что на больничной кухне готовят грязно, и не могла заставить себя прикоснуться к больничной пище. Поэтому еду ей приносили из ресторана на улице Хонго. На все это, естественно, уходило много денег. Но Йоко надеялась, что в скором времени получит перевод от Кимура и, пополнив истраченную сумму, целиком вернет деньги Курати. Но извещения все не было и не было. Так со дня на день ожидая перевода, она волей-неволей тратила деньги Курати. Она и не подозревала, как быстро они тают, но, обнаружив вдруг, что пачка уменьшилась почти наполовину, Йоко забыла о своем намерении вернуть Курати деньги и начала сорить ими направо и налево.
Наступил жаркий июль. Прошлогодние листья дуба облетели. Все вокруг, казалось, горит зеленым пламенем – и одетые свежей зеленью деревья, и трава. От затяжных весенних дождей воздух все еще был полон влаги, и это делало жару невыносимой. Йоко чувствовала, что не дотянет до выздоровления Садаё. Припадки истерии участились и стали еще острее. Каждый раз после очередной вспышки Йоко казалось, что она сходит с ума. Она стала бояться себя и все время внимательно следила за своими поступками.
От истерик Йоко страдали все окружающие. Но больше всех доставалось Айко. Она все сносила молча, с овечьей покорностью – и ругань, и даже побои, и спокойно делала все, что от нее требовали. Йоко же считала поведение сестры вызывающим, и раздражение ее росло с каждым днем. «С виду послушная, скромная, а так и норовит обмануть меня. У нее, кажется, появились какие-то секреты с Курати, с Ока и даже с Кото, что-то от меня скрывает». При этой мысли Йоко так и подмывало учинить скандал. Она уже не могла относиться по-прежнему к Ока, который по нескольку часов в день проводил у постели больной, потому что была уверена, что он приходит в больницу ради Айко. Порой она не могла сдержать насмешки, которую Ока встречал с достоинством, хотя конфузился и краснел, чем окончательно выводил Йоко из терпения.
Вопреки ожиданиям, Курати бывал теперь в больнице каждые три дня. Й Йоко, разумеется, решила, что это тоже ради Айко. Из-за своих нелепых фантазий Йоко не знала, как держаться с Курати, и то относилась к нему сердечно и тепло, то холодно и отчужденно. Однако избавиться от чувства глубокой привязанности к Курати Йоко не могла. Напротив, чувство это становилось все крепче, все исступленнее. Йоко уже была не в силах ни утешать, ни оплакивать себя. Какой-то неведомый огонь сжигал ей грудь, не давал дышать.
«Одна только Садаё, которая борется со смертью… одна Садаё всем сердцем верит мне». Любовь к больному ребенку с новой силой овладела Йоко. «Только ради Садаё я все терплю и до сих пор не покончила с собой», – говорила себе Йоко.
Но однажды утром произошло событие, разрушившее и эту слабую надежду.
Выдался погожий, не очень жаркий день, небо было ясное и свежее, словно умытое, прилетевший из сада прохладный ветерок легонько шевелил занавески на окнах. Всю ночь дремавшая на стуле у постели Садаё Йоко вдруг почувствовала, что в голове у нее прояснилось. Эту ночь Садаё провела спокойно, к четырем часам утра температура упала до 37,8. Йоко чуть не подпрыгнула от радости. Впервые за все это время у Садаё была такая температура. Какое счастье, думала Йоко, полагая, что кризис миновал и Садаё спасена. Наконец-то сбылось ее самое сокровенное желание. Из-за Йоко Садаё заболела, но Йоко ее и выходила. Может быть, теперь судьба изменится и к Йоко. Ну конечно, изменится. Как было бы чудесно хоть немного пожить без забот. Ей уже двадцать шесть. Жить как прежде она больше не может. Пора начать новую жизнь. И перед Курати она виновата. Курати всем пожертвовал ради нее. И хотя дела у него шли неважно, они все же жили на широкую ногу. Она сможет примириться со всем, стоит ей только принять решение. Она все расскажет сестрам и станет жить вместе с Курати, а с Кимура порвет окончательно. Кимура… Йоко вспомнила тот вечер, когда между Курати и Кото произошел разговор. Она нарушила слово, данное Кото, и до сих пор так и не написала Кимура. Разве это хорошо? Конечно, мысли ее были заняты Садаё, по главная причина заключалась не в этом, просто она хотела скрыть от Кимура истинное положение вещей. Значит, она и перед ним виновата. Теперь ей не трудно представить, как страдал Кимура все это долгое время. Как только Садаё выйдет из больницы – а она непременно выйдет, – Йоко отложит все дела и напишет Кимура. Насколько спокойнее и легче ей тогда станет!.. Йоко вдруг показалось, что она уже написала это письмо, и ей захотелось поделиться с кем-нибудь своей радостью. Она огляделась. Справа от нее, в углу на циновке, спала Айко. Над постелью Садаё, чтобы не раздражать больную, не было сетки от москитов, зато Айко устроила себе небольшой полог. Через мелкие отверстия сетки лицо Айко казалось еще красивее, совсем как у куклы. И Йоко просто не верилось, что она до сих пор так ненавидела Айко, подозревая ее во всех смертных грехах. Улыбаясь, она приблизилась к Айко и позвала:
– Ай-сан… Ай-сан! – Айко с трудом открыла сонные глаза, но, увидев сестру, вскочила, видимо испугавшись, что слишком долго спала, и, как всегда, исподлобья взглянула на Йоко. В другое время это рассердило бы Йоко, но сейчас ей стало жаль Айко.
– Ай-сан, порадуйся, у Саа-тян жар наконец стал меньше. Тридцать семь! Поднимись на минутку и посмотри, как хорошо она спит. Только тихонько… – Голос у Йоко был неестественно громким и взволнованным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
– Ах, вот как? Большое спасибо… Ай-сан, думаешь, я позвала тебя сюда затем, чтобы ты стояла вот так, сложа руки? Взяла бы хоть у Ока-сан его пальто, оно насквозь промокло. Пойди в дежурку и скажи сиделке, чтобы дала чаю. Ведь твой дорогой Ока-сан трудился всю ночь… Ока-сан, присядьте, пожалуйста. – Она указала на стул и поднялась. – Лучше я сама схожу. Ай-сан тоже, наверно, устала… Ничего, ничего, Ай-сан! – Наградив Айко, которая хотела пойти вместе с нею, полным злобы сверлящим взглядом, Йоко вышла из комнаты и, не помня себя, плача от ярости и досады, побежала по темному коридору.
44
Деньги, которые Йоко так хотела швырнуть Курати, снова оказались у нее, и она стала их тратить. Ей всегда нравилась веселая, полная удовольствий жизнь. И даже здесь, в больнице, Йоко хотелось, хотя бы внешне, быть не хуже других. Она взяла с собой самые лучшие постельные принадлежности и другие необходимые вещи. Казалось удивительным, что Йоко не потребовала в свое распоряжение двух сиделок. Просто ей хотелось самой ухаживать за Садаё, делать все собственными руками. Она наняла двух пожилых женщин, которые по очереди приходили в больницу и выполняли все ее поручения, начиная от стирки и кончая приготовлением пищи. Йоко почему-то считала, что на больничной кухне готовят грязно, и не могла заставить себя прикоснуться к больничной пище. Поэтому еду ей приносили из ресторана на улице Хонго. На все это, естественно, уходило много денег. Но Йоко надеялась, что в скором времени получит перевод от Кимура и, пополнив истраченную сумму, целиком вернет деньги Курати. Но извещения все не было и не было. Так со дня на день ожидая перевода, она волей-неволей тратила деньги Курати. Она и не подозревала, как быстро они тают, но, обнаружив вдруг, что пачка уменьшилась почти наполовину, Йоко забыла о своем намерении вернуть Курати деньги и начала сорить ими направо и налево.
Наступил жаркий июль. Прошлогодние листья дуба облетели. Все вокруг, казалось, горит зеленым пламенем – и одетые свежей зеленью деревья, и трава. От затяжных весенних дождей воздух все еще был полон влаги, и это делало жару невыносимой. Йоко чувствовала, что не дотянет до выздоровления Садаё. Припадки истерии участились и стали еще острее. Каждый раз после очередной вспышки Йоко казалось, что она сходит с ума. Она стала бояться себя и все время внимательно следила за своими поступками.
От истерик Йоко страдали все окружающие. Но больше всех доставалось Айко. Она все сносила молча, с овечьей покорностью – и ругань, и даже побои, и спокойно делала все, что от нее требовали. Йоко же считала поведение сестры вызывающим, и раздражение ее росло с каждым днем. «С виду послушная, скромная, а так и норовит обмануть меня. У нее, кажется, появились какие-то секреты с Курати, с Ока и даже с Кото, что-то от меня скрывает». При этой мысли Йоко так и подмывало учинить скандал. Она уже не могла относиться по-прежнему к Ока, который по нескольку часов в день проводил у постели больной, потому что была уверена, что он приходит в больницу ради Айко. Порой она не могла сдержать насмешки, которую Ока встречал с достоинством, хотя конфузился и краснел, чем окончательно выводил Йоко из терпения.
Вопреки ожиданиям, Курати бывал теперь в больнице каждые три дня. Й Йоко, разумеется, решила, что это тоже ради Айко. Из-за своих нелепых фантазий Йоко не знала, как держаться с Курати, и то относилась к нему сердечно и тепло, то холодно и отчужденно. Однако избавиться от чувства глубокой привязанности к Курати Йоко не могла. Напротив, чувство это становилось все крепче, все исступленнее. Йоко уже была не в силах ни утешать, ни оплакивать себя. Какой-то неведомый огонь сжигал ей грудь, не давал дышать.
«Одна только Садаё, которая борется со смертью… одна Садаё всем сердцем верит мне». Любовь к больному ребенку с новой силой овладела Йоко. «Только ради Садаё я все терплю и до сих пор не покончила с собой», – говорила себе Йоко.
Но однажды утром произошло событие, разрушившее и эту слабую надежду.
Выдался погожий, не очень жаркий день, небо было ясное и свежее, словно умытое, прилетевший из сада прохладный ветерок легонько шевелил занавески на окнах. Всю ночь дремавшая на стуле у постели Садаё Йоко вдруг почувствовала, что в голове у нее прояснилось. Эту ночь Садаё провела спокойно, к четырем часам утра температура упала до 37,8. Йоко чуть не подпрыгнула от радости. Впервые за все это время у Садаё была такая температура. Какое счастье, думала Йоко, полагая, что кризис миновал и Садаё спасена. Наконец-то сбылось ее самое сокровенное желание. Из-за Йоко Садаё заболела, но Йоко ее и выходила. Может быть, теперь судьба изменится и к Йоко. Ну конечно, изменится. Как было бы чудесно хоть немного пожить без забот. Ей уже двадцать шесть. Жить как прежде она больше не может. Пора начать новую жизнь. И перед Курати она виновата. Курати всем пожертвовал ради нее. И хотя дела у него шли неважно, они все же жили на широкую ногу. Она сможет примириться со всем, стоит ей только принять решение. Она все расскажет сестрам и станет жить вместе с Курати, а с Кимура порвет окончательно. Кимура… Йоко вспомнила тот вечер, когда между Курати и Кото произошел разговор. Она нарушила слово, данное Кото, и до сих пор так и не написала Кимура. Разве это хорошо? Конечно, мысли ее были заняты Садаё, по главная причина заключалась не в этом, просто она хотела скрыть от Кимура истинное положение вещей. Значит, она и перед ним виновата. Теперь ей не трудно представить, как страдал Кимура все это долгое время. Как только Садаё выйдет из больницы – а она непременно выйдет, – Йоко отложит все дела и напишет Кимура. Насколько спокойнее и легче ей тогда станет!.. Йоко вдруг показалось, что она уже написала это письмо, и ей захотелось поделиться с кем-нибудь своей радостью. Она огляделась. Справа от нее, в углу на циновке, спала Айко. Над постелью Садаё, чтобы не раздражать больную, не было сетки от москитов, зато Айко устроила себе небольшой полог. Через мелкие отверстия сетки лицо Айко казалось еще красивее, совсем как у куклы. И Йоко просто не верилось, что она до сих пор так ненавидела Айко, подозревая ее во всех смертных грехах. Улыбаясь, она приблизилась к Айко и позвала:
– Ай-сан… Ай-сан! – Айко с трудом открыла сонные глаза, но, увидев сестру, вскочила, видимо испугавшись, что слишком долго спала, и, как всегда, исподлобья взглянула на Йоко. В другое время это рассердило бы Йоко, но сейчас ей стало жаль Айко.
– Ай-сан, порадуйся, у Саа-тян жар наконец стал меньше. Тридцать семь! Поднимись на минутку и посмотри, как хорошо она спит. Только тихонько… – Голос у Йоко был неестественно громким и взволнованным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106