Она надела белый европейского покроя капот, длинные волосы заплела в косу и легла в постель. Хотя жалобы Йоко на нездоровье были восприняты как шутка, она давно уже ощущала недомогание. Стоило ей застудить поясницу или поволноваться, как в нижней части живота начинались спазмы. На пароходе они ее не беспокоили, и впервые за последние годы Йоко наслаждалась радостью здоровья. Но к концу путешествия снова стали появляться боли, и с каждым разом все сильнее. Часто немели ноги, поясница, а глаза заволакивало туманом. Лежа в постели и поглаживая живот, Йоко старалась представить себе, что будет, когда пароход подойдет к Сиэтлу. Надо чем-то заняться, думала Йоко, хотя никаких особых дел не было, по крайней мере создать видимость того, что она готова к высадке, собрать вещи, иначе план их не удастся.
Йоко поспешно встала и принялась аккуратно укладывать в чемодан разбросанные повсюду роскошные наряды. Кимоно, в котором она была сегодня, перед тем как лечь в постель, Йоко надела на плечики так, чтобы видна была подкладка и прелестное нижнее кимоно, и повесила на вешалку. Оставленную Курати трубку и его служебный журнал она старательно спрятала в ящик, а оттуда вынула письма Кото. Перед зеркалом она поставила фотографии сестер и Кимура. Да, чуть не забыла самое главное. Она позвала Короку и попросила его приготовить пузырьки с лекарствами и температурный лист. Почти половину содержимого пузырьков, принесенных Короку, она сразу же вылила в плевательницу. Затем достала из чемодана подарки, переданные в Японии для Кимура. Тут были самые разные вещи, уже одним своим запахом напоминавшие родину. Йоко остановилась посреди каюты, перевела дух и осмотрелась. Все было точь-в-точь как в день отъезда из Йокогамы, только цветы увяли, и их выбросили. Йоко смотрела на все эти вещи, овеянные ароматом воспоминаний, и сердце ее болезненно сжималось. Однако слабость быстро прошла и, против обыкновения, не вызвала слез.
В каюте было тихо, слышался лишь легкий шум лебедок. Душа Йоко была так же безмятежно спокойна, как поверхность озера в безветренный день, а тело охватила томная вялость.
Часы в столовой пробили три. И, словно догоняя их тугой звон, оглушительно взревел пароходный гудок. Йоко догадалась, что «Эдзима-мару» входит в гавань. И сразу же в груди ее поднялось смятение. Мысли приняли неожиданный для нее самой оборот. Долгое путешествие на пароходе кончилось. Вот она и в Америке, куда так стремилась с юношеских лет, чтобы учиться журналистике. Вот она и в Америке, о которой мечтала, но никогда не надеялась туда попасть. Кимура, наверно, ждет на пристани с глазами, полными слез, и силится унять бурю в душе. Взгляд Йоко обратился к фотографиям сестер и Кимура. Она вспомнила дочь, Садако, чью карточку не смела поставить рядом с теми. Что делает сейчас бедная девочка в тихом домике на берегу пруда, девочка, лишенная забот отца и материнской ласки? Йоко представляла себе, как она смеется, – и ей становилось грустно. Она представляла Садако плачущей – и жалость охватывала ее. Грудь сдавила неизъяснимая тоска, обильные слезы неудержимо хлынули из глаз. Йоко бросилась к дивану, схватила платок, лежавший у изголовья, и прижала к глазам. Эти чувства, неясные ей самой, вырвались из самой глубины души, печальные, тоскливые чувства, поглотившие горечь и злобу, сделавшие все до слез милым, примирившие ее со всем. «Бедная Садако, бедные сестры, бедные мои родители… Почему в таком милом сердцу мире одна только моя душа так печальна и одинока? Почему никто не знает, как успокоить таких, как я?» Крошечные обрывки этих чувств, орошенные слезами, один за другим проплывали в душе Йоко. Она стремилась хоть на время удержать их, но не могла. Между ними росла печаль, темная, глубокая, безбрежная, как беззвездная ночь, как затихшее море, печаль, все окрасившая в один цвет – и любовь и ненависть. Йоко не проклинала жизнь, но ее непрестанно мучила жажда смерти. Исполненная жалости к себе, Йоко горько плакала, уткнувшись лицом в подушку.
Прошло около получаса, снова раздался гудок. Пароход, как видно, пришвартовался к пристани. Йоко устало подняла голову. Наверху было шумно, как па пожаре: матросы бегали по палубе, стуча тяжелыми ботинками, перекликались, бросая и принимая концы каната. Йоко рассеянно прислушивалась. На душе у нее было смутно и пусто, как у ребенка, выплакавшего все слезы.
– Вот здесь ее каюта, – вдруг послышался за дверью голос Курати. Слова эти как громом поразили Йоко. Она замерла, чувствуя, что совсем не готова к встрече с Кимура. Сейчас она была просто не в состоянии спокойно встретить его. Она растерянно поднялась, но тут же поняла всю безвыходность своего положения, схватилась за голову, как настигнутый преступник, и, теребя волосы, повалилась на койку.
Отворилась дверь. «Открылась дверь», – чуть слышно простонала Йоко, словно ища в самой себе спасения. Тело ее словно оцепенело, она едва дышала.
– Госпожа Сацуки, пришел Кимура-сан.
«Голос Курати, ах, этот голос Курати». Йоко отвернулась к стене… «Голос Курати».
– Йоко-сан!
«А это голос Кимура. На этот раз он дрожит от волнения». Йоко решила, что сходит с ума. Нет, невозможно видеть их обоих вместе. Йоко вся съежилась, прижалась к стене и прерывающимся от слез голосом, в котором, казалось, слышались нотки смеха, крикнула:
– Уходите… уходите оба, прошу вас! Уходите сейчас же, ради всего святого. Прошу вас!
Кимура в волнении подошел к Йоко и положил ей руку на плечо. Она еще больше сжалась от страха и отвращения.
– Не трогайте меня… У меня боли… В животе… Уходите… Немедленно…
Курати позвал Кимура, они о чем-то пошептались, потом на цыпочках вышли из каюты. А Йоко, задыхаясь, все еще просила:
– Пожалуйста, уходите… уходите… И плакала, плакала.
19
Когда Кимура, приличия ради, поговорил о чем-то с Курати в столовой и, выждав время, снова постучался к Йоко, она по-прежнему лежала, уткнувшись лицом в подушку, а душа ее кружилась в водовороте каких-то странных чувств. Увидев, что Кимура один, она, превозмогая слабость, повернулась и обнаженной почти до плеча рукой безмолвно пожала руку Кимура. Он стоял, с состраданием глядя на Йоко, толстые губы его вздрагивали, на глаза навернулись слезы.
Йоко не хотела первой нарушать затянувшееся молчание, а Кимура, видимо, не знал, с чего начать разговор. Так они и молчали, не разнимая рук. Сентиментальность, неизбежная при первых минутах встречи, исчезла. И Йоко снова обрела то презрительное спокойствие, которое обычно вызывал в ней Кимура. Она чувствовала, как со дна души поднимается холодная насмешка, и это было ей неприятно. Рука ее, лежавшая в руке Кимура, стала липкой от пота. Ей захотелось выдернуть руку, забраться с головой под одеяло и там вволю посмеяться над стоявшим перед нею человеком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Йоко поспешно встала и принялась аккуратно укладывать в чемодан разбросанные повсюду роскошные наряды. Кимоно, в котором она была сегодня, перед тем как лечь в постель, Йоко надела на плечики так, чтобы видна была подкладка и прелестное нижнее кимоно, и повесила на вешалку. Оставленную Курати трубку и его служебный журнал она старательно спрятала в ящик, а оттуда вынула письма Кото. Перед зеркалом она поставила фотографии сестер и Кимура. Да, чуть не забыла самое главное. Она позвала Короку и попросила его приготовить пузырьки с лекарствами и температурный лист. Почти половину содержимого пузырьков, принесенных Короку, она сразу же вылила в плевательницу. Затем достала из чемодана подарки, переданные в Японии для Кимура. Тут были самые разные вещи, уже одним своим запахом напоминавшие родину. Йоко остановилась посреди каюты, перевела дух и осмотрелась. Все было точь-в-точь как в день отъезда из Йокогамы, только цветы увяли, и их выбросили. Йоко смотрела на все эти вещи, овеянные ароматом воспоминаний, и сердце ее болезненно сжималось. Однако слабость быстро прошла и, против обыкновения, не вызвала слез.
В каюте было тихо, слышался лишь легкий шум лебедок. Душа Йоко была так же безмятежно спокойна, как поверхность озера в безветренный день, а тело охватила томная вялость.
Часы в столовой пробили три. И, словно догоняя их тугой звон, оглушительно взревел пароходный гудок. Йоко догадалась, что «Эдзима-мару» входит в гавань. И сразу же в груди ее поднялось смятение. Мысли приняли неожиданный для нее самой оборот. Долгое путешествие на пароходе кончилось. Вот она и в Америке, куда так стремилась с юношеских лет, чтобы учиться журналистике. Вот она и в Америке, о которой мечтала, но никогда не надеялась туда попасть. Кимура, наверно, ждет на пристани с глазами, полными слез, и силится унять бурю в душе. Взгляд Йоко обратился к фотографиям сестер и Кимура. Она вспомнила дочь, Садако, чью карточку не смела поставить рядом с теми. Что делает сейчас бедная девочка в тихом домике на берегу пруда, девочка, лишенная забот отца и материнской ласки? Йоко представляла себе, как она смеется, – и ей становилось грустно. Она представляла Садако плачущей – и жалость охватывала ее. Грудь сдавила неизъяснимая тоска, обильные слезы неудержимо хлынули из глаз. Йоко бросилась к дивану, схватила платок, лежавший у изголовья, и прижала к глазам. Эти чувства, неясные ей самой, вырвались из самой глубины души, печальные, тоскливые чувства, поглотившие горечь и злобу, сделавшие все до слез милым, примирившие ее со всем. «Бедная Садако, бедные сестры, бедные мои родители… Почему в таком милом сердцу мире одна только моя душа так печальна и одинока? Почему никто не знает, как успокоить таких, как я?» Крошечные обрывки этих чувств, орошенные слезами, один за другим проплывали в душе Йоко. Она стремилась хоть на время удержать их, но не могла. Между ними росла печаль, темная, глубокая, безбрежная, как беззвездная ночь, как затихшее море, печаль, все окрасившая в один цвет – и любовь и ненависть. Йоко не проклинала жизнь, но ее непрестанно мучила жажда смерти. Исполненная жалости к себе, Йоко горько плакала, уткнувшись лицом в подушку.
Прошло около получаса, снова раздался гудок. Пароход, как видно, пришвартовался к пристани. Йоко устало подняла голову. Наверху было шумно, как па пожаре: матросы бегали по палубе, стуча тяжелыми ботинками, перекликались, бросая и принимая концы каната. Йоко рассеянно прислушивалась. На душе у нее было смутно и пусто, как у ребенка, выплакавшего все слезы.
– Вот здесь ее каюта, – вдруг послышался за дверью голос Курати. Слова эти как громом поразили Йоко. Она замерла, чувствуя, что совсем не готова к встрече с Кимура. Сейчас она была просто не в состоянии спокойно встретить его. Она растерянно поднялась, но тут же поняла всю безвыходность своего положения, схватилась за голову, как настигнутый преступник, и, теребя волосы, повалилась на койку.
Отворилась дверь. «Открылась дверь», – чуть слышно простонала Йоко, словно ища в самой себе спасения. Тело ее словно оцепенело, она едва дышала.
– Госпожа Сацуки, пришел Кимура-сан.
«Голос Курати, ах, этот голос Курати». Йоко отвернулась к стене… «Голос Курати».
– Йоко-сан!
«А это голос Кимура. На этот раз он дрожит от волнения». Йоко решила, что сходит с ума. Нет, невозможно видеть их обоих вместе. Йоко вся съежилась, прижалась к стене и прерывающимся от слез голосом, в котором, казалось, слышались нотки смеха, крикнула:
– Уходите… уходите оба, прошу вас! Уходите сейчас же, ради всего святого. Прошу вас!
Кимура в волнении подошел к Йоко и положил ей руку на плечо. Она еще больше сжалась от страха и отвращения.
– Не трогайте меня… У меня боли… В животе… Уходите… Немедленно…
Курати позвал Кимура, они о чем-то пошептались, потом на цыпочках вышли из каюты. А Йоко, задыхаясь, все еще просила:
– Пожалуйста, уходите… уходите… И плакала, плакала.
19
Когда Кимура, приличия ради, поговорил о чем-то с Курати в столовой и, выждав время, снова постучался к Йоко, она по-прежнему лежала, уткнувшись лицом в подушку, а душа ее кружилась в водовороте каких-то странных чувств. Увидев, что Кимура один, она, превозмогая слабость, повернулась и обнаженной почти до плеча рукой безмолвно пожала руку Кимура. Он стоял, с состраданием глядя на Йоко, толстые губы его вздрагивали, на глаза навернулись слезы.
Йоко не хотела первой нарушать затянувшееся молчание, а Кимура, видимо, не знал, с чего начать разговор. Так они и молчали, не разнимая рук. Сентиментальность, неизбежная при первых минутах встречи, исчезла. И Йоко снова обрела то презрительное спокойствие, которое обычно вызывал в ней Кимура. Она чувствовала, как со дна души поднимается холодная насмешка, и это было ей неприятно. Рука ее, лежавшая в руке Кимура, стала липкой от пота. Ей захотелось выдернуть руку, забраться с головой под одеяло и там вволю посмеяться над стоявшим перед нею человеком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106