Йоко не заметила, как пролетели десять дней, будто она только вчера пришла в клинику, в то же время каждый день казался ей долгим, словно год.
Когда время тянулось медленно, Йоко охватывала тоска и перед ее мысленным взором возникали Курати и Айко, она всматривалась в них с беспокойством и ревностью. Ведь новая служанка пришла из дома Курати и уж наверняка предана ему, как собака. Айко там одна… За десять дней могло произойти все что угодно. Эти подозрения мучили Йоко даже тогда, когда она глядела на личико больной Садаё, забывшейся тяжелым сном, на ее полуприкрытые глаза, сухие от жара губы. И тогда грудь ее распирала ярость, ей хотелось сорваться с места и мчаться домой.
Когда же время проходило быстро, для Йоко существовала одна лишь Садаё. В свое время Садаё, как самую младшую, горячо любили родители, она была любимицей Йоко. И вот эта очень живая, непосредственная и своенравная девочка, круглая сирота, ставшая жертвой нелепого обета Йоко, вдруг тяжело заболела и теперь дрожала от страха перед лицом смерти, моля о помощи. Так молит о помощи человек, повисший над глубоким обрывом, всякий раз, как земля осыпается под его пальцами.
И во всем, что случилось, виновна только она, Йоко. Сердце ее разрывалось от жалости и печали. «Пусть Садаё умрет, но перед смертью она должна испытать силу моей любви. Да, я мучила Садаё, бессердечно с ней обращалась, а она безгранично верила мне и любила меня…» Раскаяние Йоко не знало предела, ее терзало сознание собственной жестокости, граничащей с сумасбродством. В такие минуты она забывала даже о Курати. Одно желание владело ею: любой ценою вырвать Садаё из лап смерти и, когда она выздоровеет, бережно-бережно прижать ее к своей груди и со слезами сказать: «Саа-тян, как хорошо, что ты поправилась. Не сердись на меня. Я совсем раскаялась и теперь всегда буду беречь и лелеять тебя». Когда Йоко предавалась подобным мыслям, время летело как стрела, летело неотвратимо, приближая час смерти Садаё. Так казалось Йоко.
Непрерывные волнения и хлопоты привели Йоко к полному душевному разладу, который повлиял на ее и без того слабое здоровье. Но из-за крайнего нервного напряжения Йоко почти не замечала этого. И все же ее не раз охватывало страшное предчувствие, что она доживет лишь до того дня, когда Садаё либо умрет, либо поправится.
В одну из таких минут неожиданно пришел Курати. Йоко словно переродилась, узнав об его приходе, она забыла обо всем на свете, даже о Садаё, никто, кроме Курати, не существовал для нее в этот момент.
В коридор неслись громкие крики Садаё, но Йоко, теперь уже глухая ко всему, шла за сиделкой. На ходу она одернула платье, привычным жестом поправила прическу. В приемной было светло. У окна, находившегося рядом с дверью, Йоко увидела плотную фигуру Курати и рядом с ним, к своему удивлению, маленького изящного Ока.
Не обращая внимания ни на сиделку, ни на Ока, она подбежала к Курати и уткнулась лицом ему в грудь. В душе ее поднялась целая буря воспоминаний – Йоко снова ощутила знакомый, одному ему свойственный запах, прикосновение его шелкового кимоно, – словом, все, что опьяняло ее и навсегда связало с Курати.
– Ну, что, легче ей?
«О, этот голос, его голос…» – думала Йоко с тоской человека, который долго сидел в темнице и вдруг увидел луч света. Чтобы вызвать жалость Курати, она решила сгустить краски.
– Плохо ей. Умирает, бедняжка.
– Не дури… Можно ли так сразу падать духом? На тебя это не похоже. Схожу-ка я к ней сам.
С этими словами Курати повернулся к стоявшей неподалеку сиделке. Тут только Йоко вспомнила о том, что они с Курати здесь не одни. Уж не сошла ли она с ума за это время? Так вот кто эта красивая женщина, казалось, всем своим видом хотела сказать сиделка. Ока скромно стоял, держась за спинку стула. Лицо его выражало тревогу.
– А, Ока-сан, вы тоже пришли проведать больную. Спасибо, – мягко проговорила Йоко, чувствуя, что несколько запоздала с приветствием. Ока покраснел и молча кивнул.
– Мы только что встретились и вот – пришли вместе. Но Ока-сан, право, лучше было бы вернуться, потому что… – Курати взглянул на Ока. – Болезнь есть болезнь…
– Я непременно хочу увидеть Садаё-сан. Пожалуйста, пустите меня к ней, – решительно произнес Ока. Сиделка тем временем принесла два халата. Ока взял более поношенный и поспешно надел его, опередив Курати. У Йоко между тем созрел план. «Пусть почаще бывает у нас в доме. Может быть, помешает Курати и Айко. Если Ока и Айко полюбят друг друга… если даже полюбят, это будет не так уж плохо. Ока слаб здоровьем, зато у него положение в обществе и деньги. Хорошая пара для Айко, да и мне самой он может пригодиться». Однако тут же в Йоко шевельнулась ревнивая мысль, что ей придется стать свидетельницей того, как эта противная Айко отнимет у нее Ока, который, как ей казалось, целиком в ее власти.
Йоко пошла впереди, мужчины за нею. Они слышали хриплые стоны детей, больных дифтеритом. Из палаты Садаё выглянула сиделка. Продолжая разговаривать с девочкой, она нетерпеливо поглядывала в сторону Йоко. До слуха Йоко долетел голосок Садаё, она что-то упорно твердила. Забыв обо всем, даже о Курати, Йоко вбежала в палату.
– Наконец-то вы вернулись! – проговорила сиделка. Садаё сидела в постели, скинув с себя одеяло, и громко плакала, закрыв лицо руками. Йоко в испуге подошла к сестре.
– Что же ты такая непослушная, Саа-тян?.. Нельзя подниматься с постели, а то никогда не поправишься. К тебе пришли твои любимые дядя Курати и Ока-сан, ты слышишь меня? Ну-ка, ложись и посмотри в ту сторону, – приговаривала Йоко.
Очень ласково и осторожно она обняла Садаё и снова уложила ее. Милое личико Садаё разрумянилось, как после быстрого бега, спутавшиеся мягкие волосы прилипли ко лбу. Вид у нее сейчас был совершенно здоровый, если бы не глаза и губы, говорившие о болезни. Веки вспухли, налитые кровью глаза лихорадочно блестели, устремленные в одну точку, в них были страх и нетерпение. Когда же Садаё обращала взгляд на Йоко, казалось, она изо всех сил старается разглядеть кого-то, кто стоит где-то далеко позади. Запекшиеся губы напоминали высушенные на солнце дольки апельсина. Подчиняясь воле Йоко, Садаё вяло, без всякого интереса повела глазами в сторону Курати и Ока, словно хотела сказать: «Ну, и что из того, что они пришли?» Потом снова остановила на Йоко долгий взгляд, прерывисто и часто дыша.
– Сестрица… Воды… Льду… Не уходи… – чуть слышно прошептала Садаё и в изнеможении закрыла глаза. По щекам покатились крупные слезы.
Всем видом своим выражая тревогу, Курати молча стоял спиной к окну, за которым в серой мути не переставая лил нудный дождь. Ока редко плакал, но сейчас, спрятавшись за спину Курати, он дал волю слезам. Даже не оборачиваясь, Йоко знала, что он плачет, и это вызвало в ней раздражение и протест.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Когда время тянулось медленно, Йоко охватывала тоска и перед ее мысленным взором возникали Курати и Айко, она всматривалась в них с беспокойством и ревностью. Ведь новая служанка пришла из дома Курати и уж наверняка предана ему, как собака. Айко там одна… За десять дней могло произойти все что угодно. Эти подозрения мучили Йоко даже тогда, когда она глядела на личико больной Садаё, забывшейся тяжелым сном, на ее полуприкрытые глаза, сухие от жара губы. И тогда грудь ее распирала ярость, ей хотелось сорваться с места и мчаться домой.
Когда же время проходило быстро, для Йоко существовала одна лишь Садаё. В свое время Садаё, как самую младшую, горячо любили родители, она была любимицей Йоко. И вот эта очень живая, непосредственная и своенравная девочка, круглая сирота, ставшая жертвой нелепого обета Йоко, вдруг тяжело заболела и теперь дрожала от страха перед лицом смерти, моля о помощи. Так молит о помощи человек, повисший над глубоким обрывом, всякий раз, как земля осыпается под его пальцами.
И во всем, что случилось, виновна только она, Йоко. Сердце ее разрывалось от жалости и печали. «Пусть Садаё умрет, но перед смертью она должна испытать силу моей любви. Да, я мучила Садаё, бессердечно с ней обращалась, а она безгранично верила мне и любила меня…» Раскаяние Йоко не знало предела, ее терзало сознание собственной жестокости, граничащей с сумасбродством. В такие минуты она забывала даже о Курати. Одно желание владело ею: любой ценою вырвать Садаё из лап смерти и, когда она выздоровеет, бережно-бережно прижать ее к своей груди и со слезами сказать: «Саа-тян, как хорошо, что ты поправилась. Не сердись на меня. Я совсем раскаялась и теперь всегда буду беречь и лелеять тебя». Когда Йоко предавалась подобным мыслям, время летело как стрела, летело неотвратимо, приближая час смерти Садаё. Так казалось Йоко.
Непрерывные волнения и хлопоты привели Йоко к полному душевному разладу, который повлиял на ее и без того слабое здоровье. Но из-за крайнего нервного напряжения Йоко почти не замечала этого. И все же ее не раз охватывало страшное предчувствие, что она доживет лишь до того дня, когда Садаё либо умрет, либо поправится.
В одну из таких минут неожиданно пришел Курати. Йоко словно переродилась, узнав об его приходе, она забыла обо всем на свете, даже о Садаё, никто, кроме Курати, не существовал для нее в этот момент.
В коридор неслись громкие крики Садаё, но Йоко, теперь уже глухая ко всему, шла за сиделкой. На ходу она одернула платье, привычным жестом поправила прическу. В приемной было светло. У окна, находившегося рядом с дверью, Йоко увидела плотную фигуру Курати и рядом с ним, к своему удивлению, маленького изящного Ока.
Не обращая внимания ни на сиделку, ни на Ока, она подбежала к Курати и уткнулась лицом ему в грудь. В душе ее поднялась целая буря воспоминаний – Йоко снова ощутила знакомый, одному ему свойственный запах, прикосновение его шелкового кимоно, – словом, все, что опьяняло ее и навсегда связало с Курати.
– Ну, что, легче ей?
«О, этот голос, его голос…» – думала Йоко с тоской человека, который долго сидел в темнице и вдруг увидел луч света. Чтобы вызвать жалость Курати, она решила сгустить краски.
– Плохо ей. Умирает, бедняжка.
– Не дури… Можно ли так сразу падать духом? На тебя это не похоже. Схожу-ка я к ней сам.
С этими словами Курати повернулся к стоявшей неподалеку сиделке. Тут только Йоко вспомнила о том, что они с Курати здесь не одни. Уж не сошла ли она с ума за это время? Так вот кто эта красивая женщина, казалось, всем своим видом хотела сказать сиделка. Ока скромно стоял, держась за спинку стула. Лицо его выражало тревогу.
– А, Ока-сан, вы тоже пришли проведать больную. Спасибо, – мягко проговорила Йоко, чувствуя, что несколько запоздала с приветствием. Ока покраснел и молча кивнул.
– Мы только что встретились и вот – пришли вместе. Но Ока-сан, право, лучше было бы вернуться, потому что… – Курати взглянул на Ока. – Болезнь есть болезнь…
– Я непременно хочу увидеть Садаё-сан. Пожалуйста, пустите меня к ней, – решительно произнес Ока. Сиделка тем временем принесла два халата. Ока взял более поношенный и поспешно надел его, опередив Курати. У Йоко между тем созрел план. «Пусть почаще бывает у нас в доме. Может быть, помешает Курати и Айко. Если Ока и Айко полюбят друг друга… если даже полюбят, это будет не так уж плохо. Ока слаб здоровьем, зато у него положение в обществе и деньги. Хорошая пара для Айко, да и мне самой он может пригодиться». Однако тут же в Йоко шевельнулась ревнивая мысль, что ей придется стать свидетельницей того, как эта противная Айко отнимет у нее Ока, который, как ей казалось, целиком в ее власти.
Йоко пошла впереди, мужчины за нею. Они слышали хриплые стоны детей, больных дифтеритом. Из палаты Садаё выглянула сиделка. Продолжая разговаривать с девочкой, она нетерпеливо поглядывала в сторону Йоко. До слуха Йоко долетел голосок Садаё, она что-то упорно твердила. Забыв обо всем, даже о Курати, Йоко вбежала в палату.
– Наконец-то вы вернулись! – проговорила сиделка. Садаё сидела в постели, скинув с себя одеяло, и громко плакала, закрыв лицо руками. Йоко в испуге подошла к сестре.
– Что же ты такая непослушная, Саа-тян?.. Нельзя подниматься с постели, а то никогда не поправишься. К тебе пришли твои любимые дядя Курати и Ока-сан, ты слышишь меня? Ну-ка, ложись и посмотри в ту сторону, – приговаривала Йоко.
Очень ласково и осторожно она обняла Садаё и снова уложила ее. Милое личико Садаё разрумянилось, как после быстрого бега, спутавшиеся мягкие волосы прилипли ко лбу. Вид у нее сейчас был совершенно здоровый, если бы не глаза и губы, говорившие о болезни. Веки вспухли, налитые кровью глаза лихорадочно блестели, устремленные в одну точку, в них были страх и нетерпение. Когда же Садаё обращала взгляд на Йоко, казалось, она изо всех сил старается разглядеть кого-то, кто стоит где-то далеко позади. Запекшиеся губы напоминали высушенные на солнце дольки апельсина. Подчиняясь воле Йоко, Садаё вяло, без всякого интереса повела глазами в сторону Курати и Ока, словно хотела сказать: «Ну, и что из того, что они пришли?» Потом снова остановила на Йоко долгий взгляд, прерывисто и часто дыша.
– Сестрица… Воды… Льду… Не уходи… – чуть слышно прошептала Садаё и в изнеможении закрыла глаза. По щекам покатились крупные слезы.
Всем видом своим выражая тревогу, Курати молча стоял спиной к окну, за которым в серой мути не переставая лил нудный дождь. Ока редко плакал, но сейчас, спрятавшись за спину Курати, он дал волю слезам. Даже не оборачиваясь, Йоко знала, что он плачет, и это вызвало в ней раздражение и протест.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106