– Что вы хотели сказать? – повысив голос, спросил Курати, глядя на хозяйку посоловевшими глазами.
– Глухой хорошо слышит то, что не нужно, – как ни в чем не бывало отпарировала хозяйка. И все трое опять рассмеялись.
Курати и хозяйка некоторое время болтали о том, что произошло с тех пор, как они расстались, потом Курати повернулся к Йоко и бесцеремонно сказал:
– Иди спать.
Йоко внимательно посмотрела на Курати и хозяйку, поняла, что им надо решить, как лучше уладить все дела, и послушно встала.
В большой комнате была приготовлена постель на двоих. Из маленькой комнаты временами довольно ясно доносился разговор Курати с хозяйкой. И хотя их отношения не вызывали у Йоко ни малейшего подозрения, она не могла не прислушиваться.
Йоко показалось, что Курати все время роется в карманах, ему, видно, вдруг что-то понадобилось. Потом он сказал: «В саквояж положил, что ли». Йоко вздрогнула. Ведь там спрятана вырезка из «Хосэй-симпо». Бежать в ту комнату было поздно.
– Разве она знает об этом? – слегка повысив голос, с удивлением спросил Курати. Он, несомненно, обнаружил заметку.
– Конечно, ведь она сделала мне знак молчать, когда я начала разговор. Видно, не хотела вас расстраивать. Какая милая, правда? – Это сказала хозяйка, затем наступило молчание.
«Может быть, пойти к ним?» – подумала Йоко. Но тут же решила, что пока лучше оставить все на усмотрение Курати и хозяйки, и с головой залезла под одеяло. Когда спустя долгое время пришел Курати, Йоко спала легким, спокойным сном.
24
Все утро прошло в разговорах с хозяйкой и торговцем тканями, а когда Йоко собралась наконец выйти из гостиницы, солнце уже стояло довольно высоко. Курати, хотя и лег очень поздно, чуть свет уехал в Йокогаму. Досадливо морщась, Йоко надела раздражавшее ее яркое кимоно, а поверх накинула еще одно – из черного шелка с гербами, взятое у родственницы хозяйки. Стоял погожий осенний день. Йоко нарочно не стала вызывать рикшу из гостиницы, а наняла его, когда вышла на мощенную камнем соседнюю улицу, причем выбрала самого опрятного и велела ехать в Икэнохата. С замиранием сердца мечтала она о встрече с Садако, о том, как будет гладить ее ручки, перебирать мягкие, как шелк, волосы. Когда коляска миновала мост Мэганэбаси и стали видны большие часы в конце улицы, нетерпение Йоко достигло предела, ей казалось, что рикша бежит слишком медленно и никогда не доберется до места. В волнении она то вертела в руках игрушку и шляпку, которые везла в подарок Садако, то впивалась пальцами в толстый матерчатый полог коляски, тщетно пытаясь успокоиться. Наконец рикша добрался до Икэнохата и побежал по узким улочкам. Йоко указывала ему дорогу, заставляя сворачивать то вправо, то влево. На углу маленького переулка за усадьбой Ивасаки Йоко вышла из коляски. Она была здесь всего лишь месяц назад, но ей казалось, будто с тех пор прошел год, даже целых два года, и ее удивляло, что все осталось по-прежнему. Она пересекла двор небольшого храма, обнесенный прогнившим дощатым забором, протянувшимся вдоль канавки с водой. На арендованном у храма участке стоял небольшой домик. Здесь жила старая нянька Йоко. Перед кухней росли две зонтичные сосны с безжалостно подрезанными кронами. Между ними был перекинут шест. На шесте под теплыми лучами солнца сушились детские кимоно и теплые вещи, не распоротые, как это делалось обычно перед стиркой. Эти маленькие вещички так растрогали Йоко, что она едва не расплакалась. Голоса Садако не было слышно.
Стараясь унять волнение, Йоко остановилась у калитки и потихоньку заглянула через изгородь во двор. На освещенной солнцем веранде спиной к Йоко в подвязанном длинным шнурком кимоно сидела на корточках Садако и с очень серьезным видом играла поломанными игрушками. У Йоко всегда навертывались на глаза слезы при виде человека, увлеченного своим делом, – будь то крестьянин, сосредоточенно обрабатывающий поле, женщина у железнодорожного переезда с ребенком за спиной и флажком в руке или муж с женой, которые, обливаясь потом, толкают нагруженную тележку в гору. И теперь при виде Садако Йоко почувствовала такую щемящую грусть, словно перед ней и впрямь была очень печальная картина.
– Сада-тян! – крикнула Йоко со слезами в голосе. Садако, вздрогнув, оглянулась. Йоко распахнула калитку и подбежала к дочери. Трогательно тоненькая, похожая на отца, девочка была так поражена внезапным появлением матери, недавно исчезнувшей неизвестно куда, что не могла вымолвить ни слова и лишь испуганно на нее смотрела.
– Сада-тян, ты не узнаешь маму? Как я рада, что ты здорова! И как ты хорошо игра… – Голос Йоко дрогнул.
– Мамочка! – вдруг закричала Садако, вскочила и стремглав бросилась на кухню.
– Бабушка, мамочка пришла!
– Да что ты?! – изумленно воскликнула нянька. Послышались торопливые шаги, и нянька, запыхавшись и стягивая на ходу полотенце с головы, вбежала в гостиную. Садако она держала на руках. Женщины сели друг против друга и молча потупились. У обеих на глазах были слезы.
– Дай мне Сада-тян! – помолчав, сказала Йоко и, приняв Садако с колен старой кормилицы, прижала ее к груди.
– Госпожа… Я ничего не понимаю. Я так огорчена! Почему вы вернулись? Наслушаешься всяких разговоров, и тяжело становится… Я уж стараюсь не слушать… Не надо мне ничего объяснять, все равно я старая, не пойму. Я только беспокоилась, не больны ли вы. Ну, а раз вы здоровы, все хорошо. Конечно, жаль бедную Садако-сан…
Йоко с горечью выслушала упреки безгранично преданной старухи. Кормилица только говорила, что выживает из ума, а на самом деле была женщиной разумной, с твердым характером, но старого закала. Рано лишившись мужа, она жила затворницей и никак не могла поверить в легкомыслие Йоко, о котором столько слышала от родственников. Старуха гордилась Йоко, единственным своим сокровищем в этом мире. И Йоко хорошо понимала ее переживания.
Няня и Садако… Йоко невольно подумала, что хорошо было бы жить с ними в атмосфере чистой любви, жить мирно, достойно, как подобает всякой порядочной женщине.
Но едва только она вспоминала Курати, в ней закипала кровь. Чего стоит тихая, похожая на загробную, жизнь? Чего стоит чистая любовь, от которой ни холодно, ни жарко? Если жить, то жить так, чтобы ощущать, что живешь! Если любить, то любить, не жалея жизни! И это было сильнее Йоко. В ее сознании странным образом уживались два взаимно исключающих стремления. И она со свойственной ей широтой души легко переходила от одного к другому. Чаще всего у нее это получалось бессознательно. Она могла быть бесконечно сентиментальной и жестокой. Порой ей даже казалось, что в ней живут два разных человека: Йоко то гордилась собой, то себя презирала.
– Сада-тян, вот радость-то, что мамочка так скоро вернулась… Вы знаете, Йоко-сан, девочка была такой послушной, ни разу даже не спросила о маме, только вдруг задумается о чем-то.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106