– Так до сумерек можно ходить взад и вперед и носить письма… Впрочем, уже стемнело… Где же Саа-тян? Скорее зови ее, надо приготовить ужин.
Айко собрала в охапку книги и, придерживая их подбородком, вышла из комнаты. Йоко казалось, что она нарочно притворяется такой милой и покорной, чтобы вызвать сочувствие Ока. «Попробуйте только переглянуться!»– мысленно грозила Йоко, внимательно наблюдая за ними. Ока и Айко, словно сговорившись, даже не взглянули друг на друга. Но Йоко интуитивно чувствовала, как волнует их сердца желание утешить друг друга хотя бы взглядом. Ее мучили отвратительные подозрения. Сама мысль о том, что молодость упорно ищет молодость, что чувство молодых людей растет и ради него Ока может с легкостью забыть даже ее, Йоко, была невыносима. Чтобы успокоиться, она достала из-за пояса табакерку и трубку и не спеша закурила. Кончиком трубки она случайно коснулась пальцев Ока, которые тот грел на хибати. И Йоко показалось, будто по ней прошел электрический ток. Молодость… молодость…
Наступило неловкое молчание. «Что же такое мог сказать Ока, отчего Айко плакала? О чем она со слезами жаловалась ему?» – раздумывала Йоко. В ее памяти возникали бесчисленные картины чувственной близости, такие знакомые ей. И Ока и Айко уже в таком возрасте, что удивляться нечему. Но могла ли Йоко оставаться равнодушной к тому, что Ока, который совсем недавно обожал ее, поклонялся ей, этот неиспорченный, благородный и очень застенчивый Ока ускользает из ее рук и переходит – к кому же? – к Айко, ее младшей сестре Айко. Йоко догадывалась, чем могли быть вызваны слезы Айко. Она была почти уверена, что Айко жаловалась на постыдную распущенность Йоко и Курати в последнее время; сетовала на то, что Йоко пристрастна в своей любви и ненависти к Айко и Садаё и относится к ним как законная жена к наложницам. И все это Айко, разумеется, излагала с присущей ей меланхолической холодностью… Молодость нашла у молодости душевный отклик.
Ревность сдавила грудь Йоко. Она пододвинулась к Ока и крепко сжала его трепещущую руку. Оттого что он держал ее над хибати, рука стала горячей и потной. Но может быть, виной тому была его робость?.. – Вы боитесь меня? – спросила Йоко, заглянув ему в лицо.
– Нисколько… – Голос Ока звучал твердо и спокойно, хотя для этого ему пришлось сделать над собой усилие. Он смотрел в глаза Йоко, рука его, которую она сжимала, была безжизненной. Йоко чувствовала себя обманутой и уже не в силах была притворяться равнодушной. Куда девались ее способность сохранять самообладание, ее настойчивость?
– Вы любите Айко, да? Что же она вам говорила? Скажите. Для нее большая честь–любовь такого человека, как вы. Я рада за нее и не собираюсь никого ни в чем упрекать. Поэтому вы можете рассказать… Впрочем, не нужно ничего рассказывать, я и так все понимаю и все вижу… Вы не можете быть искренним со мной? Но я не хочу этому верить! Как ужасно, если вы забыли все, что говорили мне. У меня, я думаю, достаточно серьезности для серьезных дел. Ваши слова я помню. Если вы и сейчас считаете меня старшей сестрой, скажите мне правду. Для Айко я сделаю все, что в моих силах, вот увидите… Ну же…
Йоко говорила резким, пронзительным голосом, то и дело судорожно встряхивая руку Ока, которую не выпускала из своей руки. Чем старательнее она сдерживала слезы, тем сильнее хотелось ей плакать. Она говорила с горячностью, с какой укоряют возлюбленного в вероломстве. В конце концов ее настроение передалось и ему. Он положил свободную руку поверх руки Йоко, сжал ее и заговорил тихим дрожащим голосом:
– Разве вы не знаете, что я… не способен полюбить. Годами я молод, а душа у меня дряхлая. Я способен, пожалуй, полюбить только женщину, чьей любви никогда не смогу добиться. Стоит кому-нибудь меня полюбить, и душа моя стынет. Как бы я ни мечтал, как бы ни стремился к кому-нибудь или к чему-нибудь, как только мечта моя сбывается, у меня пропадает всякий интерес. Поэтому я так страшно одинок. Ничего у меня нет, одна пустота. Я хорошо это знаю и тем не менее все время жажду недостижимого. Порой я даже не знаю, что хуже – одиночество или это неодолимое желание. Как бы мне хотелось обладать молодой душой, исполненной жгучей жажды деятельности. Но я не обладаю ею… Особенно пустым кажется мир весной. Об этом я нечаянно и сказал Айко-сан. А она расплакалась. Я сразу понял, что поступил нехорошо, никому не следует говорить подобных вещей…
Выражение лица Ока совсем не вязалось с тем, что он говорил: оно было скучным, пожалуй, даже суровым. Йоко было понятно его настроение, и в то же время его слова неприятно ее задевали; какой-то бес лишал ее рассудительности.
– Так вы говорите, Айко плакала из-за этих ваших слов? Странно, странно. Ну что ж, допустим, что это так… – Тут Йоко не выдержала и разрыдалась. – Мне тоже тоскливо, Ока-сан… Так тоскливо, так тоскливо…
– Я понимаю, – неожиданно мягко проговорил Ока.
– Вы понимаете меня? – сквозь слезы спросила Йоко, наклонившись к нему совсем близко.
– Понимаю… Вы как падший ангел. Простите меня. Мои чувства к вам нисколько не изменились с тех пор, как я впервые увидел вас. Когда вы рядом, я избавляюсь от тоски.
– Ложь! Я успела опротиветь вам. Падшие создания, вроде меня… – Йоко выпустила руку Ока и поднесла платок к глазам.
– Я совсем не то хотел сказать, – растерянно пробормотал Ока, приуныл и умолк. Как бы плохо ни было ему, он никогда не плакал, и от этого лицо его казалось еще более грустным.
Вечернее мартовское небо было спокойно. На верхушке вишни, со стороны, обращенной к югу, виднелись словно прилетевшие откуда-то и приклеившиеся к ветвям белые лепестки. Краснолистная, тронутая морозом вишня постепенно погружалась в сумерки. А над нею медленно плыло еще хранившее слабый свет синее небо. Было тихо, лишь из соседнего сада доносилось мерное щелканье ножниц садовника.
Молодость уходит… Тоскливое чувство пришло на смену ревности. Йоко вдруг вспомнила свою мать. Она думала о том, что испытывала мать в те дни, когда Йоко защищала от нее свою любовь к Кибэ. Теперь настал ее черед. Сознавать это было невыносимо. И вдруг в душе возник самый дорогой образ – образ Садако. Йоко и сама не понимала, откуда приходят эти ассоциации. Они были слишком неожиданны, но с тем большей силой давили на Йоко. Она упала на циновку и разрыдалась.
Кто-то вошел в переднюю. Йоко сразу почувствовала, что это Курати, и с щемящей ненавистью стала прислушиваться, стараясь угадать, что он делает. Вот он прошел на кухню и позвал Айко. Потом они проследовали в маленькую комнату рядом с передней. Некоторое время было тихо. Потом вдруг ясно послышался тихий протестующий голос Айко:
– Нет, нет!
В ее тоне почти не слышалось злости, хотя было ясно, что она вырывалась из объятий и что Курати пришлось отступить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106