Первый же проезжающий автомобиль разносит ее в мелкий дребезг.
– Во! Отличный бросок! – поздравляет себя Джим после каждой очередной кассеты, скользящей под колеса машин и мгновенно превращающейся в осколки пластика и обрывки пленки.
Однако последнюю он толкает слишком сильно, она проскакивает колею и останавливается неподалеку от управляющей дорожки. Без секунды раздумия Джим вылезает на трассу, для чего ему приходится зацепить сумку за верхний брус ограждения и подтянуться. Оп! Выждав одну из крайне редких пауз движения, он выбегает на проезжую часть, хватает кассету, спотыкается и чуть не падает, аккуратно возлагает свою жертву на самую середину черной полосы и бросается назад, к лестнице.
Очередная машина разносит кассету в Хлам.
Джим спускается, опасливо и неловко. Коснувшись наконец ногами твердой, надежной земли, он с шумом переводит дыхание.
– А может, и стоило оставить хоть одну? – Он смеется. – Не, голуба, теперь уж обратной дороги нет. Ты свободен, нравится тебе это или не нравится.
В небе плывут длинные, перепутанные обрывки пленки.
Глава 64
Едва успел Джим вернуться в свою квартиру – столь же кошмарную, как и прежде, до изгнания образа Вирджинии, – как в дверь постучали; он нехотя поплелся открывать.
– Эйб! Чего ты так поздно?
Эйб косовато улыбается.
Идиотский вопрос. Вид у Эйба измотанный, и в то же самое время какой-то вызывающий; ему нужно общество, догадывается Джим. И помощь. Ситуация, прямо скажем, невероятная. Эйб бывал в этой квартире всего раз или два, и только затем, чтобы захватить Джима по пути на какое-либо сборище. Учитывая, какой дом у него, а какой у Джима, есть самый прямой смысл поехать на Седельную и ловить кайф там, на крыше ОкО – если, конечно, Эйб намеревается ловить кайф.
– Я заехал к тебе, – хрипловато говорит Эйб, – чтобы набраться в дупель. И коротко смеется.
– А что, Сэнди нет дома?
– Вот именно. – Снова короткий смех, однако взгляд Эйба говорит Джиму, что тут совсем не все так просто. Эйб делает шаг через порог, осматривается. И неожиданно Джим видит свой хламник глазами товарища.
– Пошли посидим на улице, – говорит он. – Меня тошнит от этого места.
Они сидят на бордюрном камне, перекинув ноги через канаву, рядом с торчащим из стены пожарным гидрантом, смотрят на повисшую в воздухе трассу, на крыши машин, мчащихся в быстром ряду, на лучи фар. Двое парней, усевшихся на бордюрный камень.
Эйб вытаскивает грандиозный косяк (кроме Сэнди, таких никто не крутит), запаливает. Они с Джимом передают косяк друг другу, выпускают на безлюдную улицу огромные клубы дыма. Появляется какая-то машина, она проезжает точно через один из этих клубов, раздирает его в клочья.
– Не передавай так быстро, – говорит Эйб. – Затягивайся по два раза. Ты что, косяк курить не умеешь?
– Нет.
Они снова молчат. Не о чем говорить? Да нет, не то. Джим догадывается, что именно ценят в нем друзья, особенно – в такие моменты. Охотность, с которой он начинает разговор о самых важных, наболевших вещах.
– Так, значит, – говорит он, прокашлявшись после глубокой затяжки, – это вас вызывали на ту аварию, когда разбилась Лилиан, да?
– Да.
– Тебя и Ксавьера?
– Да. Долгая пауза.
– А как он там?
– Не знаю, – пожимает плечами Эйб. – Как всегда. Разваливается на куски, но кое-как держится. Перманентное его состояние.
– Трудно, наверное.
– Какое там трудно, невозможно. Я бы так не смог.
Эйб начинает ерзать и в конце концов устраивается в любимой своей «туземной» позе – на корточках, упершись подмышками в колени. Даже посидеть не может спокойно, не растрачивая нервной энергии.
– Как ты думаешь, сильно я изменился за последний год?
– Все меняются.
Эйб окидывает Джима взглядом, смеется:
– Что, даже ты?
– Возможно. – Джим думает о последнем месяце. – Возможно, и меняюсь наконец-то.
– Да, пожалуй, – соглашается Эйб. – Понимаешь, я тут думаю… то есть последний год я становлюсь совсем таким же, как Ксав. И начинаю сомневаться – выдержу ли я так дальше. Ведь знаешь…
Эйб наклонил голову и смотрит прямо вниз, на дно канавы; голос его звучит все напряженнее.
– Раз, когда Ксав был совсем уже на краю срыва, он сказал мне, что самое для него невозможное – те аварии, где среди пострадавших есть дети. А дело в том, что один раз он посмотрел на заднее сиденье и видит там тело, и удивляется про себя – чего это, спрашивается, чернокожий мальчишка катается в компании белых, и тогда он переворачивает мальчика и смотрит ему в лицо, и видит, что это его собственный сын. Ну, он на секунду отключился, едва не упал, а когда пришел в себя, оказалось, что это – какой-то совсем незнакомый ему ребенок, да к тому же белый.
– Господи…
– Да-да, конечно. Теперь ты понимаешь, почему я так волнуюсь за Ксава. А я… а я… – Эйб упорно не поднимает глаз. – Когда я увидел, что это – Лилиан, я попятился и вдруг вспомнил эту историю с Ксавом, и решил, что я схожу с ума, что это совсем не она, а у меня начались галлюцинации. А потом, когда я убедился, что это – Лилиан, точно убедился… я почувствовал облегчение.
– Я тебя понимаю.
– Да ни хрена ты не понимаешь.
Эйб вскакивает и начинает нервно ходить по мостовой: несколько шагов в одну сторону, затем, словно наткнувшись на невидимую стенку, поворот, несколько шагов назад… Он смотрит на свою руку, замечает давно забытый косяк и сует его Джиму.
– Начитался книжек и вообразил, что все тебе понятно. Но ведь сам-то ты, лично, ни с чем таким в жизни не сталкивался, откуда же тебе что-нибудь знать и понимать?
– Возможно, и так, – миролюбиво пожимает плечами Джим.
Эйб морщится и трясет головой:
– Да нет, чушь я какую-то несу. Тут каждый все прекрасно поймет, если у него хоть чуть-чуть глаза открыты. Но, по-моему, лучше уж быть мертвым, как Лилиан Кейлбахер, чем сойти с ума хотя бы на одну минуту.
– Это ты тогда решил, в тот самый момент. Естественная реакция после такого потрясения. При подобных обстоятельствах голова вообще отказывается думать.
– М-м-м. – Объяснение не кажется Эйбу особенно удовлетворительным, однако он снова присаживается на корточки, берет косяк.
– Тут почти каждый впал бы в истерику либо хлопнулся в обморок.
Эйб отрицательно качает головой, глубоко затягивается.
– Нет, не думаю.
– Во всяком случае, очень немногие решились бы поехать к ней домой, чтобы рассказать родителям.
– М-м-м.
Некоторое время они курят молча.
Джим глубоко вздыхает; он давно привык воспринимать дом Бернардов на Седельной горе как некий байронический приют, самим уже возвышенным своим – по меркам ОкО – положением располагающий к возвышенным же мыслям, однако похоже, что огромная нервная энергия Эйба способна переносить эту атмосферу куда угодно… Полутрущобная улочка смотрится сейчас как картина Эдварда Хоппера [[47 - Э.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
– Во! Отличный бросок! – поздравляет себя Джим после каждой очередной кассеты, скользящей под колеса машин и мгновенно превращающейся в осколки пластика и обрывки пленки.
Однако последнюю он толкает слишком сильно, она проскакивает колею и останавливается неподалеку от управляющей дорожки. Без секунды раздумия Джим вылезает на трассу, для чего ему приходится зацепить сумку за верхний брус ограждения и подтянуться. Оп! Выждав одну из крайне редких пауз движения, он выбегает на проезжую часть, хватает кассету, спотыкается и чуть не падает, аккуратно возлагает свою жертву на самую середину черной полосы и бросается назад, к лестнице.
Очередная машина разносит кассету в Хлам.
Джим спускается, опасливо и неловко. Коснувшись наконец ногами твердой, надежной земли, он с шумом переводит дыхание.
– А может, и стоило оставить хоть одну? – Он смеется. – Не, голуба, теперь уж обратной дороги нет. Ты свободен, нравится тебе это или не нравится.
В небе плывут длинные, перепутанные обрывки пленки.
Глава 64
Едва успел Джим вернуться в свою квартиру – столь же кошмарную, как и прежде, до изгнания образа Вирджинии, – как в дверь постучали; он нехотя поплелся открывать.
– Эйб! Чего ты так поздно?
Эйб косовато улыбается.
Идиотский вопрос. Вид у Эйба измотанный, и в то же самое время какой-то вызывающий; ему нужно общество, догадывается Джим. И помощь. Ситуация, прямо скажем, невероятная. Эйб бывал в этой квартире всего раз или два, и только затем, чтобы захватить Джима по пути на какое-либо сборище. Учитывая, какой дом у него, а какой у Джима, есть самый прямой смысл поехать на Седельную и ловить кайф там, на крыше ОкО – если, конечно, Эйб намеревается ловить кайф.
– Я заехал к тебе, – хрипловато говорит Эйб, – чтобы набраться в дупель. И коротко смеется.
– А что, Сэнди нет дома?
– Вот именно. – Снова короткий смех, однако взгляд Эйба говорит Джиму, что тут совсем не все так просто. Эйб делает шаг через порог, осматривается. И неожиданно Джим видит свой хламник глазами товарища.
– Пошли посидим на улице, – говорит он. – Меня тошнит от этого места.
Они сидят на бордюрном камне, перекинув ноги через канаву, рядом с торчащим из стены пожарным гидрантом, смотрят на повисшую в воздухе трассу, на крыши машин, мчащихся в быстром ряду, на лучи фар. Двое парней, усевшихся на бордюрный камень.
Эйб вытаскивает грандиозный косяк (кроме Сэнди, таких никто не крутит), запаливает. Они с Джимом передают косяк друг другу, выпускают на безлюдную улицу огромные клубы дыма. Появляется какая-то машина, она проезжает точно через один из этих клубов, раздирает его в клочья.
– Не передавай так быстро, – говорит Эйб. – Затягивайся по два раза. Ты что, косяк курить не умеешь?
– Нет.
Они снова молчат. Не о чем говорить? Да нет, не то. Джим догадывается, что именно ценят в нем друзья, особенно – в такие моменты. Охотность, с которой он начинает разговор о самых важных, наболевших вещах.
– Так, значит, – говорит он, прокашлявшись после глубокой затяжки, – это вас вызывали на ту аварию, когда разбилась Лилиан, да?
– Да.
– Тебя и Ксавьера?
– Да. Долгая пауза.
– А как он там?
– Не знаю, – пожимает плечами Эйб. – Как всегда. Разваливается на куски, но кое-как держится. Перманентное его состояние.
– Трудно, наверное.
– Какое там трудно, невозможно. Я бы так не смог.
Эйб начинает ерзать и в конце концов устраивается в любимой своей «туземной» позе – на корточках, упершись подмышками в колени. Даже посидеть не может спокойно, не растрачивая нервной энергии.
– Как ты думаешь, сильно я изменился за последний год?
– Все меняются.
Эйб окидывает Джима взглядом, смеется:
– Что, даже ты?
– Возможно. – Джим думает о последнем месяце. – Возможно, и меняюсь наконец-то.
– Да, пожалуй, – соглашается Эйб. – Понимаешь, я тут думаю… то есть последний год я становлюсь совсем таким же, как Ксав. И начинаю сомневаться – выдержу ли я так дальше. Ведь знаешь…
Эйб наклонил голову и смотрит прямо вниз, на дно канавы; голос его звучит все напряженнее.
– Раз, когда Ксав был совсем уже на краю срыва, он сказал мне, что самое для него невозможное – те аварии, где среди пострадавших есть дети. А дело в том, что один раз он посмотрел на заднее сиденье и видит там тело, и удивляется про себя – чего это, спрашивается, чернокожий мальчишка катается в компании белых, и тогда он переворачивает мальчика и смотрит ему в лицо, и видит, что это его собственный сын. Ну, он на секунду отключился, едва не упал, а когда пришел в себя, оказалось, что это – какой-то совсем незнакомый ему ребенок, да к тому же белый.
– Господи…
– Да-да, конечно. Теперь ты понимаешь, почему я так волнуюсь за Ксава. А я… а я… – Эйб упорно не поднимает глаз. – Когда я увидел, что это – Лилиан, я попятился и вдруг вспомнил эту историю с Ксавом, и решил, что я схожу с ума, что это совсем не она, а у меня начались галлюцинации. А потом, когда я убедился, что это – Лилиан, точно убедился… я почувствовал облегчение.
– Я тебя понимаю.
– Да ни хрена ты не понимаешь.
Эйб вскакивает и начинает нервно ходить по мостовой: несколько шагов в одну сторону, затем, словно наткнувшись на невидимую стенку, поворот, несколько шагов назад… Он смотрит на свою руку, замечает давно забытый косяк и сует его Джиму.
– Начитался книжек и вообразил, что все тебе понятно. Но ведь сам-то ты, лично, ни с чем таким в жизни не сталкивался, откуда же тебе что-нибудь знать и понимать?
– Возможно, и так, – миролюбиво пожимает плечами Джим.
Эйб морщится и трясет головой:
– Да нет, чушь я какую-то несу. Тут каждый все прекрасно поймет, если у него хоть чуть-чуть глаза открыты. Но, по-моему, лучше уж быть мертвым, как Лилиан Кейлбахер, чем сойти с ума хотя бы на одну минуту.
– Это ты тогда решил, в тот самый момент. Естественная реакция после такого потрясения. При подобных обстоятельствах голова вообще отказывается думать.
– М-м-м. – Объяснение не кажется Эйбу особенно удовлетворительным, однако он снова присаживается на корточки, берет косяк.
– Тут почти каждый впал бы в истерику либо хлопнулся в обморок.
Эйб отрицательно качает головой, глубоко затягивается.
– Нет, не думаю.
– Во всяком случае, очень немногие решились бы поехать к ней домой, чтобы рассказать родителям.
– М-м-м.
Некоторое время они курят молча.
Джим глубоко вздыхает; он давно привык воспринимать дом Бернардов на Седельной горе как некий байронический приют, самим уже возвышенным своим – по меркам ОкО – положением располагающий к возвышенным же мыслям, однако похоже, что огромная нервная энергия Эйба способна переносить эту атмосферу куда угодно… Полутрущобная улочка смотрится сейчас как картина Эдварда Хоппера [[47 - Э.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136