Валить-то их относительно просто, немногим сложнее, чем апельсины: всего-то несколько надрезов пилой, правда, на этот раз дерево сперва обвязывают веревкой, чтобы уронить его в нужном направлении. Но затем ствол нужно разрезать на части, как это делают настоящие, в лесу, лесорубы. При помощи бульдозеров или небольших подъемных кранов огромные цилиндры загружаются в кузовы самосвалов. Эвкалиптовые пни очень упрямы; приходится много копать, перерубать самые толстые корни, и только тогда трактору удается сделать свое дело. Высаживались эвкалипты настолько близко друг к другу, что их корни переплелись намертво, поэтому безопаснее всего сперва спилить каждое третье дерево, и только потом браться за остальные. Пахнут эвкалипты еще сильнее, чем апельсиновые деревья. Зубья пилы забиваются смолой. Трудная работа.
На другом краю рощи, где деревья уже спилены, пни выкорчеваны, а воронки засыпаны бульдозером, землемеры втыкают в землю вешки с бантиками из красной пластиковой ленты на верхних концах. Вешки послужат ориентирами для операторов бетономешалок, грузовиков с огромными баками вместо кузовов; эти баки непрерывно вращаются и грохочут. Бетономешалки заливают фундаменты новых строений, это произойдет еще раньше, чем будет повалено последнее дерево.
Сейчас вечер ноябрьского, короткого дня. Начало тысяча девятьсот шестидесятых. Солнце стоит низко, и тени эвкалиптов западной защитной полосы – из них остался каждый третий – падают на то, что осталось от рощи. А не осталось ничего, кроме воронок: воронки, да кучи древесных обрезков, наваленные рядом с грузовиками. Тракторы и бульдозеры стоят ровной желтой шеренгой, спокойные, словно динозавры. Мимо проезжают машины. Люди, закончившие на сегодня свою работу, собрались у обеденного грузовичка; один борт откинут, открывая глазу прозрачные пластиковые коробки с воздушной кукурузой и треугольными бутербродами. Кое-кто из рабочих достал из своих пикапов пиво, на звуки негромкого разговора накладывается щелканье и шипение открываемых бутылок. Мимо проезжают машины. Порывы ветра доносят отдаленный гул ньюпортской трассы. С эвкалиптов – каждого третьего – падают листья.
Поодаль от рабочих и обеденного грузовика собралась кучка детей. Мальчики играют в войну, воронки, оставшиеся на месте деревьев, превратились для них в окопы. Воронки – нечто совершенно новое, они интересны и удивительны, теперь видно, на что похожи корни апельсиновых деревьев, вопрос, всегда интересовавший ребят. Мимо проезжают машины. Один из мальчиков отходит в сторону. Отпечатавшиеся на истерзанной земле следы покрышек приводят его взгляд к бетономешалке, все еще не опорожнившей свое стальное чрево: от нее по-прежнему исходит мокрый, шелестящий рокот. Мимо проезжают машины. Остальным мальчишкам уже надоело играть, и они идут домой, обедать. Каждый – в свой собственный дом. Рабочие, стоявшие около грузовика, кончили и пиво, и разговор, они расходятся по своим пикапам – хлоп! хлоп! – и уезжают. Двое прорабов обходят голую, вздыбленную площадку и прикидывают завтрашнюю работу. Они останавливаются рядом со сваленной около размельчителя кучей веток. Мальчик сидит на краю воронки и смотрит вдаль. Мимо проезжают машины. Эвкалиптовые листья крутятся в воздухе, падают. Заходит солнце. День закончился.
На оголенное поле крадучись выползают тени.
Глава 83
Покончив с писаниной, Джим набивает текст на компьютере. Печатает его. Кладет вместе с подклеенными листками. Нет, вся эта клейка-переклейка – совсем не дело. Джим заново набивает их, дополняет, переделывает. А затем снова печатает. Ну вот. Округ Ориндж. Заголовки никогда не были его сильным местом. Назовем это, например, «Карта, порванная в клочья» – а почему бы и нет.
Ночь близится к концу. Джим поднимается на затекшие от долгого сидения ноги, ковыляет к двери, выходит на улицу. Четыре утра, самое затишье на трассах. Постояв немного, он возвращается в квартиру, берет в руки свежеотпечатанные страницы. Не большая книга, уж тем более – не великая, но зато – его собственная. Ее написали он и эта земля. И люди, жившие здесь все эти годы, ведь и они в каком-то смысле авторы Джимовой книга. Они изо всех сил старались сделать эту землю домом – за исключением, конечно же, тех, кто изо всех сил старался разрезать эту землю на клочки, распродать ее и застроить домами. Но даже и эти… Джим смеется. У него всегда было и навсегда, наверное, сохранится двойственное отношение и к родному городу, и к поколениям, его создавшим. Разве в силах человеческих отделить добро от зла, героику от аляповатой мишуры?
Ну ладно, так что же дальше? С легкой, словно воздушный шарик, головой Джим снова слоняется по квартире; только теперь его пальцы сжимают пачку листков. Что же делать дальше? А не знает он, что делать дальше. До чего же неприятно, когда все твои привычки разлетелись в мелкий дребезг, когда ты вынужден начинать жизнь с нуля, с чистой страницы, должен изобретать ее, сочинять от момента к моменту. Адский труд.
Джим съедает пригоршню чипсов, прибирает кухню. Садится за маленький кухонный столик, опускает голову на драгоценные свои страницы и ненадолго погружается в дремоту.
И видит сон. Он стоит на берегу моря, а по краю обрыва тянется трасса. Мимо проезжают машины, они двигаются медленно-медленно, и в них сидят его друзья, знакомые, родные. И эти люди держат в руках карту округа Ориндж, и они рвут ее в клочья. И отец, и Хана, и Том, и Таши, и Эйб, и мама, и Сэнди с Анджелой… Джим мечется по берегу, кричит, чтобы они перестали рвать карту, но никто его не слышит. Карта распадается на куски вроде кусков головоломки, только большие, как хорошая пицца, и все они окрашены в бледно-пастельные тона, и все его друзья и родственники берут эти куски и швыряют их, закручивая, в воздух, словно детские летающие тарелки; куски карты летят сперва быстро, потом тормозят, останавливаются и валятся, беспорядочно кувыркаясь, на широкий, как белый свет, пляж. Джим бегает за ними, собирает, а это очень трудно, потому что под ногами рыхлый песок, сверкающий драгоценными каменьями, а потом он становится на колени и пытается сложить огромную головоломку, но нужно очень спешить, времени мало, ведь скоро на пляж нахлынет волна прилива…
Джим дергается и просыпается.
Он встает, теперь у него есть план. Он поедет по сантьягской трассе до Моджеска-Каньона, потом – к дому Ханы, и он возьмет с собой эти страницы, и сядет под эвкалиптами рядом с ее белым гаражом, и будет сидеть там до тех пор, пока она не выйдет из дома или не вернется домой. А потом он уговорит ее прочитать эти страницы, чтобы она сама увидела… то, что увидит. Ну а потом… Потом – как получится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
На другом краю рощи, где деревья уже спилены, пни выкорчеваны, а воронки засыпаны бульдозером, землемеры втыкают в землю вешки с бантиками из красной пластиковой ленты на верхних концах. Вешки послужат ориентирами для операторов бетономешалок, грузовиков с огромными баками вместо кузовов; эти баки непрерывно вращаются и грохочут. Бетономешалки заливают фундаменты новых строений, это произойдет еще раньше, чем будет повалено последнее дерево.
Сейчас вечер ноябрьского, короткого дня. Начало тысяча девятьсот шестидесятых. Солнце стоит низко, и тени эвкалиптов западной защитной полосы – из них остался каждый третий – падают на то, что осталось от рощи. А не осталось ничего, кроме воронок: воронки, да кучи древесных обрезков, наваленные рядом с грузовиками. Тракторы и бульдозеры стоят ровной желтой шеренгой, спокойные, словно динозавры. Мимо проезжают машины. Люди, закончившие на сегодня свою работу, собрались у обеденного грузовичка; один борт откинут, открывая глазу прозрачные пластиковые коробки с воздушной кукурузой и треугольными бутербродами. Кое-кто из рабочих достал из своих пикапов пиво, на звуки негромкого разговора накладывается щелканье и шипение открываемых бутылок. Мимо проезжают машины. Порывы ветра доносят отдаленный гул ньюпортской трассы. С эвкалиптов – каждого третьего – падают листья.
Поодаль от рабочих и обеденного грузовика собралась кучка детей. Мальчики играют в войну, воронки, оставшиеся на месте деревьев, превратились для них в окопы. Воронки – нечто совершенно новое, они интересны и удивительны, теперь видно, на что похожи корни апельсиновых деревьев, вопрос, всегда интересовавший ребят. Мимо проезжают машины. Один из мальчиков отходит в сторону. Отпечатавшиеся на истерзанной земле следы покрышек приводят его взгляд к бетономешалке, все еще не опорожнившей свое стальное чрево: от нее по-прежнему исходит мокрый, шелестящий рокот. Мимо проезжают машины. Остальным мальчишкам уже надоело играть, и они идут домой, обедать. Каждый – в свой собственный дом. Рабочие, стоявшие около грузовика, кончили и пиво, и разговор, они расходятся по своим пикапам – хлоп! хлоп! – и уезжают. Двое прорабов обходят голую, вздыбленную площадку и прикидывают завтрашнюю работу. Они останавливаются рядом со сваленной около размельчителя кучей веток. Мальчик сидит на краю воронки и смотрит вдаль. Мимо проезжают машины. Эвкалиптовые листья крутятся в воздухе, падают. Заходит солнце. День закончился.
На оголенное поле крадучись выползают тени.
Глава 83
Покончив с писаниной, Джим набивает текст на компьютере. Печатает его. Кладет вместе с подклеенными листками. Нет, вся эта клейка-переклейка – совсем не дело. Джим заново набивает их, дополняет, переделывает. А затем снова печатает. Ну вот. Округ Ориндж. Заголовки никогда не были его сильным местом. Назовем это, например, «Карта, порванная в клочья» – а почему бы и нет.
Ночь близится к концу. Джим поднимается на затекшие от долгого сидения ноги, ковыляет к двери, выходит на улицу. Четыре утра, самое затишье на трассах. Постояв немного, он возвращается в квартиру, берет в руки свежеотпечатанные страницы. Не большая книга, уж тем более – не великая, но зато – его собственная. Ее написали он и эта земля. И люди, жившие здесь все эти годы, ведь и они в каком-то смысле авторы Джимовой книга. Они изо всех сил старались сделать эту землю домом – за исключением, конечно же, тех, кто изо всех сил старался разрезать эту землю на клочки, распродать ее и застроить домами. Но даже и эти… Джим смеется. У него всегда было и навсегда, наверное, сохранится двойственное отношение и к родному городу, и к поколениям, его создавшим. Разве в силах человеческих отделить добро от зла, героику от аляповатой мишуры?
Ну ладно, так что же дальше? С легкой, словно воздушный шарик, головой Джим снова слоняется по квартире; только теперь его пальцы сжимают пачку листков. Что же делать дальше? А не знает он, что делать дальше. До чего же неприятно, когда все твои привычки разлетелись в мелкий дребезг, когда ты вынужден начинать жизнь с нуля, с чистой страницы, должен изобретать ее, сочинять от момента к моменту. Адский труд.
Джим съедает пригоршню чипсов, прибирает кухню. Садится за маленький кухонный столик, опускает голову на драгоценные свои страницы и ненадолго погружается в дремоту.
И видит сон. Он стоит на берегу моря, а по краю обрыва тянется трасса. Мимо проезжают машины, они двигаются медленно-медленно, и в них сидят его друзья, знакомые, родные. И эти люди держат в руках карту округа Ориндж, и они рвут ее в клочья. И отец, и Хана, и Том, и Таши, и Эйб, и мама, и Сэнди с Анджелой… Джим мечется по берегу, кричит, чтобы они перестали рвать карту, но никто его не слышит. Карта распадается на куски вроде кусков головоломки, только большие, как хорошая пицца, и все они окрашены в бледно-пастельные тона, и все его друзья и родственники берут эти куски и швыряют их, закручивая, в воздух, словно детские летающие тарелки; куски карты летят сперва быстро, потом тормозят, останавливаются и валятся, беспорядочно кувыркаясь, на широкий, как белый свет, пляж. Джим бегает за ними, собирает, а это очень трудно, потому что под ногами рыхлый песок, сверкающий драгоценными каменьями, а потом он становится на колени и пытается сложить огромную головоломку, но нужно очень спешить, времени мало, ведь скоро на пляж нахлынет волна прилива…
Джим дергается и просыпается.
Он встает, теперь у него есть план. Он поедет по сантьягской трассе до Моджеска-Каньона, потом – к дому Ханы, и он возьмет с собой эти страницы, и сядет под эвкалиптами рядом с ее белым гаражом, и будет сидеть там до тех пор, пока она не выйдет из дома или не вернется домой. А потом он уговорит ее прочитать эти страницы, чтобы она сама увидела… то, что увидит. Ну а потом… Потом – как получится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136