Солнце садится, оно уже почти коснулось земли. В воздухе легкая дымка, закатные лучи окрашивают холм сочным абрикосовым цветом, скалы из серых превратились в оранжевые. Высоко в небе висят замысловатые кружева ярко-розовых перистых облаков. Вывалившиеся из стен церкви плиты оказываются прекрасными столами и стульями.
Вкус пищи тоже яркий, насыщенный, под стать краскам окружающего пейзажа. На склоне соседнего холма пасется козье стадо. Сэнди прикрывает глаза от солнца, всматривается в пару крупных черных козлов.
– Назад, в бронзовый век.
Потом они просто сидят и смотрят; солнце ушло за горизонт, краски земли быстро блекнут, выцветают, и только на закате продолжают гореть облака. Тихо, безлюдно, пустынно.
– Расскажи нам про это место, – просит Джима Анджела.
– Ну, там, на обороте карты, есть несколько строчек, и это фактически все, что я знаю. Сперва тут был минойский город, его построили примерно за две с половиной тысячи лет до Рождества Христова. Потом сюда приходили по очереди греки, римляне и византийцы. При греках город стал независимой республикой, даже чеканил свою монету. Его оставили то ли около девятисотого года нашей эры, то ли около тысяча пятисотого, после землетрясения.
– Плюс-минус шестьсот лет, совсем ерунда, – замечает Сэнди. – Господи, это какие же временные масштабы!
– Невообразимые, – кивает Джим. – Человеку их не понять, а уж нам, калифорнийцам, – тем более.
– А вот я могу, – с пол-оборота заводится Сэнди.
– Слабо!
– Не слабо!
– Слабо!..
– Хорошо, – говорит Сэнди после пятого обмена этими репликами, – попробуем вот так. Пойдем от настоящего момента назад, поколение за поколением. Будем считать, что каждое поколение – тридцать лет. Ты рассказывай нам, чем они занимались, а я буду считать.
– Ладно, попробуем.
– Последнее поколение?
– Часть Греции.
Сэнди царапает на земле черточку.
– А предыдущее?
– То же самое.
Так проходят пять поколений. Джим прикрыл глаза, он пытается вспомнить, что же там говорилось про историю Крита в путеводителях и оставшихся дома книгах.
– Ладно, а вот этот парень видел, как Крит перешел от Турции к Греции. Его отец жил при турках.
– А его отец?
– При турках.
Фразы повторяются снова и снова, медленно, – чтобы Джим не сбился со счета, – и размеренно, это похоже на какой-то странный ритуал. Шестнадцать раз!
– Бедные ребята, – бормочет Хэмфри.
– Это почему же?
– Совсем затурканные.
– Ладно, – говорит наконец Джим, – дальше пошли венецианцы.
Теперь реплика Джима меняется:
– А его отец?
– При венецианцах.
И так девять раз, а на десятый Джим добавляет:
– Кстати сказать, мы как раз добрались до конца Итано-са. До конца этого самого города.
Замечание вызывает смех. Потом идут византийцы, они повторяются семь раз, после чего Джим сообщает:
– Арабы, а точнее – сарацины, арабы из Испании. Кровавый период.
Четыре поколения под властью арабов, после чего снова идут византийцы, наступают времена, когда вот эта лежащая сейчас в развалинах церковь действовала, в ней проходили службы, ее дверь открывалась и закрывалась, все глубже и глубже процарапывался полукруг на каменных плитах пола. Пятнадцать раз сидящий с закрытыми глазами Джим повторяет:
– При византийцах.
– А его отец?
– В Итаносе. В независимом городе-государстве. Греческом по природе.
– Пусть будет просто «Итанос». А его отец?
– В Итаносе.
Эта литания повторяется двадцать шесть раз, Сэнди подает свои реплики так же медленно и размеренно. Правду говоря, все это давно вышло за пределы понимания любого из них.
– Дорические греки.
И после нескольких повторений:
– Микенские греки. Время Троянской войны.
– Так, значит, это поколение могло отправиться к Трое?
– Да.
Сэнди чуть передвигается, ему уже не хватает места для черточек, а ответ «микенские греки» повторяется восемь раз, после чего следует:
– Минойские дворцы окончательно разрушены землетрясениями. На глазах у этого поколения.
– Миноец! А его отец?
– Миноец. – И снова идет долгое, медленное, нараспев, повторение, они чувствуют, что нащупали ритм чего-то глубокого, основополагающего. Сорок раз Сэнди спрашивает: «А его отец?», и сорок раз Джим отвечает: «Миноец», их голоса начинают срываться от усталости.
А потом Джим открывает глаза и недоуменно, словно видит все окружающее впервые, озирается.
– А это поколение – просто горстка людей, приплывших сюда на лодках. До них в этих местах никто не жил. Они были рыбаками, останавливались здесь во время своих походов за рыбой. Море отстояло от этого холма футов на пятьдесят дальше, здесь была широкая прибрежная полоса. Они жили в Закросе, неподалеку от дворца, в одних домах со своими родителями, им становилось там тесно. Вот они и решили – раз мы все равно ходим в те места за рыбой, так возьмем своих жен и детей и переедем туда совсем. Это была группа хороших знакомых, им было вполне достаточно общества друг друга и своих детей, и вся эта долина находилась в полном их распоряжении. На первое время они поставили себе шалаши и тут же взялись вытесывать из мягкого камня плиты. – Джим проводит рукой по ноздреватому минойскому камню и вопросительно смотрит на Сэнди. – Ну так что?
– Значит, мы все-таки можем себе это представить, – негромко говорит Сэнди.
– Вроде да.
Сэнди считает свои отметины.
– Сто тридцать семь поколений.
Уже поздно, но они продолжают сидеть. Поднимается луна. Западный ветер приносит низкие, рваные облака, они наползают на луну, свет ложится на землю неправильными, быстро меняющимися пятнами. Обрушенные стены, разбитые камни. Невероятно долгая история, и вот эта земля снова обезлюдела.
Но не совсем; в глубине острова, там, где проходит шоссе, появляются огоньки фар. Длинные пучки света пронзают ночь, уходят куда-то вверх, а затем опускаются и скользят по погруженной во тьму земле – машина сворачивает на боковую дорогу, к Итаносу. Калифорнийцы замолкают. Машина спускается прямо к берегу, останавливается. Хлопает дверца, несколько человек быстро, весело переговариваются по-гречески. Вспыхивает фонарь, его яркий, резкий свет заливает берег; вышедшие из машины люди начинают что-то делать с лодками.
– Рыбаки! – шепчет Сэнди.
После неспешной подготовки лодки спускаются на воду, затем раздается невообразимый треск допотопных моторов. Лодки выходят из заливчика в открытое море, на носу каждой из них горит фонарь. Еще какое-то время – и вот видны уже только тусклые звездочки, медленно ползущие по зеркальной глади воды.
– Ночная ловля, – говорит Джим. – Осьминоги или кальмары.
Сэнди и Анджела подыскивают среди камней ровное место и устраиваются на ночь. Хэмфри идет в машину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
Вкус пищи тоже яркий, насыщенный, под стать краскам окружающего пейзажа. На склоне соседнего холма пасется козье стадо. Сэнди прикрывает глаза от солнца, всматривается в пару крупных черных козлов.
– Назад, в бронзовый век.
Потом они просто сидят и смотрят; солнце ушло за горизонт, краски земли быстро блекнут, выцветают, и только на закате продолжают гореть облака. Тихо, безлюдно, пустынно.
– Расскажи нам про это место, – просит Джима Анджела.
– Ну, там, на обороте карты, есть несколько строчек, и это фактически все, что я знаю. Сперва тут был минойский город, его построили примерно за две с половиной тысячи лет до Рождества Христова. Потом сюда приходили по очереди греки, римляне и византийцы. При греках город стал независимой республикой, даже чеканил свою монету. Его оставили то ли около девятисотого года нашей эры, то ли около тысяча пятисотого, после землетрясения.
– Плюс-минус шестьсот лет, совсем ерунда, – замечает Сэнди. – Господи, это какие же временные масштабы!
– Невообразимые, – кивает Джим. – Человеку их не понять, а уж нам, калифорнийцам, – тем более.
– А вот я могу, – с пол-оборота заводится Сэнди.
– Слабо!
– Не слабо!
– Слабо!..
– Хорошо, – говорит Сэнди после пятого обмена этими репликами, – попробуем вот так. Пойдем от настоящего момента назад, поколение за поколением. Будем считать, что каждое поколение – тридцать лет. Ты рассказывай нам, чем они занимались, а я буду считать.
– Ладно, попробуем.
– Последнее поколение?
– Часть Греции.
Сэнди царапает на земле черточку.
– А предыдущее?
– То же самое.
Так проходят пять поколений. Джим прикрыл глаза, он пытается вспомнить, что же там говорилось про историю Крита в путеводителях и оставшихся дома книгах.
– Ладно, а вот этот парень видел, как Крит перешел от Турции к Греции. Его отец жил при турках.
– А его отец?
– При турках.
Фразы повторяются снова и снова, медленно, – чтобы Джим не сбился со счета, – и размеренно, это похоже на какой-то странный ритуал. Шестнадцать раз!
– Бедные ребята, – бормочет Хэмфри.
– Это почему же?
– Совсем затурканные.
– Ладно, – говорит наконец Джим, – дальше пошли венецианцы.
Теперь реплика Джима меняется:
– А его отец?
– При венецианцах.
И так девять раз, а на десятый Джим добавляет:
– Кстати сказать, мы как раз добрались до конца Итано-са. До конца этого самого города.
Замечание вызывает смех. Потом идут византийцы, они повторяются семь раз, после чего Джим сообщает:
– Арабы, а точнее – сарацины, арабы из Испании. Кровавый период.
Четыре поколения под властью арабов, после чего снова идут византийцы, наступают времена, когда вот эта лежащая сейчас в развалинах церковь действовала, в ней проходили службы, ее дверь открывалась и закрывалась, все глубже и глубже процарапывался полукруг на каменных плитах пола. Пятнадцать раз сидящий с закрытыми глазами Джим повторяет:
– При византийцах.
– А его отец?
– В Итаносе. В независимом городе-государстве. Греческом по природе.
– Пусть будет просто «Итанос». А его отец?
– В Итаносе.
Эта литания повторяется двадцать шесть раз, Сэнди подает свои реплики так же медленно и размеренно. Правду говоря, все это давно вышло за пределы понимания любого из них.
– Дорические греки.
И после нескольких повторений:
– Микенские греки. Время Троянской войны.
– Так, значит, это поколение могло отправиться к Трое?
– Да.
Сэнди чуть передвигается, ему уже не хватает места для черточек, а ответ «микенские греки» повторяется восемь раз, после чего следует:
– Минойские дворцы окончательно разрушены землетрясениями. На глазах у этого поколения.
– Миноец! А его отец?
– Миноец. – И снова идет долгое, медленное, нараспев, повторение, они чувствуют, что нащупали ритм чего-то глубокого, основополагающего. Сорок раз Сэнди спрашивает: «А его отец?», и сорок раз Джим отвечает: «Миноец», их голоса начинают срываться от усталости.
А потом Джим открывает глаза и недоуменно, словно видит все окружающее впервые, озирается.
– А это поколение – просто горстка людей, приплывших сюда на лодках. До них в этих местах никто не жил. Они были рыбаками, останавливались здесь во время своих походов за рыбой. Море отстояло от этого холма футов на пятьдесят дальше, здесь была широкая прибрежная полоса. Они жили в Закросе, неподалеку от дворца, в одних домах со своими родителями, им становилось там тесно. Вот они и решили – раз мы все равно ходим в те места за рыбой, так возьмем своих жен и детей и переедем туда совсем. Это была группа хороших знакомых, им было вполне достаточно общества друг друга и своих детей, и вся эта долина находилась в полном их распоряжении. На первое время они поставили себе шалаши и тут же взялись вытесывать из мягкого камня плиты. – Джим проводит рукой по ноздреватому минойскому камню и вопросительно смотрит на Сэнди. – Ну так что?
– Значит, мы все-таки можем себе это представить, – негромко говорит Сэнди.
– Вроде да.
Сэнди считает свои отметины.
– Сто тридцать семь поколений.
Уже поздно, но они продолжают сидеть. Поднимается луна. Западный ветер приносит низкие, рваные облака, они наползают на луну, свет ложится на землю неправильными, быстро меняющимися пятнами. Обрушенные стены, разбитые камни. Невероятно долгая история, и вот эта земля снова обезлюдела.
Но не совсем; в глубине острова, там, где проходит шоссе, появляются огоньки фар. Длинные пучки света пронзают ночь, уходят куда-то вверх, а затем опускаются и скользят по погруженной во тьму земле – машина сворачивает на боковую дорогу, к Итаносу. Калифорнийцы замолкают. Машина спускается прямо к берегу, останавливается. Хлопает дверца, несколько человек быстро, весело переговариваются по-гречески. Вспыхивает фонарь, его яркий, резкий свет заливает берег; вышедшие из машины люди начинают что-то делать с лодками.
– Рыбаки! – шепчет Сэнди.
После неспешной подготовки лодки спускаются на воду, затем раздается невообразимый треск допотопных моторов. Лодки выходят из заливчика в открытое море, на носу каждой из них горит фонарь. Еще какое-то время – и вот видны уже только тусклые звездочки, медленно ползущие по зеркальной глади воды.
– Ночная ловля, – говорит Джим. – Осьминоги или кальмары.
Сэнди и Анджела подыскивают среди камней ровное место и устраиваются на ночь. Хэмфри идет в машину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136