он уже готов на физические действия, отнять у этого алкоголика кувшин, и дело с концом, но тут Дэн поднимает голову, в его покрасневших, обведенных темными кругами глазах стоит такая отчаянная боль, что Макферсон буквально отдергивает руку.
– Дерьмовая работа, – совершенно уже пьяным голосом повторяет Дэн. – Гробишь всю свою жизнь на какие-то там предложения. Конкурсные, черт побери, заявки. Работа, которая никому не нужна, которая никогда не увидит свет. Пентагон прямо-таки подзуживает компании вцепляться друг Другу в глотку. Общие конкурсы, соревнования один на один, контракты лидер-последователь. Ну прямо петушиные бои. Интересно, а может, они и вправду делают между собой ставки, кто из нас выиграет?
– Это стимулирует быстрый прогресс, – коротко замечает Макферсон. Какой, собственно, смысл говорить о подобных вещах, когда…
– Ну да, стимулирует, конечно же, стимулирует, но какой ценой? Это же пустая трата времени и сил! Для каждого проекта пять или шесть компаний разрабатывают свои отдельные предложения. Это же в шесть раз больший труд, чем если бы они работали вместе, координированно, как члены одной команды. И добро бы еще все это была легкая, пустая работа, так ведь нет, она отнимает у людей все силы, ломает им жизнь.
Судя по всему, Хьюстон вспомнил о Дон, своей союзнице – на его лице появилась такая скорбь, что Макферсон не выдержал, отвернулся и начал искать глазами официантку.
– Вся их жизнь уходит на то, чтобы успеть к сроку то с одним, то с другим предложением. И пятеро из шести работают при этом впустую. Их работа не ведет ровно никуда, по их проектам ничего не создается. Ничего, ты понимаешь, Мак, ничего! И вот так уходит вся жизнь.
– Ничего не поделаешь, – пожимает плечами Макферсон, – так уж эта жизнь устроена.
Подошла официантка, и он подписывает счет.
– И кто же ее такую, Мак, придумал? – На Макферсона смотрят мутные, ничего не соображающие глаза. – Мы, что ли, то есть американцы?
– Совершенно верно. Это – американский образ жизни. Пошли, Дэн, пора домой.
Пытаясь встать, Дэн заваливается на бок и сшибает со стола кувшин. Макферсон берет товарища под руку и кое-как проводит между столиками. Господи, это надо же насосаться до такой степени! Багровый от смущения, сопровождаемый понимающими ухмылками прочих посетителей, он выводит наконец с трудом держащегося на ногах Дэна из зала.
А потом запихивает его в машину, пристегивает ремнем, перегибается через вяло обвисшее тело и набирает на приборной доске адрес.
– Ну вот, Дэн, – в голосе Макферсона мешаются злость и сострадание. – Ты в своей машине, и она тебя довезет, а дом свой как-нибудь и сам найдешь.
– К-какой дом?
Глава 43
…При испанцах и потом, при мексиканцах, округ Ориндж был краем ранчо. На севере располагались ранчо Лос-Койотес, Лос-Аламитос, Лос-Болсас, Ла-Абра, Лос-Серритос, Каньон-де-Санта-Ана и Сантьяго-де-Санта-Ана. Средняя часть округа состояла из ранчо Болса-Чика, Трабуко, Каньяда-де-Лос-Алисос и Сан-Хоакин. На севере были ранчо Нигель, Мисьон Вьеха, Бока-де-Ла-Плайя и Ломас-де-Сантьяго.
Чтобы дать вам представление о размерах – ранчо Сан-Хоакин состояло из двух частей, первая, ранчо Сьенега-де-Лас-Ранас, «Лягушачье болото», простиралась от Ньюпортского залива до Красного холма; вторая, ранчо Болса-де-Сан-Хоакин, включала в себя большую часть земель, образовавших впоследствии ранчо Ирвина. Всего около ста сорока тысяч акров.
Размечали эти огромные земельные угодья, не слезая с лошади, при помощи мерной веревки длиной около сотни ярдов. Знаков не ставили, их роль исполняли то рощица кактусов, то побелевший череп быка, то еще что в этом роде. Большей точности просто не требовалось, земля оставалась открытой для всех, и скот перемещался по ней совершенно свободно.
Весной, после отела, устраивали отлов. Верховые пастухи, пользовавшиеся славой чуть ли не лучших наездников в истории человечества – кстати сказать, среди них было немало быстро исчезавших с лица земли индейцев, – собирали скот в стада и гнали к клеймильным пунктам; ранчо были настолько велики, что на каждом из них приходилось иметь несколько таких пунктов. Здесь же устраивалось празднество, выставлялись и украшались столы, для предстоящего пира не жалели огромных количеств мяса, бобов, лепешек и острых соусов. Каждый новорожденный теленок отмечался клеймом, приблудный скот отправлялся в соответствии с клеймами на свои ранчо, а затем начиналось веселье. Самой важной частью праздника считались конные скачки, чаще всего они проводились на дистанции в девять миль.
Другие игры имели более кровожадный характер, вот, например, одна из них. Живого петуха закапывали по шею в песок, после чего требовалось оторвать ему голову – на полном, разумеется, скаку. Ну и, конечно, разнообразные формы боя быков.
По вечерам устраивались танцы, причем здесь законодателем моды был Сан-Хуан-Капистрано, остававшийся в течение всего испано-мексиканского периода крупнейшим поселком этих мест.
Дома строились одноэтажные, из необожженного кирпича, домашняя утварь была самая простая и сплошь местного изготовления. Одежда следовала европейской моде – пятидесяти, а то и восьмидесятилетней давности, – несколько трансформированной в соответствии с местными обычаями и скромными производственными возможностями. Стекла не было вовсе. Земля и скот – вот и все, чем были богаты эти люди.
Жизнь их протекала в полном отрыве от остального мира, с одной стороны – пустые и безлюдные горы, с другой – безбрежный – и тоже безлюдный – простор океана; с тем же успехом они могли быть единственными обитателями нашей планеты.
В 1826 году, когда Джедидайя Смит сумел пройти путь от Миссури до этих мест, мексиканский губернатор Калифорнии пытался вышвырнуть его из штата. Однако следующую группу американцев, появившуюся через десять лет, встретили уже с распростертыми объятиями. Это были торговцы, они привезли разнообразные европейские товары, а уехали с грузом шкур и свечного сала.
Но далеко не все торговцы уезжали, некоторые из них прельщались этой землей и оставались здесь навсегда. Прием им оказывали самый радушный. Выучить испанский, обратиться в католичество, жениться на местной девушке, купить участок земли – не один американец и англичанин прошел этот путь и стал уважаемым членом общины. А дон Абель Стернз и дон Джон Форстер (более известный как Сан-Хуан-Капистрано, благодаря своей одержимости этой старой миссией, которую он купил после ее секуляризации) даже разбогатели.
Калифорнийцы отличались безукоризненной честностью, гордостью, щедростью, гостеприимством. Это производило глубочайшее впечатление на всех приезжавших сюда американцев, будь они хоть сто раз завзятыми антипапистами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
– Дерьмовая работа, – совершенно уже пьяным голосом повторяет Дэн. – Гробишь всю свою жизнь на какие-то там предложения. Конкурсные, черт побери, заявки. Работа, которая никому не нужна, которая никогда не увидит свет. Пентагон прямо-таки подзуживает компании вцепляться друг Другу в глотку. Общие конкурсы, соревнования один на один, контракты лидер-последователь. Ну прямо петушиные бои. Интересно, а может, они и вправду делают между собой ставки, кто из нас выиграет?
– Это стимулирует быстрый прогресс, – коротко замечает Макферсон. Какой, собственно, смысл говорить о подобных вещах, когда…
– Ну да, стимулирует, конечно же, стимулирует, но какой ценой? Это же пустая трата времени и сил! Для каждого проекта пять или шесть компаний разрабатывают свои отдельные предложения. Это же в шесть раз больший труд, чем если бы они работали вместе, координированно, как члены одной команды. И добро бы еще все это была легкая, пустая работа, так ведь нет, она отнимает у людей все силы, ломает им жизнь.
Судя по всему, Хьюстон вспомнил о Дон, своей союзнице – на его лице появилась такая скорбь, что Макферсон не выдержал, отвернулся и начал искать глазами официантку.
– Вся их жизнь уходит на то, чтобы успеть к сроку то с одним, то с другим предложением. И пятеро из шести работают при этом впустую. Их работа не ведет ровно никуда, по их проектам ничего не создается. Ничего, ты понимаешь, Мак, ничего! И вот так уходит вся жизнь.
– Ничего не поделаешь, – пожимает плечами Макферсон, – так уж эта жизнь устроена.
Подошла официантка, и он подписывает счет.
– И кто же ее такую, Мак, придумал? – На Макферсона смотрят мутные, ничего не соображающие глаза. – Мы, что ли, то есть американцы?
– Совершенно верно. Это – американский образ жизни. Пошли, Дэн, пора домой.
Пытаясь встать, Дэн заваливается на бок и сшибает со стола кувшин. Макферсон берет товарища под руку и кое-как проводит между столиками. Господи, это надо же насосаться до такой степени! Багровый от смущения, сопровождаемый понимающими ухмылками прочих посетителей, он выводит наконец с трудом держащегося на ногах Дэна из зала.
А потом запихивает его в машину, пристегивает ремнем, перегибается через вяло обвисшее тело и набирает на приборной доске адрес.
– Ну вот, Дэн, – в голосе Макферсона мешаются злость и сострадание. – Ты в своей машине, и она тебя довезет, а дом свой как-нибудь и сам найдешь.
– К-какой дом?
Глава 43
…При испанцах и потом, при мексиканцах, округ Ориндж был краем ранчо. На севере располагались ранчо Лос-Койотес, Лос-Аламитос, Лос-Болсас, Ла-Абра, Лос-Серритос, Каньон-де-Санта-Ана и Сантьяго-де-Санта-Ана. Средняя часть округа состояла из ранчо Болса-Чика, Трабуко, Каньяда-де-Лос-Алисос и Сан-Хоакин. На севере были ранчо Нигель, Мисьон Вьеха, Бока-де-Ла-Плайя и Ломас-де-Сантьяго.
Чтобы дать вам представление о размерах – ранчо Сан-Хоакин состояло из двух частей, первая, ранчо Сьенега-де-Лас-Ранас, «Лягушачье болото», простиралась от Ньюпортского залива до Красного холма; вторая, ранчо Болса-де-Сан-Хоакин, включала в себя большую часть земель, образовавших впоследствии ранчо Ирвина. Всего около ста сорока тысяч акров.
Размечали эти огромные земельные угодья, не слезая с лошади, при помощи мерной веревки длиной около сотни ярдов. Знаков не ставили, их роль исполняли то рощица кактусов, то побелевший череп быка, то еще что в этом роде. Большей точности просто не требовалось, земля оставалась открытой для всех, и скот перемещался по ней совершенно свободно.
Весной, после отела, устраивали отлов. Верховые пастухи, пользовавшиеся славой чуть ли не лучших наездников в истории человечества – кстати сказать, среди них было немало быстро исчезавших с лица земли индейцев, – собирали скот в стада и гнали к клеймильным пунктам; ранчо были настолько велики, что на каждом из них приходилось иметь несколько таких пунктов. Здесь же устраивалось празднество, выставлялись и украшались столы, для предстоящего пира не жалели огромных количеств мяса, бобов, лепешек и острых соусов. Каждый новорожденный теленок отмечался клеймом, приблудный скот отправлялся в соответствии с клеймами на свои ранчо, а затем начиналось веселье. Самой важной частью праздника считались конные скачки, чаще всего они проводились на дистанции в девять миль.
Другие игры имели более кровожадный характер, вот, например, одна из них. Живого петуха закапывали по шею в песок, после чего требовалось оторвать ему голову – на полном, разумеется, скаку. Ну и, конечно, разнообразные формы боя быков.
По вечерам устраивались танцы, причем здесь законодателем моды был Сан-Хуан-Капистрано, остававшийся в течение всего испано-мексиканского периода крупнейшим поселком этих мест.
Дома строились одноэтажные, из необожженного кирпича, домашняя утварь была самая простая и сплошь местного изготовления. Одежда следовала европейской моде – пятидесяти, а то и восьмидесятилетней давности, – несколько трансформированной в соответствии с местными обычаями и скромными производственными возможностями. Стекла не было вовсе. Земля и скот – вот и все, чем были богаты эти люди.
Жизнь их протекала в полном отрыве от остального мира, с одной стороны – пустые и безлюдные горы, с другой – безбрежный – и тоже безлюдный – простор океана; с тем же успехом они могли быть единственными обитателями нашей планеты.
В 1826 году, когда Джедидайя Смит сумел пройти путь от Миссури до этих мест, мексиканский губернатор Калифорнии пытался вышвырнуть его из штата. Однако следующую группу американцев, появившуюся через десять лет, встретили уже с распростертыми объятиями. Это были торговцы, они привезли разнообразные европейские товары, а уехали с грузом шкур и свечного сала.
Но далеко не все торговцы уезжали, некоторые из них прельщались этой землей и оставались здесь навсегда. Прием им оказывали самый радушный. Выучить испанский, обратиться в католичество, жениться на местной девушке, купить участок земли – не один американец и англичанин прошел этот путь и стал уважаемым членом общины. А дон Абель Стернз и дон Джон Форстер (более известный как Сан-Хуан-Капистрано, благодаря своей одержимости этой старой миссией, которую он купил после ее секуляризации) даже разбогатели.
Калифорнийцы отличались безукоризненной честностью, гордостью, щедростью, гостеприимством. Это производило глубочайшее впечатление на всех приезжавших сюда американцев, будь они хоть сто раз завзятыми антипапистами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136