Братья Сорокины за бутылку самогона провернули это мероприятие.
- А какая, песня? - спросила Танька.
- Вот чего не помню, того не помню... И Дуню не спросишь.
Танька задумалась...
И представилась ей такая картина.
...Летчик сидит на круглой поляне, как пастушок, и играет на трубе. Вдруг в кустах душераздирающе завопили коты.
- Кыш! - припугнул летчик и бросил в кусты консервную банку.
Коты заорали еще пуще. Тогда летчик поднялся... пошел в кусты, и в этот момент кто-то схватил его за ноги.
А дальше было так: летчик лежал в траве связанный, с кукурузным початком во рту, а два одинаковых деда в валенках вытанцовывали над ним и пели: "Ходи баба, ходи дед, заколдованный билет..."
Деды положили руки друг Другу на плечи и пошли легкой трусцой, перетряхивая ногами и плечами, как гуцулы.
Светало. Летчик не спал. Он лежал одетый на кровати в общежитии, глядел в потолок. Слушал многоголосье Кешиного храпа.
Потом встал, достал из-под кровати футляр, осторожно извлек оттуда трубу. Вышел в окно. Так было короче.
Солнце всходило над полем, и в его лучах каждая травинка казалась розовой. Стояла такая тишина, будто сам господь бог приложил палец к губам и сказал: "Тес..."
Летчик сел на пустой ящик из-под лампочек, вскинул трубу к губам и стал жаловаться. Он рассказывал о себе солнцу и полю и каждой травинке, и они его понимали.
- Слышь? - Фрося толкнула Громова в бок.
- А? Что? - проснулся Громов.
- Опять хулиганит, - наябедничала Фрося.
Громов прислушался.
В рассветной тишине тосковала труба.
- Который час? - спросил Громов.
- Шести еще нету.
- Ну это уж совсем безобразие!
Громов вылез из-под одеяла и стал натягивать брюки. Вышел на улицу.
Восход солнца, красота земли и высокое искусство трубача явились Громову во всей объективной реальности. Но Громов ничего этого не видел и не слышал. У него были другие задачи.
Громов обошел Журавлева и стал прямо перед ним, покачиваясь с пятки на носок.
Летчик увидел своего начальника. Перестал играть. Опустил трубу на колени.
- Я вас разбудил. Извините, пожалуйста...
- Лихач - раз... - Громов загнул один палец. - Пьяница - два. Бабник - три. Ночной трубач - четыре. Вот что, Журавлев, пишите-ка вы заявление об уходе. Сами. Так будет лучше и для вас, и для нас.
Летчик спрятал трубу в футляр и, глядя вниз, сказал очень серьезно:
- Василий Кузьмич, вы никому не скажете?
- Что "не скажу"? - удивился Громов.
- Я больной.
- А как же вы комиссию прошли? - удивился Громов.
- У меня необычная болезнь. Акрофобия. Боязнь высоты.
- Ну-ну... - Громов покачал головой. Сел на ящик. Закурил.
- Это у меня с детства. Я, знаете, когда был маленький, упал с качелей и с тех пор очень боюсь высоты. И падения.
- А что ж ты в летчики пошел? - спросил Громов, переходя почему-то на "ты".
- Назло себе. Чтобы преодолеть.
- Да... - Громов потушил сигарету. Встал. - А может, и не надо преодолевать. Может, тебе лучше музыкой заняться. Играл бы себе на трубе. И не упадешь никогда. Риска никакого.
- Я занимался. Я окончил музыкальное училище.
- И чего? Платят мало? Так это смотря где... Вон у нас в ресторане "Космос" Митрофанов. Трубач. Вдвое больше меня зарабатывает. И живет по-человечески. Целый день на рыбалке, а вечером веселье.
- Но ведь я считаю, что человек должен преодолевать трудности, а не идти у них на поводу, - твердо сказал летчик.
- Ну-ну... - Громов встал. Перед тем как уйти, предупредил: - Ну, а насчет амурных дел ты давай поаккуратней. Тут у нас так: или женись, или не морочь голову, или я тебя вышвырну как кота, и никакая акрофобия тебе не поможет.
Татьяна Канарейкина проехала на своем велосипеде мимо муравейника с муравьями, миновала Сукино болото, выехала на поле и покатила среди высокого ковыля. Трава была не кошена, скрывала велосипед, и если посмотреть со стороны, то можно было подумать, что Танька парит над шелковым ковылем.
У крайней избы стояла бабка Маланья и смотрела с надеждой. А из окна правления высунулась соперница, Малашкина Валя, и крикнула:
- Канарейкина! Тебя председатель зовет!
Танька сошла с велосипеда, прислонила его к забору, поправила на багажнике тяжелую сумку. Возмутилась вслух:
- Ну, Мишка... Из-за своей поганой мотоциклетки всю общественность на ноги поднял!
Она подошла к правлению колхоза. Перед тем как войти, отряхнула юбку ладошкой, покрутила бедрами, чтобы шов стал на место. Сунулась в окно, чтобы посмотреть, как в зеркало, на свое отражение. В окне на нее строго смотрели председатель колхоза Мещеряков и солист ансамбля "Романтики" Козлов из девятого "Б".
Мещеряков махнул рукой, дескать, заходи.
Танька зашла и скромно присела на кончик стула.
- Что такое Варна, знаешь? - спросил Мещеряков.
- Что? - не поняла Танька.
- Сигареты такие есть. "Варна".
- Я не курю. Врет он все.
- Кто врет?
- Мишка.
- Да подожди ты со своим Мишкой. Варна - это город в Болгарии, на море. Курорт. Усекла?
- Усекла.
- Чего ты усекла?
- Курорт.
- Ты слушай. Не перебивай. Мне сейчас звонили... Приехал мужик. Ездит по области. Собирает народные таланты. Потом, кто понравится, - возьмут в Саратов. А там, кто победит, - в Москву, а оттуда - в Болгарию на международные соревнования. Усекла?
- Спортсменов?
- Да ты слушай ухом, а не брюхом, - вмешался Козлов. - Тебе же говорят: народные таланты. Самодеятельность.
- Ну и что? - спросила Танька.
- Так вот, ансамбль просит, чтобы ты у них пела, - пояснил Мещеряков. - А то у них солистки нет.
- Это они народные таланты? - Танька с пренебрежением показала на Козлова. - Надо Маланью или Пахомова выставить. Пахомов на ложках, и на балалайке...
- Во-во... - отреагировал Козлов. - Его сейчас вся область ложками и балалайками... А мы по нему электричеством ударим.
- По кому? - не разобрала Танька.
- По мужику, который таланты собирает, - пояснил Козлов. - Ну, чего смотришь? Тебя же общественность просит. А ты кочевряжишься... А еще комсомолка... Культмассовый сектор.
- Давай, давай, Татьяна, соглашайся, а то некогда мне. Меня народ ждет...
- Тогда и Мишку надо ввести, - поставила Танька свои условия.
- Да ну его! - отказался Козлов. - Он аритмичный.
- Без Мишки я не буду.
- Ладно. Бери Мишку, - согласился Мещеряков. - Собирайте свою шантрапу и репетируйте.
- И трубача из Верхних Ямок надо взять.
- Из Верхних Ямок нельзя, - запретил Козлов. - Он не наш.
- Владимир Николаевич, это летчик, который нас опыляет. Вместе хлеб сеем. Можно сказать, член бригады.
- Ну, если вместе, значит, наш. Бери.
- Тогда пусть мне Малашкина на бланке официальное письмо отстукает: так, мол, и так... А я представитель общественности.
Николай Канарейкин сидел в аудитории машиностроительного техникума напротив очкастого парня и, беззвучно шевеля губами, смотрел в потолок.
Очкастый полистал зачетную книжку Николая, потом спросил, нарушив тягостную тишину:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174
- А какая, песня? - спросила Танька.
- Вот чего не помню, того не помню... И Дуню не спросишь.
Танька задумалась...
И представилась ей такая картина.
...Летчик сидит на круглой поляне, как пастушок, и играет на трубе. Вдруг в кустах душераздирающе завопили коты.
- Кыш! - припугнул летчик и бросил в кусты консервную банку.
Коты заорали еще пуще. Тогда летчик поднялся... пошел в кусты, и в этот момент кто-то схватил его за ноги.
А дальше было так: летчик лежал в траве связанный, с кукурузным початком во рту, а два одинаковых деда в валенках вытанцовывали над ним и пели: "Ходи баба, ходи дед, заколдованный билет..."
Деды положили руки друг Другу на плечи и пошли легкой трусцой, перетряхивая ногами и плечами, как гуцулы.
Светало. Летчик не спал. Он лежал одетый на кровати в общежитии, глядел в потолок. Слушал многоголосье Кешиного храпа.
Потом встал, достал из-под кровати футляр, осторожно извлек оттуда трубу. Вышел в окно. Так было короче.
Солнце всходило над полем, и в его лучах каждая травинка казалась розовой. Стояла такая тишина, будто сам господь бог приложил палец к губам и сказал: "Тес..."
Летчик сел на пустой ящик из-под лампочек, вскинул трубу к губам и стал жаловаться. Он рассказывал о себе солнцу и полю и каждой травинке, и они его понимали.
- Слышь? - Фрося толкнула Громова в бок.
- А? Что? - проснулся Громов.
- Опять хулиганит, - наябедничала Фрося.
Громов прислушался.
В рассветной тишине тосковала труба.
- Который час? - спросил Громов.
- Шести еще нету.
- Ну это уж совсем безобразие!
Громов вылез из-под одеяла и стал натягивать брюки. Вышел на улицу.
Восход солнца, красота земли и высокое искусство трубача явились Громову во всей объективной реальности. Но Громов ничего этого не видел и не слышал. У него были другие задачи.
Громов обошел Журавлева и стал прямо перед ним, покачиваясь с пятки на носок.
Летчик увидел своего начальника. Перестал играть. Опустил трубу на колени.
- Я вас разбудил. Извините, пожалуйста...
- Лихач - раз... - Громов загнул один палец. - Пьяница - два. Бабник - три. Ночной трубач - четыре. Вот что, Журавлев, пишите-ка вы заявление об уходе. Сами. Так будет лучше и для вас, и для нас.
Летчик спрятал трубу в футляр и, глядя вниз, сказал очень серьезно:
- Василий Кузьмич, вы никому не скажете?
- Что "не скажу"? - удивился Громов.
- Я больной.
- А как же вы комиссию прошли? - удивился Громов.
- У меня необычная болезнь. Акрофобия. Боязнь высоты.
- Ну-ну... - Громов покачал головой. Сел на ящик. Закурил.
- Это у меня с детства. Я, знаете, когда был маленький, упал с качелей и с тех пор очень боюсь высоты. И падения.
- А что ж ты в летчики пошел? - спросил Громов, переходя почему-то на "ты".
- Назло себе. Чтобы преодолеть.
- Да... - Громов потушил сигарету. Встал. - А может, и не надо преодолевать. Может, тебе лучше музыкой заняться. Играл бы себе на трубе. И не упадешь никогда. Риска никакого.
- Я занимался. Я окончил музыкальное училище.
- И чего? Платят мало? Так это смотря где... Вон у нас в ресторане "Космос" Митрофанов. Трубач. Вдвое больше меня зарабатывает. И живет по-человечески. Целый день на рыбалке, а вечером веселье.
- Но ведь я считаю, что человек должен преодолевать трудности, а не идти у них на поводу, - твердо сказал летчик.
- Ну-ну... - Громов встал. Перед тем как уйти, предупредил: - Ну, а насчет амурных дел ты давай поаккуратней. Тут у нас так: или женись, или не морочь голову, или я тебя вышвырну как кота, и никакая акрофобия тебе не поможет.
Татьяна Канарейкина проехала на своем велосипеде мимо муравейника с муравьями, миновала Сукино болото, выехала на поле и покатила среди высокого ковыля. Трава была не кошена, скрывала велосипед, и если посмотреть со стороны, то можно было подумать, что Танька парит над шелковым ковылем.
У крайней избы стояла бабка Маланья и смотрела с надеждой. А из окна правления высунулась соперница, Малашкина Валя, и крикнула:
- Канарейкина! Тебя председатель зовет!
Танька сошла с велосипеда, прислонила его к забору, поправила на багажнике тяжелую сумку. Возмутилась вслух:
- Ну, Мишка... Из-за своей поганой мотоциклетки всю общественность на ноги поднял!
Она подошла к правлению колхоза. Перед тем как войти, отряхнула юбку ладошкой, покрутила бедрами, чтобы шов стал на место. Сунулась в окно, чтобы посмотреть, как в зеркало, на свое отражение. В окне на нее строго смотрели председатель колхоза Мещеряков и солист ансамбля "Романтики" Козлов из девятого "Б".
Мещеряков махнул рукой, дескать, заходи.
Танька зашла и скромно присела на кончик стула.
- Что такое Варна, знаешь? - спросил Мещеряков.
- Что? - не поняла Танька.
- Сигареты такие есть. "Варна".
- Я не курю. Врет он все.
- Кто врет?
- Мишка.
- Да подожди ты со своим Мишкой. Варна - это город в Болгарии, на море. Курорт. Усекла?
- Усекла.
- Чего ты усекла?
- Курорт.
- Ты слушай. Не перебивай. Мне сейчас звонили... Приехал мужик. Ездит по области. Собирает народные таланты. Потом, кто понравится, - возьмут в Саратов. А там, кто победит, - в Москву, а оттуда - в Болгарию на международные соревнования. Усекла?
- Спортсменов?
- Да ты слушай ухом, а не брюхом, - вмешался Козлов. - Тебе же говорят: народные таланты. Самодеятельность.
- Ну и что? - спросила Танька.
- Так вот, ансамбль просит, чтобы ты у них пела, - пояснил Мещеряков. - А то у них солистки нет.
- Это они народные таланты? - Танька с пренебрежением показала на Козлова. - Надо Маланью или Пахомова выставить. Пахомов на ложках, и на балалайке...
- Во-во... - отреагировал Козлов. - Его сейчас вся область ложками и балалайками... А мы по нему электричеством ударим.
- По кому? - не разобрала Танька.
- По мужику, который таланты собирает, - пояснил Козлов. - Ну, чего смотришь? Тебя же общественность просит. А ты кочевряжишься... А еще комсомолка... Культмассовый сектор.
- Давай, давай, Татьяна, соглашайся, а то некогда мне. Меня народ ждет...
- Тогда и Мишку надо ввести, - поставила Танька свои условия.
- Да ну его! - отказался Козлов. - Он аритмичный.
- Без Мишки я не буду.
- Ладно. Бери Мишку, - согласился Мещеряков. - Собирайте свою шантрапу и репетируйте.
- И трубача из Верхних Ямок надо взять.
- Из Верхних Ямок нельзя, - запретил Козлов. - Он не наш.
- Владимир Николаевич, это летчик, который нас опыляет. Вместе хлеб сеем. Можно сказать, член бригады.
- Ну, если вместе, значит, наш. Бери.
- Тогда пусть мне Малашкина на бланке официальное письмо отстукает: так, мол, и так... А я представитель общественности.
Николай Канарейкин сидел в аудитории машиностроительного техникума напротив очкастого парня и, беззвучно шевеля губами, смотрел в потолок.
Очкастый полистал зачетную книжку Николая, потом спросил, нарушив тягостную тишину:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174