- Почему?
- Потому что любовь всегда сильнее человека. А смерть - инъекция счастья.
Я не очень поняла, но перевернула несколько страниц обратно и стала играть сначала.
Игнатий подтащил свой стул к моему, забрал у меня два верхних голоса, оккупировал половину клавиатуры. Мы играли в четыре руки, толкаясь локтями.
За окном шел дождь.
Звуки не впитывались в стены, а отражались от них, и весь наш класс был наполнен любовью, как смерть, и смертью, как любовь.
Лариска вросла глазами в профиль Игнатия, и, если бы ей предложили пожертвовать для него почку, она не задумываясь отдала бы две. На другом берегу стояла Петропавловская крепость. Пристани речных трамвайчиков были занесены снегом и походили на ларьки.
Мы медленно брели в сторону Летнего сада. С Невы дул промозглый ветер, но в нем уже плавали ионы весны.
- У него лицо переделено на три части, - сказала Лариска. - Купол лба, брови и глаза - это его духовность. Нос - мужественность, у него профиль императора. А губы и подбородок - это его эгоцентризм и жестокость. Ты обратила внимание, какой у него омерзительный рот!
Лариска остановилась, и я тоже вынуждена была остановиться и честно вспоминать, какой у Игнатия нос, рот и купол лба.
- И-г-н-а-т-и-й! - выговорила Лариска. - Послушай: только гласные и мягкие согласные. Какое нежное и мужественное сочетание. Простое и породистое. По-испански это звучит Игнасьо.
- А по-русски Игнат, - дополнила я.
- Дура! - с превосходством сказала Лариска.
Я обиделась, но промолчала.
- А ты заметила, как он смеется? Как будто произносит букву "т". Т-т-т-т-т...
- Отстань! - потребовала я.
- А как ты думаешь, я ему хоть немножко нравлюсь?
- Нравишься, нравишься...
- А с чего ты взяла?
- Вижу!
- А как это заметно?
- Он бронзовеет, - определила я, подразумевая под этим неприступность Игнатия и его цвет лица.
Мы вошли в Летний сад. Статуи стояли закутанные в белое, как в саваны.
- Какие молодцы! - похвалила Лариска.
- Кто?
- Древние греки. И те, кто разбил Летний сад. Они ведь его не себе делали, а нам.
- И себе тоже.
- Себе чуть-чуть...
Мы подошли к прудам. Лед был серый, набухший весною. Я мысленно поставила на лед ногу, мысленно провалилась и мысленно содрогнулась.
Лариска смотрела на лед яркими незрячими глазами. У нее были свои ассоциации.
- Представляешь... - проговорила она. - Океан, ночь, вода черная, небо черное, горизонта не видно. Сплошная чернота, будто земной шар на боку... Не поймешь, где вода, где воздух... И вдруг рарака засветится точечкой, и сразу понятно: вот небо, вот море. Просто сейчас ночь, а будет утро...
- А что это "рарака"?
- Морской светлячок. В море живет.
Я не понимала, какое отношение это имеет к Игнатию, но обязательно должно было как-то его касаться, потому что вне Игнатия не существовало ничего.
- Он моя рарака, - сказала Лариска. - Если он есть, я обязательно выплыву... Конечно, мне до него как до Турции. Но я буду плыть к нему всю жизнь, пока не помру где-нибудь на полдороге.
- Счастливая! - позавидовала я. - Знаешь, куда тебе плыть.
- И ты знаешь, - серьезно сказал Лариска. - У тебя своя рарака. Талант.
- А что мне с него?
- Другим хорошо.
- Так ведь это другим.
- Ты будешь жечь свой костер для людей. Как древние греки. В этом твое назначение.
- Значит, я буду жечь костер, а ты около него греться?
- У меня свой костер, - сказала Лариска. - Костер любви.
Подул ветер, вздыбил челку над чистым Ларискиным лбом.
Мы побрели по тропинке Летнего сада, где когда-то Лиза встретила на свою голову Германна.
- Давай споем, - предложила я. - Три, четыре...
- А-а-а... - затянули мы с Лариской.
У нас была такая игра: выбросить звук одновременно, как карту, - каждая свой, и слушать, в какой они сплетаются интервал - терция, секунда, секста...
Сегодня получился унисон. Довольно редкое совпадение.
- Давай еще раз, - сказала Лариска.
- А-а-а-а... - затянули мы одновременно.
Снова получился унисон. Мы остановились и засмеялись.
Наверное, наши души были одинаково настроены в этот день, как два камертона, и отзывались Летнему саду одинаковым числом колебаний.
У Баха было двадцать один человек детей: семь от первой жены и четырнадцать от второй. Эти дети, должно быть, шуршали за стеной, как мухи в кулаке. А Бах уходил в свою комнату, снимал парик и баловался на клавесине.
Я не думаю, чтобы его одолевали сильные страсти, восторги упоения. Он раскладывал свою полифонию интуитивно, как гений, и точно, как математик. Поэтому я не люблю играть Баха с педалью.
Я сидела дома, играла Баха и ждала Лариску. Сегодня Лариска должна была объявить Игнатию о своей любви и послушать, что он скажет в ответ.
Я осталась дома, чтобы не являться на чтение партитур. А чтобы мой прогул не выглядел нарочитым, я не пошла в училище вообще.
В дверь позвонили. Это с войны полов явилась Лариска с трофеями.
Она медленно переступила через порог, вошла в прихожую. Качнулась к стене и припала лицом к обоям.
- Перестань грызть стену, - сказала я. - Что случилось?
Лариска молчала. Она стояла, раскинув руки, как Христос, если бы его прислонили к кресту не затылком, а лицом.
- Что случилось? - испугалась я.
Лариска не пошевелилась.
- Ну, что? - допытывалась я.
- Ничего, - вдруг спокойно проговорила Лариска и отошла от стены. - Я играла, потом перестала играть. Он спросил: "Чего же вы остановились?"
- А ты?
- Я стала играть дальше и доиграла до конца.
- А потом?
- Потом был звонок.
- И ты ничего не сказала?
- Он запретил.
- Как? - не поняла я.
- Глазами. Он так посмотрел, что я ничего не могла сказать.
Лариска говорила тихо и без выражения. У нее не было сил раскрашивать текст интонациями.
- Поешь чего-нибудь, - сказала я.
- Не могу... - прошептала Лариска. Губы у нее были серые.
- Тебе плохо? - испугалась я.
- Нет. Мне никак.
Я привела ее в комнату и уложила на диван. Дала под голову подушку, а сверху кинула плед.
- Твои скоро вернутся? - спросила Лариска.
- У них дежурство.
Лариска съежилась и закрыла глаза. Ресницы ее легли на щеки.
- Мне уйти? - спросила я.
Лариска потрясла головой, не открывая глаз.
Я села к роялю и стала тихо играть Баха.
Лариска открыла глаза и долго глядела перед собой. Потом забормотала: "Не думать, не думать, не думать, не думать..."
Я перестала играть и спросила:
- Ты сошла с ума?
- Нет, - сказала Лариска. - Это моя гимнастика. Я каждое утро просыпаюсь - и как молитву: "Мужество, мужество, мужество..." Раз пятьсот. И перед сном тоже: "Надежда, надежда, надежда, надежда, надежда..."
Лариска заплакала. Из глаз на подушку поползли слезы. Эти слезы были такие горячие и горючие, что, мне казалось, прожгут насквозь подушку и диван.
- Господи! - вздохнула я. - Да ты оглянись по сторонам. Сколько вокруг настоящих мужчин, которые только и мечтают, чтобы их прибрала к рукам такая девчонка, как ты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174