Подойдя к самому краю балкона, он посмотрел вниз и увидел
высокую, ссутулившуюся фигуру, пересекавшую по диагонали Манежную площадь. В
небе над городом висели продолговатые сигары аэростатов. Зенитные прожектора,
несмотря на отсутствие тревоги, время от времени для очистки совести
пересекали небесный свод. Человек, переходивший по диагонали Манежную площадь,
все время находился в поле зрения Алексея Ивановича, он буквально следил за
ним точно так же, как смотрит мощный прожектор за ускользающим крестом
мессершмита. И вдруг, вдруг этот человек исчез, до ближайшего угла было, по
крайней мере, метров сто пятьдесят, но человека уже не было, не было и все, он
прямо-таки растворился в серебристой московской метели, пропал прямо в сердце
великой Родины, будто вовсе его и не существовало. Алексей Иванович выронил
папиросу и она полетела вниз, мигая красною точкой. "Что со мной происходит?
Только что я видел идущего человека, и вот уже его нет", - подумал Алексей
Иванович, проводя рукой по лицу. Но вот потерянный из виду снова возник,
теперь уже на брусчатке Красной площади, толстым шарфом протянутой в сторону
Манежной. Расстояние в двести метров он перелетел по воздуху. "Как такое может
быть?" - бормотал себе под нос Алексей Иванович. -" Но этому есть объяснение,
не может быть, что бы этому не было объяснения. Скорее всего, я просто уснул,
а когда проснулся, то снова увидел его". Но было это объяснение
неправдоподобным, так как знал Алексей Иванович, что не было никакого сна, а
был неизвестный, перемещавшийся по Манежной загадочным образом. Уже лежа в
постели, Алексей Иванович пытался найти хотя бы какое-то объяснение этому
событию и найти его не мог.
Глава двадцать пятая.
Клавдия Нестеренко, необразованная рабочая, едва умеющая писать, протирала
мокрой тряпкой бронзовую фигуру рабочего с огромным пистолетом в руке.
Эскалаторы были остановлены, зал был совершенно пустым. Клавдия поправила
волосы и бросила в ведро мокрую тряпку. Спускаясь по лестнице, она посмотрела
в зал, и увидела высокую, худую женщину в черной одежде и черных ботинках со
шнуровкой на каблуке.
- Гражданка! - окликнула Клавдия. - Метро закрыто! Немедленно покиньте зал!
Однако на возглас женщина не обернулась. Тогда Клавдия, в ведении которой
находились и эти тяжелые, неуклюжие фигуры, и лестница, и ведро с тряпкой,
вытянула вперед руки и приготовилась оскорблять. И в ту секунду, когда слова
были уже готовы сорваться со злого женского языка, незнакомка, уже почти
шагнувшая на ступень неподвижного эскалатора, вдруг исчезла. И пережила
товарищ Нестеренко такое же неожиданное и трудно объяснимое словами чувство
потери, подобное тому, какое пережила она прошлым летом в деревне, когда погас
колхозный кинопроектор и на экране, где только что двигались люди с саблями,
возникла кромешная тьма. Ошеломленная таким разворотом событий двинулась она к
эскалатору и, посмотрев вверх, увидела на другом конце узкую черную спину,
готовую исчезнуть под куполом павильона.
Глава двадцать шестая.
Куранты на Спасской башне отбили для многих долгожданную полночь. Сменился
караул у Мавзолея. Сменились посты МГБ. Над каменной брусчаткой двигались
тихие струйки январской поземки. Гигантская полная луна освещала застывших
солдат караула и редких прохожих, пересекающих площадь. По каменным ступенькам
Мавзолея с правой и левой стороны с интервалом в несколько минут поднимались
на трибуну капища дико одетые существа. Солдат караула видел одного из этих
людей. На человеке этом было надето рваное пальто. Он был без шапки, густые
вьющиеся кольцами волосы обсыпаны снегом, и что наиболее сильно впечатлило
солдата так это то, что мужчина был совершенно босым. Босой двигался по
диагонали, так что второй караульный видеть его не мог. Метров за двадцать от
входа в главную могилу страны босой человек прямо на глазах часового исчез, то
есть превратился в воздух, будто его и не было. Сам часовой, простой парнишка
из глухого сибирского села, сразу же подумал о ведьмах и оборотнях и, не
смотря на то, что он был комсомольцем и совсем не верил во всю эту
потустороннюю гадость, тем не менее, он стал молиться своими словами и теми,
которые слышал в детстве от древней выжившей из ума прабабки. Он молился,
путая род и местоимение, и чем активнее были его самодельные молитвы, тем
больше раскалялся штык карабина, который он держал перед собой. "Слова могут
расплавить металл", - подумал часовой. Но вот штык начинает темнеть, а слова
молитвы звучат внутри его сознания все глуше и глуше, пока не превращаются в
некоторый бессвязный шепот, похожий на громкое журчание воды.
Глава двадцать седьмая.
Темно-серая эмка наружного наблюдения была припаркована на противоположной от
мавзолея стороне Красной площади. В машине находилось двое сотрудников. Один
из них спал, облокотившись головой на стекло. Другой, сидящий за баранкой,
стриг ногти маленькими маникюрными ножницами. Над рулевой панелью лежал
замшевый чехол, на котором серебряными буквами было написано слово "Золинген".
Оторвавшись от ногтей, агент бросил бессмысленный механический взгляд на
лобовое стекло и в прямом смысле остолбенел. Прямо на крышу мавзолея из
бездонной и черной глубины воздуха медленно опускался столб серебристого
цвета. Он был похож на огромный палец, спрятанный за облаками руки, не имеющей
ногтей. В буквальном смысле, открыв рот, смотрел агент на необыкновенное это
явление. Наверное, так же, как некогда его дикие предки с чувством священного
ужаса наблюдали за радугой, за движением луны в последней фазе и солнечным
затмением. Однако у сотрудника МГБ с сердцем все было в порядке, оно у него
никогда не болело и работало, как швейцарский хронометр. Но, увидев это, он
открыл рот и не смог произнести ни слова, и всего его в буквальном смысле
перекосило. Он почувствовал, как у него цепенеет челюсть и отнимаются пальцы
на ногах и руках. Он было хотел пошевелиться, что бы растолкать напарника, но
этого сделать не смог и вместо слов из гортани его вырывался тонкий неприятный
свист, напоминающий капризное дребезжание закипевшего чайника. И много людей,
специально обученных для наблюдения за сердцем родины, так же, как и сотрудник
МГБ, сидящий в автомобиле, были парализованы необыкновенным этим зрелищем и в
этот момент не могли не только пошевелиться, но даже подать какой-нибудь
членораздельный возглас. А столб лунного света, на короткое время омертвивший
специально обученных людей, неумолимо приближался к крыше мавзолея, пока, в
конце концов, не встал над ней, как вандомская колонна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
высокую, ссутулившуюся фигуру, пересекавшую по диагонали Манежную площадь. В
небе над городом висели продолговатые сигары аэростатов. Зенитные прожектора,
несмотря на отсутствие тревоги, время от времени для очистки совести
пересекали небесный свод. Человек, переходивший по диагонали Манежную площадь,
все время находился в поле зрения Алексея Ивановича, он буквально следил за
ним точно так же, как смотрит мощный прожектор за ускользающим крестом
мессершмита. И вдруг, вдруг этот человек исчез, до ближайшего угла было, по
крайней мере, метров сто пятьдесят, но человека уже не было, не было и все, он
прямо-таки растворился в серебристой московской метели, пропал прямо в сердце
великой Родины, будто вовсе его и не существовало. Алексей Иванович выронил
папиросу и она полетела вниз, мигая красною точкой. "Что со мной происходит?
Только что я видел идущего человека, и вот уже его нет", - подумал Алексей
Иванович, проводя рукой по лицу. Но вот потерянный из виду снова возник,
теперь уже на брусчатке Красной площади, толстым шарфом протянутой в сторону
Манежной. Расстояние в двести метров он перелетел по воздуху. "Как такое может
быть?" - бормотал себе под нос Алексей Иванович. -" Но этому есть объяснение,
не может быть, что бы этому не было объяснения. Скорее всего, я просто уснул,
а когда проснулся, то снова увидел его". Но было это объяснение
неправдоподобным, так как знал Алексей Иванович, что не было никакого сна, а
был неизвестный, перемещавшийся по Манежной загадочным образом. Уже лежа в
постели, Алексей Иванович пытался найти хотя бы какое-то объяснение этому
событию и найти его не мог.
Глава двадцать пятая.
Клавдия Нестеренко, необразованная рабочая, едва умеющая писать, протирала
мокрой тряпкой бронзовую фигуру рабочего с огромным пистолетом в руке.
Эскалаторы были остановлены, зал был совершенно пустым. Клавдия поправила
волосы и бросила в ведро мокрую тряпку. Спускаясь по лестнице, она посмотрела
в зал, и увидела высокую, худую женщину в черной одежде и черных ботинках со
шнуровкой на каблуке.
- Гражданка! - окликнула Клавдия. - Метро закрыто! Немедленно покиньте зал!
Однако на возглас женщина не обернулась. Тогда Клавдия, в ведении которой
находились и эти тяжелые, неуклюжие фигуры, и лестница, и ведро с тряпкой,
вытянула вперед руки и приготовилась оскорблять. И в ту секунду, когда слова
были уже готовы сорваться со злого женского языка, незнакомка, уже почти
шагнувшая на ступень неподвижного эскалатора, вдруг исчезла. И пережила
товарищ Нестеренко такое же неожиданное и трудно объяснимое словами чувство
потери, подобное тому, какое пережила она прошлым летом в деревне, когда погас
колхозный кинопроектор и на экране, где только что двигались люди с саблями,
возникла кромешная тьма. Ошеломленная таким разворотом событий двинулась она к
эскалатору и, посмотрев вверх, увидела на другом конце узкую черную спину,
готовую исчезнуть под куполом павильона.
Глава двадцать шестая.
Куранты на Спасской башне отбили для многих долгожданную полночь. Сменился
караул у Мавзолея. Сменились посты МГБ. Над каменной брусчаткой двигались
тихие струйки январской поземки. Гигантская полная луна освещала застывших
солдат караула и редких прохожих, пересекающих площадь. По каменным ступенькам
Мавзолея с правой и левой стороны с интервалом в несколько минут поднимались
на трибуну капища дико одетые существа. Солдат караула видел одного из этих
людей. На человеке этом было надето рваное пальто. Он был без шапки, густые
вьющиеся кольцами волосы обсыпаны снегом, и что наиболее сильно впечатлило
солдата так это то, что мужчина был совершенно босым. Босой двигался по
диагонали, так что второй караульный видеть его не мог. Метров за двадцать от
входа в главную могилу страны босой человек прямо на глазах часового исчез, то
есть превратился в воздух, будто его и не было. Сам часовой, простой парнишка
из глухого сибирского села, сразу же подумал о ведьмах и оборотнях и, не
смотря на то, что он был комсомольцем и совсем не верил во всю эту
потустороннюю гадость, тем не менее, он стал молиться своими словами и теми,
которые слышал в детстве от древней выжившей из ума прабабки. Он молился,
путая род и местоимение, и чем активнее были его самодельные молитвы, тем
больше раскалялся штык карабина, который он держал перед собой. "Слова могут
расплавить металл", - подумал часовой. Но вот штык начинает темнеть, а слова
молитвы звучат внутри его сознания все глуше и глуше, пока не превращаются в
некоторый бессвязный шепот, похожий на громкое журчание воды.
Глава двадцать седьмая.
Темно-серая эмка наружного наблюдения была припаркована на противоположной от
мавзолея стороне Красной площади. В машине находилось двое сотрудников. Один
из них спал, облокотившись головой на стекло. Другой, сидящий за баранкой,
стриг ногти маленькими маникюрными ножницами. Над рулевой панелью лежал
замшевый чехол, на котором серебряными буквами было написано слово "Золинген".
Оторвавшись от ногтей, агент бросил бессмысленный механический взгляд на
лобовое стекло и в прямом смысле остолбенел. Прямо на крышу мавзолея из
бездонной и черной глубины воздуха медленно опускался столб серебристого
цвета. Он был похож на огромный палец, спрятанный за облаками руки, не имеющей
ногтей. В буквальном смысле, открыв рот, смотрел агент на необыкновенное это
явление. Наверное, так же, как некогда его дикие предки с чувством священного
ужаса наблюдали за радугой, за движением луны в последней фазе и солнечным
затмением. Однако у сотрудника МГБ с сердцем все было в порядке, оно у него
никогда не болело и работало, как швейцарский хронометр. Но, увидев это, он
открыл рот и не смог произнести ни слова, и всего его в буквальном смысле
перекосило. Он почувствовал, как у него цепенеет челюсть и отнимаются пальцы
на ногах и руках. Он было хотел пошевелиться, что бы растолкать напарника, но
этого сделать не смог и вместо слов из гортани его вырывался тонкий неприятный
свист, напоминающий капризное дребезжание закипевшего чайника. И много людей,
специально обученных для наблюдения за сердцем родины, так же, как и сотрудник
МГБ, сидящий в автомобиле, были парализованы необыкновенным этим зрелищем и в
этот момент не могли не только пошевелиться, но даже подать какой-нибудь
членораздельный возглас. А столб лунного света, на короткое время омертвивший
специально обученных людей, неумолимо приближался к крыше мавзолея, пока, в
конце концов, не встал над ней, как вандомская колонна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45