Она ходила вокруг кровати, выуживая из груды тряпок,
лежащих на кресле, чулки, рубашки и лифчики. Одевалась она медленно и долго, и
постоянное шуршание материала раздражало его. Она выщипывала пинцетом густые
черные брови и что-то выдавливала на лице маленькими стеклянными лопаточками.
Однажды Коля проснулся позже обычных девяти часов и обнаружил, что жены его
уже нет. Он послонялся по комнатам, поискал неизвестно что и отправился в душ.
Там, стоя под теплыми струями воды, он увидел лицо Божены. Мертвое, с
закрытыми глазами, в пузырящейся пене возникло оно в белом овале унитаза,
расположенного в каком-нибудь полуметре от душа. Видение это длилось всего
ничего, какую-нибудь незначительную маленькую часть от минуты, но за короткое
время через сознание Журавлева в обратном порядке пронеслись все более или
менее значительные события, случившиеся в его жизни. Встреча с министром,
убийство гестаповца и Божены, ликвидация генерала, женитьба, учеба и детство,
бесконечные эпизоды детства, нанизанные один на другой, как бусы в ожерелье
дикаря. Возникло лицо Божены и исчезло, и показалось майору Журавлеву, что
вокруг его головы заботливые женские пальцы завязали тонкую красную ленточку.
Несколько дней подряд у Журавлева болел зуб, он глотал таблетки, делал
водочные компрессы, но ничего не помогало. Страшно боявшийся зубной боли
Журавлев медленно одевался. Нижние глазные зубы разрушенные, как город после
бомбежки, неприятно кололи язык. Зубы требовали немедленного вмешательства.
Боль была невыносимой. Несколько дней автомобиль его находился на
профилактике. По эскалатору спускался Журавлев в подземелье станции им.
Маяковского. Навстречу ехала разношерстная публика военного города.
Бесконечные, мрачные пальто и шинели и только на светлых, не подпорченных
временем лицах юности горели сильные фонарики глаз, готовых влюбляться и
смотреть без конца. И вдруг на противоположном поднимающемся навстречу
эскалаторе Журавлев увидел женщину среднего роста в вязанной коричневой
шапочке. Она ехала, опустив глаза на ступени, но что-то показалось Журавлеву в
е„ облике страшно знакомым. Обернувшись, смотрел он на уплывающую вверх
коричневую шапочку. Взгляд его словно прикрепился к ней, и вот женщина, не
выдержав такой целенаправленной волны внимания, обернулась. С вершины
эскалатора на майора НКВД Николая Журавлева смотрел череп, туго обтянутый
кожей со следами ожогов от кислоты. Это было вконец изуродованное лицо, почти
не имеющее отношения к жизни. Николай ждал поезда, облокотившись на одну из
многочисленных колонн станции, и в его сознании не было света. В одном
полушарии мозга располагался унитаз с мертвым лицом Божены, а в другом вязаная
шапка, натянутая на череп. Из квадратной дыры туннеля появился темно-синий
вагон. Журавлев стоял почти у самого края платформы. Его дорогие купленные за
границей ботинки наступали на полоску из белого кафеля, бегущую вдоль перрона,
ближе которой подходить было нельзя. И вдруг за спиной Журавлева как-то сразу
и со всех сторон возник громкий шум. Долго не было поезда, и на перроне
собралась порядочная толпа. И вот через эту толпу продирался совершенно пьяный
человек без шапки с подбитым глазом. В одной руке у него была авоська, а в
дугой рыбный сачок на длинной металлической палке. Толпа уже ревела "Милиция"
и мужик, чувствуя что его сейчас свяжут и арестуют, действовал ещ„ более
решительно. Он медленно продирался вперед к цели, известной только ему одному.
И уже на огромном этом медвежеподобном существе повисла толпа, а из глубины
зала бежали два милиционера, мужчина и женщина в темно-синих шинелях. И
медленно ползла вперед синяя гусеница метро. И сделав последний отчаянный
рывок перед полной остановкой, пьяный, находившийся в каком-нибудь метре от
Журавлева изловчился и надел ему на голову рыбный сачок. И смешалось все в
сознании Журавлева. Шум поезда, крики людей, и милицейская трель, и, неловко
взмахнув рукой, капитан НКВД угодил на рельсы. Он больно ударился головой о
шпалу и потерял сознание. И уже не слышал он дикого визга форсированных
тормозов и отчаянных криков толпы, но из потерянной этой реальности на него
надвинулась козлиная физиономия "Бафомета", существа с человеческим торсом
сидящего на змее.
Глава тридцатая.
Антон Иванович и Лаврентий Павлович сидели в глубоких и мягких креслах,
поставленных так, что их плечи буквально соприкасались друг с другом. На
журнальном столике, освещенном торшерной лампой, лежала книга Мордахая
Спонариуса "Источники жизни в мертвых материях". Антон Иванович пытался
читать, однако многие обороты старогерманского языка были малопонятны ему. Он
что-то бормотал тихо и, вслух перестраивая фразы, пытаясь добиться полноты
картины. Однако мало что получалось.
- Что Вы бормочите, как старый еврей на молитве. Скажите, что не знаете этого
языка, будем вызывать специалиста. Жалко этого мальчишку Журавлева, нелепо
погиб, в мире столько опасности и такая жестокая смерть. Антон Иванович
посмотрел на министра так, как смотрят на голые провода при их безусловном
замыкании.
- Наверное, это судьба, - осторожно сказал Антон Иванович, поежившись в
кресле.
- Судьба, это судьба, то судьба, все судьба. В конечном итоге, и то, что мы
сейчас сидим и разглядываем эту книгу, в этом тоже судьба, что мы не в
оккупированом городе, не под бомбежкой и не умираем с голоду. На Антона
Ивановича из-под тонкого золотого пенсне глядели умные и жестокие глаза, для
которых ничего не стоило послать в расход целый эшелон или даже два эшелона.
И, тем не менее, слова о нелепости и судьбе кое-что прояснили в психологии
этого монстра.
"Все они хотят быть людьми, только с каждой минутой и годом человека все
меньше и все больше формы, содержание для которой не найдено", - подумал Антон
Иванович.
Через два с половиной часа привезли ученого, худого, высокого старика,
дрожащего и заикающегося.
Двумя тремя пустыми фразами о здоровье и детях Берия успокоил его. Старец
перестал дрожать и понимающе заморгал. Теперь он был похож на старую гончую,
которую из уважения к е„ прежним охотничьим победам, решили оставить на
псарне.
"В сущности, люди такой слабый материал", - думал Антон Иванович, раскручивая
между большим и указательным пальцем автоматический карандаш.
Берия отпустил на все только три дня. Через три дня работа, к которой
привлекли еще двенадцать человек, была закончена. Стопка аккуратно
отпечатанных страниц была положена министру на стол, а ученый старичок получил
гигантское количество продуктов: американского бекона, пшеничной муки и
сгущенного молока, полученного по каналам ленд-лиза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
лежащих на кресле, чулки, рубашки и лифчики. Одевалась она медленно и долго, и
постоянное шуршание материала раздражало его. Она выщипывала пинцетом густые
черные брови и что-то выдавливала на лице маленькими стеклянными лопаточками.
Однажды Коля проснулся позже обычных девяти часов и обнаружил, что жены его
уже нет. Он послонялся по комнатам, поискал неизвестно что и отправился в душ.
Там, стоя под теплыми струями воды, он увидел лицо Божены. Мертвое, с
закрытыми глазами, в пузырящейся пене возникло оно в белом овале унитаза,
расположенного в каком-нибудь полуметре от душа. Видение это длилось всего
ничего, какую-нибудь незначительную маленькую часть от минуты, но за короткое
время через сознание Журавлева в обратном порядке пронеслись все более или
менее значительные события, случившиеся в его жизни. Встреча с министром,
убийство гестаповца и Божены, ликвидация генерала, женитьба, учеба и детство,
бесконечные эпизоды детства, нанизанные один на другой, как бусы в ожерелье
дикаря. Возникло лицо Божены и исчезло, и показалось майору Журавлеву, что
вокруг его головы заботливые женские пальцы завязали тонкую красную ленточку.
Несколько дней подряд у Журавлева болел зуб, он глотал таблетки, делал
водочные компрессы, но ничего не помогало. Страшно боявшийся зубной боли
Журавлев медленно одевался. Нижние глазные зубы разрушенные, как город после
бомбежки, неприятно кололи язык. Зубы требовали немедленного вмешательства.
Боль была невыносимой. Несколько дней автомобиль его находился на
профилактике. По эскалатору спускался Журавлев в подземелье станции им.
Маяковского. Навстречу ехала разношерстная публика военного города.
Бесконечные, мрачные пальто и шинели и только на светлых, не подпорченных
временем лицах юности горели сильные фонарики глаз, готовых влюбляться и
смотреть без конца. И вдруг на противоположном поднимающемся навстречу
эскалаторе Журавлев увидел женщину среднего роста в вязанной коричневой
шапочке. Она ехала, опустив глаза на ступени, но что-то показалось Журавлеву в
е„ облике страшно знакомым. Обернувшись, смотрел он на уплывающую вверх
коричневую шапочку. Взгляд его словно прикрепился к ней, и вот женщина, не
выдержав такой целенаправленной волны внимания, обернулась. С вершины
эскалатора на майора НКВД Николая Журавлева смотрел череп, туго обтянутый
кожей со следами ожогов от кислоты. Это было вконец изуродованное лицо, почти
не имеющее отношения к жизни. Николай ждал поезда, облокотившись на одну из
многочисленных колонн станции, и в его сознании не было света. В одном
полушарии мозга располагался унитаз с мертвым лицом Божены, а в другом вязаная
шапка, натянутая на череп. Из квадратной дыры туннеля появился темно-синий
вагон. Журавлев стоял почти у самого края платформы. Его дорогие купленные за
границей ботинки наступали на полоску из белого кафеля, бегущую вдоль перрона,
ближе которой подходить было нельзя. И вдруг за спиной Журавлева как-то сразу
и со всех сторон возник громкий шум. Долго не было поезда, и на перроне
собралась порядочная толпа. И вот через эту толпу продирался совершенно пьяный
человек без шапки с подбитым глазом. В одной руке у него была авоська, а в
дугой рыбный сачок на длинной металлической палке. Толпа уже ревела "Милиция"
и мужик, чувствуя что его сейчас свяжут и арестуют, действовал ещ„ более
решительно. Он медленно продирался вперед к цели, известной только ему одному.
И уже на огромном этом медвежеподобном существе повисла толпа, а из глубины
зала бежали два милиционера, мужчина и женщина в темно-синих шинелях. И
медленно ползла вперед синяя гусеница метро. И сделав последний отчаянный
рывок перед полной остановкой, пьяный, находившийся в каком-нибудь метре от
Журавлева изловчился и надел ему на голову рыбный сачок. И смешалось все в
сознании Журавлева. Шум поезда, крики людей, и милицейская трель, и, неловко
взмахнув рукой, капитан НКВД угодил на рельсы. Он больно ударился головой о
шпалу и потерял сознание. И уже не слышал он дикого визга форсированных
тормозов и отчаянных криков толпы, но из потерянной этой реальности на него
надвинулась козлиная физиономия "Бафомета", существа с человеческим торсом
сидящего на змее.
Глава тридцатая.
Антон Иванович и Лаврентий Павлович сидели в глубоких и мягких креслах,
поставленных так, что их плечи буквально соприкасались друг с другом. На
журнальном столике, освещенном торшерной лампой, лежала книга Мордахая
Спонариуса "Источники жизни в мертвых материях". Антон Иванович пытался
читать, однако многие обороты старогерманского языка были малопонятны ему. Он
что-то бормотал тихо и, вслух перестраивая фразы, пытаясь добиться полноты
картины. Однако мало что получалось.
- Что Вы бормочите, как старый еврей на молитве. Скажите, что не знаете этого
языка, будем вызывать специалиста. Жалко этого мальчишку Журавлева, нелепо
погиб, в мире столько опасности и такая жестокая смерть. Антон Иванович
посмотрел на министра так, как смотрят на голые провода при их безусловном
замыкании.
- Наверное, это судьба, - осторожно сказал Антон Иванович, поежившись в
кресле.
- Судьба, это судьба, то судьба, все судьба. В конечном итоге, и то, что мы
сейчас сидим и разглядываем эту книгу, в этом тоже судьба, что мы не в
оккупированом городе, не под бомбежкой и не умираем с голоду. На Антона
Ивановича из-под тонкого золотого пенсне глядели умные и жестокие глаза, для
которых ничего не стоило послать в расход целый эшелон или даже два эшелона.
И, тем не менее, слова о нелепости и судьбе кое-что прояснили в психологии
этого монстра.
"Все они хотят быть людьми, только с каждой минутой и годом человека все
меньше и все больше формы, содержание для которой не найдено", - подумал Антон
Иванович.
Через два с половиной часа привезли ученого, худого, высокого старика,
дрожащего и заикающегося.
Двумя тремя пустыми фразами о здоровье и детях Берия успокоил его. Старец
перестал дрожать и понимающе заморгал. Теперь он был похож на старую гончую,
которую из уважения к е„ прежним охотничьим победам, решили оставить на
псарне.
"В сущности, люди такой слабый материал", - думал Антон Иванович, раскручивая
между большим и указательным пальцем автоматический карандаш.
Берия отпустил на все только три дня. Через три дня работа, к которой
привлекли еще двенадцать человек, была закончена. Стопка аккуратно
отпечатанных страниц была положена министру на стол, а ученый старичок получил
гигантское количество продуктов: американского бекона, пшеничной муки и
сгущенного молока, полученного по каналам ленд-лиза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45