– меланхолично спросила теща. – Не помню…
– Мама, ну я же говорила тебе о могиле Варвары Николаевны Ерашовой, помнишь?
– О могиле?!
– Да!
Теща делала вид, что вспоминает, а возможно, и в самом деле вспоминала, да из-за усталости казалась рассеянной и забывчивой. Аннушке стало неловко, и она перевела разговор на другое:
– Мама, а я квартиру купила. Вернее, комнату в двухкомнатной квартире.
– Очень хорошо, поздравляю, – чуть оживилась теща. – Жилье для вас сейчас – необходимо. Вы сможете уединиться, чтобы принадлежать друг другу.
– Нет, мамочка, – возразила Аннушка. – Мы станем жить у Кирилла в доме. У него такой дом! В Дендрарии. И озеро под окном. Это родовой дом Ерашовых. Целое поместье! Средневековый замок!
– Замечательно! – Теща чуть приподняла веки и взглянула на Кирилла – зрачки ее были огромные, отчего глаза показались черными.
– Мы приехали, чтобы сделать одно дело, – пояснила Аннушка. – Нам на свадьбу нужны деньги…
– Очень жаль, но сейчас у меня нет денег, – сказала теща.
– Ну что ты, мама! У нас есть! – нарочито весело отозвалась Аннушка. – Бабушка Кирилла дала нам целое состояние – вот!
Она положила на стол платочек с монетами и развязала его. Теща посмотрела и пожала плечами:
– Это золото?
– Золотые царские десятки. Их нужно продать за миллион.
– Не знаю, Баранова нет, – оживление ее угасло. – А я в золоте совсем не разбираюсь… Хотя минуту…
Она переставила телефон с полочки на стол и набрала номер. И пока ждала ответа, сосредоточенно рассматривала свои изящные ногти на тонких пальчиках.
– Юля, позови, пожалуйста, маму, – сказала она в трубку, и потом продолжила: – Маша, мне принесли монеты…
– Золотые десятки, – подсказала Аннушка, – Царской чеканки.
– Золотые десятки царской чеканки, – повторила она и стала что-то выслушивать. – Что? Стоят ли они на ребре? Не знаю…
– Стоят! – сказала Аннушка и поставила монету на ребро, охраняя ладонями, чтобы не укатилась.
– Стоят, – повторила теща в трубку. – А получить хотят миллион…
– За десять монет…
– За десять монет, – теща послушала еще и положила трубку. – В Столешниковом есть магазин, коммерческий, «Вита». Утром спросите Машу, черненькая такая евреечка, на артистку Ахеджакову похожа… Она купит.
– Как все просто, – почему-то грустно проронила Аннушка.
– Да, все просто, – подтвердила теща. – Еще кофе?
И она еще раз подняла взгляд на Кирилла. А ему захотелось скорчить ей рожу убийцы, чтобы хоть как-нибудь вывести ее из этого меланхолично-утомленного состояния. Однако он отвел глаза и ощутил, как жар непонятного стыда ползет от горла к ушам и щекам: он будто нечаянно заглянул в комнату, где совершалось то, что скрывается от всякого постороннего, от всякого третьего. Он вдруг осознал природу усталости этой женщины, увидел в ее глазах не утомление, а женскую истому, тоску по мужчине, причем не скрываемую и раньше не понятую. И он устыдился, что увидел ее.
– Я постелю вам в зале, – сказала она и медленно удалилась.
– Мам, постой! – Аннушка убежала за ней, и Кирилл, оставшись один, выпил залпом чашку остывшего кофе и закурил. Бабушка Полина в прошлую ночь оставила Аннушку у себя в комнате, и это означало, что она останется там до свадьбы, под зорким оком целомудрия.
И теперь ее мать – эта странная и малопонятная женщина, способная коротким взглядом обратить в стыд, вогнать в смущение, вызвав неуместные и неестественные чувства, – готовит им постель! Он хотел этого и одновременно отвергал; он стремился к близости и всячески оттягивал ее, откладывал, как самый прекрасный миг жизни, тем самым продляя чувство предощущения. Одна мысль уже волновала его, горячило дыхание и кружила голову, и этого пока хватало с лихвой, чтобы испытывать счастье. Тем более он не желал, чтобы все свершилось здесь, в этом доме и именно сейчас. Но неведомая и таинственная сила, подобная томящемуся взгляду ее матери, гипнотически овладевала сознанием, и искусительный голос кружился, обволакивал слух.
– Я… постелю… вам… в зале…
В первый день, когда Кирилл ночевал в комнате Аннушки, а она всю ночь заучивала молитвы, ничего подобного не было. Напротив, он ощущал спокойствие и облегчение, что тот ее порок, замеченный у старика художника в мастерской, оказался выдумкой, наваждением, а ее желание позировать обнаженной находило оправдание в редкой красоте тела, его пластике и гармонии. Кирилл прикурил одну сигарету от другой – пальцы подрагивали и потели ладони. На кухню заглянула Аннушка:
– Пойдем, я тебе покажу ванную.
Он измял, изломал сигарету в пепельнице и, качнувшись, встал. В ванной умылся холодной водой, посмотрелся в зеркало, изобразил рожу садиста-убийцы, но сам себе показался не смешным, а страшным. Аннушка отвела его в залу, уложила на диван и сказала:
– Спи, милый, и ни о чем не думай. А мы с мамой посекретничаем.
И он как-то облегченно и сразу уснул.
Проснувшись же утром, он мгновенно все вспомнил и увидел возле своего плеча спящую Аннушку. И не испытал ни бешеных приливов страсти, ни жгущей жажды близости; стало просто хорошо от сознания собственной силы воли и самообладания, что она может вот так доверчиво и спокойно спать рядом, прикасаясь к нему обнаженным телом. За окном светило солнце, и непорочное утро будто святой водой освящало, окропляло каждый уголок этого порочного дома.
Беготня по Москве началась еще в тещиной квартире – они проспали и теперь опаздывали повсюду. Скупщица золота нервничала, и монеты в ее руках, настоящие, сверхточной царской чеканки, единственные в мире, способные стоять на ребре при его мизерной толщине, не стояли и валились. Кириллу самому пришлось их выставлять – так проверялась подлинность монет. После шумного, визгливого ее неудовольствия она взялась пересчитывать деньги, но и деревянные рубли не слушались ее рук, смешивались, спутывались, рассыпались. Тут же, в магазине, она наконец обменяла мелкие купюры на крупные, и Кирилл, распихав их по многочисленным карманам камуфляжа, взял Аннушку за руку и вывел на улицу.
– Представляешь, мы – миллионеры! – сказал он. – Не дурное ощущение? Что бы такое сотворить помимо свадебных расходов?
– Знаю что. За мной! – скомандовала Аннушка. Они носились по магазинам, попадая то в перерыв, то под санитарный час или вовсе подныривая под руки служащих, неизвестно по каким причинам закрывающих входные двери. Они долго не могли отыскать то, что хотела Аннушка, и обнаружили это лишь на Арбате, прошаркивая его ногами в ожидании очередного перерыва. Инвалидная ручная коляска была совсем новенькая, с запаянным в целлофан сиденьем и стоила не очень дорого – всего двести пятьдесят тысяч.
– Берем! – крикнула Аннушка и, чтобы не перехватили, плюхнулась в коляску.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120
– Мама, ну я же говорила тебе о могиле Варвары Николаевны Ерашовой, помнишь?
– О могиле?!
– Да!
Теща делала вид, что вспоминает, а возможно, и в самом деле вспоминала, да из-за усталости казалась рассеянной и забывчивой. Аннушке стало неловко, и она перевела разговор на другое:
– Мама, а я квартиру купила. Вернее, комнату в двухкомнатной квартире.
– Очень хорошо, поздравляю, – чуть оживилась теща. – Жилье для вас сейчас – необходимо. Вы сможете уединиться, чтобы принадлежать друг другу.
– Нет, мамочка, – возразила Аннушка. – Мы станем жить у Кирилла в доме. У него такой дом! В Дендрарии. И озеро под окном. Это родовой дом Ерашовых. Целое поместье! Средневековый замок!
– Замечательно! – Теща чуть приподняла веки и взглянула на Кирилла – зрачки ее были огромные, отчего глаза показались черными.
– Мы приехали, чтобы сделать одно дело, – пояснила Аннушка. – Нам на свадьбу нужны деньги…
– Очень жаль, но сейчас у меня нет денег, – сказала теща.
– Ну что ты, мама! У нас есть! – нарочито весело отозвалась Аннушка. – Бабушка Кирилла дала нам целое состояние – вот!
Она положила на стол платочек с монетами и развязала его. Теща посмотрела и пожала плечами:
– Это золото?
– Золотые царские десятки. Их нужно продать за миллион.
– Не знаю, Баранова нет, – оживление ее угасло. – А я в золоте совсем не разбираюсь… Хотя минуту…
Она переставила телефон с полочки на стол и набрала номер. И пока ждала ответа, сосредоточенно рассматривала свои изящные ногти на тонких пальчиках.
– Юля, позови, пожалуйста, маму, – сказала она в трубку, и потом продолжила: – Маша, мне принесли монеты…
– Золотые десятки, – подсказала Аннушка, – Царской чеканки.
– Золотые десятки царской чеканки, – повторила она и стала что-то выслушивать. – Что? Стоят ли они на ребре? Не знаю…
– Стоят! – сказала Аннушка и поставила монету на ребро, охраняя ладонями, чтобы не укатилась.
– Стоят, – повторила теща в трубку. – А получить хотят миллион…
– За десять монет…
– За десять монет, – теща послушала еще и положила трубку. – В Столешниковом есть магазин, коммерческий, «Вита». Утром спросите Машу, черненькая такая евреечка, на артистку Ахеджакову похожа… Она купит.
– Как все просто, – почему-то грустно проронила Аннушка.
– Да, все просто, – подтвердила теща. – Еще кофе?
И она еще раз подняла взгляд на Кирилла. А ему захотелось скорчить ей рожу убийцы, чтобы хоть как-нибудь вывести ее из этого меланхолично-утомленного состояния. Однако он отвел глаза и ощутил, как жар непонятного стыда ползет от горла к ушам и щекам: он будто нечаянно заглянул в комнату, где совершалось то, что скрывается от всякого постороннего, от всякого третьего. Он вдруг осознал природу усталости этой женщины, увидел в ее глазах не утомление, а женскую истому, тоску по мужчине, причем не скрываемую и раньше не понятую. И он устыдился, что увидел ее.
– Я постелю вам в зале, – сказала она и медленно удалилась.
– Мам, постой! – Аннушка убежала за ней, и Кирилл, оставшись один, выпил залпом чашку остывшего кофе и закурил. Бабушка Полина в прошлую ночь оставила Аннушку у себя в комнате, и это означало, что она останется там до свадьбы, под зорким оком целомудрия.
И теперь ее мать – эта странная и малопонятная женщина, способная коротким взглядом обратить в стыд, вогнать в смущение, вызвав неуместные и неестественные чувства, – готовит им постель! Он хотел этого и одновременно отвергал; он стремился к близости и всячески оттягивал ее, откладывал, как самый прекрасный миг жизни, тем самым продляя чувство предощущения. Одна мысль уже волновала его, горячило дыхание и кружила голову, и этого пока хватало с лихвой, чтобы испытывать счастье. Тем более он не желал, чтобы все свершилось здесь, в этом доме и именно сейчас. Но неведомая и таинственная сила, подобная томящемуся взгляду ее матери, гипнотически овладевала сознанием, и искусительный голос кружился, обволакивал слух.
– Я… постелю… вам… в зале…
В первый день, когда Кирилл ночевал в комнате Аннушки, а она всю ночь заучивала молитвы, ничего подобного не было. Напротив, он ощущал спокойствие и облегчение, что тот ее порок, замеченный у старика художника в мастерской, оказался выдумкой, наваждением, а ее желание позировать обнаженной находило оправдание в редкой красоте тела, его пластике и гармонии. Кирилл прикурил одну сигарету от другой – пальцы подрагивали и потели ладони. На кухню заглянула Аннушка:
– Пойдем, я тебе покажу ванную.
Он измял, изломал сигарету в пепельнице и, качнувшись, встал. В ванной умылся холодной водой, посмотрелся в зеркало, изобразил рожу садиста-убийцы, но сам себе показался не смешным, а страшным. Аннушка отвела его в залу, уложила на диван и сказала:
– Спи, милый, и ни о чем не думай. А мы с мамой посекретничаем.
И он как-то облегченно и сразу уснул.
Проснувшись же утром, он мгновенно все вспомнил и увидел возле своего плеча спящую Аннушку. И не испытал ни бешеных приливов страсти, ни жгущей жажды близости; стало просто хорошо от сознания собственной силы воли и самообладания, что она может вот так доверчиво и спокойно спать рядом, прикасаясь к нему обнаженным телом. За окном светило солнце, и непорочное утро будто святой водой освящало, окропляло каждый уголок этого порочного дома.
Беготня по Москве началась еще в тещиной квартире – они проспали и теперь опаздывали повсюду. Скупщица золота нервничала, и монеты в ее руках, настоящие, сверхточной царской чеканки, единственные в мире, способные стоять на ребре при его мизерной толщине, не стояли и валились. Кириллу самому пришлось их выставлять – так проверялась подлинность монет. После шумного, визгливого ее неудовольствия она взялась пересчитывать деньги, но и деревянные рубли не слушались ее рук, смешивались, спутывались, рассыпались. Тут же, в магазине, она наконец обменяла мелкие купюры на крупные, и Кирилл, распихав их по многочисленным карманам камуфляжа, взял Аннушку за руку и вывел на улицу.
– Представляешь, мы – миллионеры! – сказал он. – Не дурное ощущение? Что бы такое сотворить помимо свадебных расходов?
– Знаю что. За мной! – скомандовала Аннушка. Они носились по магазинам, попадая то в перерыв, то под санитарный час или вовсе подныривая под руки служащих, неизвестно по каким причинам закрывающих входные двери. Они долго не могли отыскать то, что хотела Аннушка, и обнаружили это лишь на Арбате, прошаркивая его ногами в ожидании очередного перерыва. Инвалидная ручная коляска была совсем новенькая, с запаянным в целлофан сиденьем и стоила не очень дорого – всего двести пятьдесят тысяч.
– Берем! – крикнула Аннушка и, чтобы не перехватили, плюхнулась в коляску.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120