Пометавшись по комнате, Кирилл пошел к Аристарху Павловичу, без стука приоткрыл дверь, позвал шепотом – вроде пусто. Вошел на цыпочках, решив, если спит, то не будить и уйти назад. В комнате не было никого, и дверь заперта снаружи. Аристарх Павлович, скорее всего, ушел на дежурство.
И поговорить было не с кем…
Он сел на диван и вспомнил, как хорошо было в день его приезда! И сейчас уже просто так не погулять, не погусарить с песнями и стрельбой. И уже никогда не вернуть того веселого и бесшабашного состояния, потому что теперь всегда, всю жизнь будет стоять рядом с ними этот страшный старик. Он возбудил в Аннушке сознание своей красоты, возвеличил ее и тем самым оставил в ее существе черный мазок порока. Он превратил ее красоту в модель и теперь, как мерзкий сутенер, торгует ее телом…
Пистолет!.. Кирилл откинул спинку дивана, сунул руку – кольт был на месте, тяжелый, красивый, передающий руке скрытую в металле дерзость и отвагу. Четыре патрона, вычищенные Аристархом Павловичем, золотились в окне магазина.
Пойти и застрелить его! Спокойно постучать в двери, и когда он отопрет – выстрелить сразу, не раздумывая. Всего один раз нажать на спуск, и Аннушка навсегда избавится от его гипнотического влияния, а он, Кирилл, – от позора… Только не думать ни о чем! Старик заслужил смерти, ибо его маниакальная страсть разрушает судьбы людей. Не думать! Сделать все просто, как в тире! И в тот же миг забыть…
Никто никогда не раскроет тайны этого убийства. Старик получает большие деньги, связан с коммерсантами и банками. Его убили рэкетиры, мафиози, а картины похитили!
С пистолетом в руке он тихо вернулся в свою комнату и стал собираться. Под брюки пришлось надеть офицерский ремень, чтобы вложить за него тяжелый кольт, а поверх спортивной майки – легкую куртку-ветровку. Он просто собирался на прогулку, побегать трусцой по ночному городу! Из дома он вышел через окно и неторопливо побежал по Дендрарию. На ночь у ворот выставлялась охрана, и чтобы никто не видел его, Кирилл перемахнул через забор.
В половине третьего ночи улицы были пусты, лишь изредка проезжали машины «скорой помощи», почтовые грузовики и хлебовозки. Кирилл отыскал дом, в котором помещалась мастерская, прячась в тени, обошел вокруг – в черном квадрате огромного окна на крыше отражались далекие фонари… И только сейчас он сообразил, что старик не живет в мастерской, но в любом случае, есть он там или нет, стучаться к нему не имеет смысла. Надо войти тихо и не будить глухого старика…
Через соседний подъезд он поднялся на плоскую крышу, залитую битумом и заваленную прелыми листьями, приблизился к мансарде. Между окном во всю стену и краем крыши был карниз, опутанный колючей проволокой: видимо, в мастерскую часто забирались воры. Кирилл отыскал доску, просунул ее сквозь проволочное заграждение и прошел по ней к форточке. Открыть шпингалеты не составило труда, но когда он двинул створку рамы, с подоконника полетели какие-то банки, деревянные бруски и бумажные рулоны. На грохот никто не отозвался. Он выждал несколько минут и забрался в мастерскую.
Свет дальних фонарей выхватывал из мрака всю переднюю часть помещения, и все-таки передвигаться было трудно. Кирилл то и дело спотыкался и наталкивался в хаотично загроможденной мастерской. Старика не было…
На мольберте сохла картина – Аннушка, чуть изогнувшись, лежала на белом покрывале, и в полутьме, не знай Кирилл, что это полотно, ее можно было принять за живую. Мрак придавал ей таинственность и очарование, расплывчатые очертания фигуры создавали полное впечатление живого тела: казалось, ее высокая грудь слегка вздымается от дыхания и подрагивает мягкий провал живота.
Кирилл спрятал пистолет за ремень, отошел от мольберта – позади оказалось кресло, в котором он сидел днем.
Как только картина высохнет, ее унесут и повесят в коммерческом банке, в кабинете какого-нибудь мафиози. Или на всеобщий обзор – смотрите, какие мы состоятельные! Смотрите, что делают деньги! Мы покупаем женскую красоту…
Он вскочил и поднялся на антресоли, где картины стояли пачками, прислоненные к стенам. Не хотел показать своих шедевров гнусный старик, не поборол зависти, не простил ему молодости и удачи… Кирилл разворачивал полотна к свету, смотрел и отставлял – мелькали какие-то пейзажи с домами, церкви, кладбищенские литые оградки в зелени, портреты стариков с орденами, заводские трубы и конструкции… Но вдруг у Кирилла дрогнули руки – Аннушка лежала на траве, закинув руки за голову, и пучки яркой осоки лишь слегка заслоняли обнаженные груди и бедра. Он отставил полотно в сторону, взял другое, больше размером: Аннушка стояла перед зеркалом, и какая-то свисающая тряпка заслоняла ее фигуру, но в зеркале она представала во всей красе… На третьем холсте она лежала на чем-то черном между свечей, и в отблесках розового пламени бугрились все выступающие части тела…
Он перерыл все завалы картин, обшарил углы, перебрал подрамники с чистым холстом и обнаружил еще шесть полотен, где Аннушка была изображена в дымчатых, просвечивающихся одеждах либо обнаженная. С той, что стояла на мольберте, всего набиралось десять, и нечего было думать унести эти картины за один или за два раза. К тому же как идти с ними ночью по городу? Мысль заметалась – спрятать на время где-нибудь в подвале, закопать, сжечь во дворе, однако «чуткий инструмент» выхватил из мешанины инструментов на верстаке остро заточенный скальпель…
Холст распадался под ним с тихим треском. Полотна, обрезанные по подрамнику, выпадали на пол и медленно, словно береста на солнце, скручивались в сдвоенные трубки. Все десять картин уместились в один тяжелый рулон. Кирилл отыскал шпагат, перетянул его в нескольких местах и из остатков шпагата сделал ручку, чтобы удобнее нести. Скальпель он засунул между полотен и огляделся…
Отовсюду со стен на него смотрел старик, в сумраке напоминавший демона.
– Приходи после свадьбы!
Нет, пока он жив, все будет продолжаться. Она придет к нему после свадьбы, и он пожалуется, что картины похищены. Начнется все сначала…
Надо было уходить, кончалась короткая летняя ночь и небо за окном посветлело. Кирилл стоял посередине мастерской с рулоном холстов и не мог двинуться с места. Его было не убить, не хватило бы патронов, поскольку старик казался вездесущим и бессмертным. На портретах он щурился и надменно улыбался, словно говорил – я стар и страшен, я немощен и уродлив, но она все равно придет ко мне и с удовольствием снимет одежды передо мной. Ей нравится позировать перед стариком, ибо в контрасте с моей убогостью она становится еще прекраснее. Ей доставляет радость, что я смотрю на нее, трогаю руками; ей приятно, когда я молюсь на нее, ибо для красивой женщины моя молитва – высший смысл ее жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120